Григорий Козинцев - Наш современник Вильям Шекспир
Обзор книги Григорий Козинцев - Наш современник Вильям Шекспир
Козинцев Григорий
Наш современник Вильям Шекспир
Григорий Михайлович Козинцев
Наш современник Вильям Шекспир
СОДЕРЖАНИЕ.
- Шекспировские пейзажи
- Король Лир
- Гамлет, принц Датский
- Харчевня на вулкане
- Эхо поэзии
ШЕКСПИРОВСКИЕ ПЕЙЗАЖИ
Недавно в Англии мне удалось повидать места, связанные с искусством Шекспира. Но вместе со старинными домами и замками в памяти появлялись и другие - воображаемые пейзажи; их очертания задолго до поездки создала сама поэзия автора. Иногда реальность совпадала с воображением; нередко увиденное отличалось от казавшегося. Я попытался понять причины совпадения и отличия, это натолкнуло меня на мысли о некоторых свойствах шекспировской поэтики. Название главы условно: речь пойдет не только о пейзажах, но о портретах, вещах, статуях.
Начну с вещи.
Приходится идти довольно далеко. Мы странствуем длинными улицами, где вместо домов книжные полки, переходим мостики над залами со шкафами. Спиральными лестницами, мимо этажей книг, мы спускаемся в подвалы, заполненные комплектами журналов и газет, стопками брошюр.
Перед нами дверь. Сопровождающий меня человек просит зайти в помещение. В небольшой комнате стол, несколько стульев. На столе пюпитр. Меня просят присесть, обождать.
Это один из кабинетов библиотеки Британского музея.
По приезде в Англию мне, режиссеру, .работающему над трагедиями Шекспира, естественно, захотелось увидеть первое издание шекспировских пьес. Господин С. Е. Чайльдс, заместитель директора, спросил о моей профессии, причине интереса именно к этому изданию. Немного подумав, он предложил следовать за ним.
И вот я сижу подле стола, жду.
Дверь открывается: в руках господина Чайльдса большая книга в красном сафьяне. Однако это не переплет, а только футляр. Господин Чайльдс открывает крышку и вынимает из сафьяновой коробки книгу.
- Нам пришлось идти такой долгой дорогой, - говорит он, - потому что я считал недостаточным показать вам это издание в витрине экспозиции, под стеклом.
Он бережно опускает книгу на пюпитр.
- Вам необходимо не только увидеть, но и потрогать ее руками. Я вас оставлю с ней наедине.
Передо мной одна из величайших библиографических редкостей - первое издание шекспировских сочинений, так называемое "фолио".
Он умер в 1616 году. Завещание было подробным. Говорилось даже о какой-то кровати похуже; однако произведения не упоминались. Рукописи драматурга тогда редко представляли самостоятельный интерес. Пьесы являлись имуществом актерской компании. Трагедии и комедии Шекспира принадлежали театральной труппе.
Через три года умер глава труппы, ее первый актер Ричард Бербедж, тот, кто был Отелло, Лиром, Гамлетом.
Потом, при исполнении "Генриха VIII", театральная пушка неудачно выпалила, огонь зажег соломенный навес над сценой; "Глобус" сгорел.
В 1670 году закончился род Шекспира. Прямых наследников имени больше не существовало. Дом и земельный участок перешли к чужим людям. Могло случиться, что, кроме гроба - прогнивших досок и истлевшего тела, - от поэта сохранились бы лишь две поэмы, напечатанные при жизни, и восемнадцать пьес, изданных, вероятно, без согласия автора.
Больше половины драматических сочинений могли остаться неизвестными. Сберегли его искусство не меценаты или ученые, но товарищи по нелегкой актерской работе, друзья, такие же труженики, каким был он.
Два актера собрали тексты тридцати шести пьес. На заглавном листе Джон Хеминг и Генри Конделл написали, что издают книгу по рукописям. Но ученые не доверяют этим словам. Вероятно, рукописи были неполными, многих листов уже не хватало, оставшиеся страницы, как обычно в театральных экземплярах, пестрели вымарками и вставками. Некоторые пьесы пришлось восстановить по отдельным ролям. Кто-то припоминал, кто-то подсказывал, отсебятины сходили за слова автора. Так образовался первый свод. В 1623 году вышла в свет эта книга. Она была отпечатана большим форматом - в лист (фолио), меньшие - в четвертушку - назывались "кварто".
Хеминг и Конделл, объясняя цель издания, нашли достойные слова. Не стремление к выгоде увлекало составителей, писали они в предисловии, нет, им попросту хотелось "сохранить живую память о столь бесценном друге и товарище, каким был наш Шекспир".
Бесценный друг и товарищ, наш Шекспир. Это - ясное, хорошее определение, даже если оно относится к человеку близкому не только двум актерам, но и человечеству.
Состарились и умерли Хеминг и Конделл; их погребли рядом. Пуритане закрыли все театры в Англии. А книга только начинала свою жизнь.
Мы с ней наедине, с этой книгой. Я раскрываю кожаный переплет: потемневшая старинная бумага, бережно разглаженная величайшими специалистами библиотечного дела, глубокая черная печать, одно из первых тиснений.
"Господина Вильяма Шекспира
комедии
хроники и
трагедии..."
Под заголовком гравюра голландского художника Друсхоута. На темном фоне лицо мужчины с большими спокойными глазами, лоб полысел, волосы закрывают уши. Кто же этот человек? Автор бессмертных произведений или попросту вымысел художника? Бен Джонсон в стихах, посвященных памяти Шекспира, советовал смотреть не на черты портрета, но постичь свойства ума, души писателя.
Чтобы последовать этому совету, понадобилось время. Когда в середине XVIII века Старая королевская библиотека была передана в Британский музей, в ней не было Шекспира. Книгохранилище открылось для публики, но сочинения этого автора все еще не стояли на полках. Основанием шекспировской библиотеки послужил дар Давида Гаррика - собрание старых английских пьес. Актеры продолжали сохранять память о друге и товарище. Музей получил эту коллекцию в 1779 году; через год книга пропала.
Теперь количество изданий Шекспира на всех языках неисчислимо. Однако фолио в Британском музее только пять; портреты сохранились лишь в трех книгах. Каждый экземпляр тщательно изучен, измерен, подробно описан. У одного поля тринадцать и три восьмых на восемь и одну вторую дюйма, у другого - двенадцать и семь восьмых на восемь и три восьмых.
Хорошо, когда история заставляет интересоваться даже размерами полей книги.
Поля фолио измеряются десятыми дюйма, но для строчек стихов нет видимых мер. Гейне с горечью писал, что, может быть, наступит время, когда лавочник будет взвешивать на одних и тех же весах сыр и стихи. Трудно не задуматься над тем, как быстро дряхлеет, становится архаичным многое из написанного о Шекспире, однако сами произведения хранят всю свою жизненную силу. Вымеренное на весах не может соперничать с тем, что создано невидимыми измерениями.
Тот, кто неподалеку от этой комнаты, в большом круглом зале, работал над "Капиталом", отлично понимал множественность этих мер искусства - и отчетливо чувствуемых и еле ощутимых. Восхищаясь монологом Тимона Афинского о сути денежного обращения, Маркс не забывал вспомнить и пса Краба, потому что "один только Лаунс со своей собакой Крабом больше стоит, чем все немецкие комедии вместе взятые", и "в одном только первом акте "Виндзорских кумушек" больше жизни и движения, чем во всей немецкой литературе".
Лишь невидимыми измерениями можно передать в искусстве жизнь и движение. Жизнь и движение переполняют эту книгу.
Я осторожно перелистываю страницы фолио. Есть в первых изданиях своя прелесть: способ печати, сорт бумаги как бы хранят какую-то реальную частицу самого времени. Старинная прочная шершавая бумага. Прочные шершавые слова.
"Осязанию твоему подлежать будет всегда гладкость,- писал Радищев о ценителях непрочных льстивых слов. - Никогда не раздерет благотворная шероховатость в тебе нервов осязательности".
Столетия не смогли стереть благотворной шероховатости шекспировских строчек. Как хорошо, что мне удалось познакомиться с фолио именно так, в пустой комнате книгохранилища, держа в руках это издание. Но насколько труднее "потрогать руками" жизнь, отраженную этой книгой.
Определение цвета "кирпичный" мало что говорит. Здания Амстердама, Гамбурга или Бирмингама, построенные из кирпича, несхожи по тону. Из особых, как бы игрушечных кирпичей сложены дома по дороге в Стратфорд. За окном машины проходят белые, оштукатуренные стены, разграфленные черными балками креплений, черепичные крыши, красные ставни; двери иногда выкрашены ярко-желтой краской. Цвет кирпича меняется: уже не красный, но серый, белый. За поворотами остаются маленькие гостиницы, пивные, вывески на кронштейнах, укрепленные под углом к стене. И все это - дубовые балки, чугунные решетки, названия на вывесках: "Святой Георгий", "Единорог", "Красный лев", "Лебедь" - как бы возвращает приезжающих к временам Шекспира.
Катят машины. Из окна едущей впереди высовывается рука шофера, он показывает пальцами: можно обогнать. Проезжают зеленые двухэтажные автобусы, модные дорогие машины, похожие на разрезанные пополам авиабомбы, неторопливо движется старенький форд: пожилая дама в больших очках сидит за рулем; набирают скорость цветастые мотороллеры.
