Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
-- Начальник не принимает. Оставьте документы.
-- Я бы хотела видеть...
Господи, как будто не была всю жизнь человеком, знающим себе цену. Была ведь, была.
-- Сейчас никого нет. Оставьте документы. Если вами заинтересуются... Какая уничтожающая вежливость! Даже отвлеклась на минуту от своих бумаг. А руки, руки -- пальцев не видно из-за колец.
Нет, документы она не оставит. Смешно. Для чего? Получить еще одно сожаление?
-- Когда будет начальник?
В эту секунду открылась дверь. Это была случайность, это было просто везение, но должно же было и ей когда-нибудь повезти! В приемную вошел мужнина, высокий, поджарый, лысоватый, узел галстука спущен. Тоже оценивающе оглядел Светлану. Под этим взглядом не было неуютно. Нормально было.
-- Вы что-то хотели?
Спокойно, спокойно, спокойно.
-- Да. Я по поводу работы. Прочитала ваше объявление.
-- Вы программист?
-- Да.
-- Но в объявлении сказано: присылать документы, -- вежливо, чуть холодновато сказал он. -- Почему же вы пришли?
-- Каха, -- произнесла Светлана. Это было первое, что пришло ей, нет, не в голову -- на язык. Она сама удивилась тому, что, словно бывалая израильтянка из не очень высоких кругов, на вопрос "почему?" запросто ответила: "так". Нелепо было бы объяснять, отчего она явилась собственной персоной, а не в сто первый раз воспользовалась услугами почты.
Он чуть-чуть улыбнулся этому уличному ивриту женщины, которая несомненно приехала из России и не так давно. И сдался.
-- Пройдемте сюда, -- и провел ее в свой кабинет.
Это был не самый высокий босс в фирме, Светлана поняла это сразу, маленький боссик, но, наверное, и от него что-то зависело. Он посадил Светлану в удобное кресло, сел за стол. Спросил, как зовут, откуда, где живет, есть ли семья. Все очень вежливо, приветливо, доброжелательно. Стал задавать вопросы по работе. Спрашивал и спрашивал. Странное дело, она и не думала, что сможет так держаться. Как будто вдруг решила для себя: будь, что будет. Ну, что ей грозит? Самое худшее -- скажут: "Извините, очень сожалеем". Ну и пусть. Светлана расслабилась, внутри появилось ощущение свободы. Она ловила вопросы, как теннисный мячик, но отвечала не торопясь, отбивала мячик без суеты. Она умела сосредотачиваться и решать задачи. Чего там скромничать -- умела. Откуда-то из глубины памяти даже вытащился давно неиспользованный английский, загнанный туда двумя ульпанами, где она учила иврит.
Светлана сама удивлялась своему спокойствию в эти полтора часа. Потом удивлялась. А тогда просто отвечала на вопросы.
-- Тов, -- сказал маленький боссик со спущенным узлом галстука, -- оставьте ваши бумаги. Через несколько дней приедет начальник отдела, которому нужны сотрудники, я передам ему. Возможно, вас вызовут на интервью.
Светлана закрыла за собой дверь, и тут силы оставили ее. Она прислонилась к стенке и стояла минуту, а может, все десять, прежде чем решиться пойти по лестнице вниз.
Он сказал: "тов", но это ничего не значит. Расхожее слово, слово-штамп. Конечно, это могла быть и оценка, мол, то, что он услышал, это хорошо, это его устраивало, но возможно, он просто устал или у него больше не было времени, и "тов" могло означать: "Ладно, с меня хватит", или: "Ясно, с вами все ясно". Но тогда зачем бы ему оставлять документы? Из вежливости? Или так принято?
Прошло уже две недели. Значит, уже все. Можно не ждать. Интересно. пришлют ли сожалеющее письмо?
Главное, не ждать. Не думать все время об этом. Невозможно жить в ожидании. Это значит -- не жить.
Анатолий погасил сигарету, взял другую, зажег спичку. Опять потянуло дымом. Вдруг он сказал:
-- Может, переберемся в Галилею?
-- Чего вдруг?
-- Там есть электронные фирмы.
-- Сначала надо, чтобы хоть в одной из этих фирм тебя взяли на работу.
-- Надо, -- Анатолий не возражал. -- Я навел кое-какие справки.
Он не стал рассказывать, что узнал, где. Сказал только:
-- Всюду -- работать для фирмы, но опять через каблана. Опять -- "тебе половина и мне половина", пропел он на мотив старой когда-то популярной советской песни. Это прозвучало, как злая насмешка над происходящим. В той песне делились краюхой хлеба, а здесь отбирают больше половины тобой заработанного. Но от насмешки не легче. Выбора нет.
Он опять стал говорить о том, о чем говорено тысячу раз: есть ли еще гденибудь, в какой-нибудь другой цивилизованной стране, чтобы какой-то дядя, назови его хоть кабланом, хоть подрядчиком, хоть английским лордом, который сам ничего не делает, а возможно, и не умеет делать, набирает тех, кто умеет и делает, и продает, как рабов, на стройку, на завод, в магазин, куда хочешь, получает за труд их сполна, а платит им только часть.
-- Где? Где еще есть такое? Или это могли придумать только наши мудрые еврейские головы?
-- Если что-то происходит, -- сказала Светлана, -- значит, это кому-то надо.
-- Кому надо? Тебе? Мне? Премьер-министру? Каким-то сильным мира сего это подходит, их устраивает, а если сильным нужно, можно оправдать и узаконить любую нелепость.
Светлана лежала с закрытыми глазами. Спать...
Но Анатолий продолжал:
-- Мы очень кстати приехали: чтобы нас продавали, сдавали напрокат.
-- Выходит, и мозги нужны. Если их можно купить, перепродать, сдать напрокат. Если на них можно заработать.
Он не возразил, молчал. Светлана натянула повыше одеяло, но глаз не открыла, они просто не открывались. Подумала вслух:
-- Может быть, стоит съездить в Галилею самому, на эти фирмы, не ходить по конторам посредников.
-- Может быть...
Наконец-то. Наконец послышался звук открываемого замка. Слава Богу, Светка вернулась. Надо бы встать, посмотреть на дочь. Но сил не было. Светка дома, хорошо, что дома. Теперь можно уснуть.
-- Толя, -- сказала она тихо, -- не грызи себя. Так было написано в Торе, что мы сюда вернемся. Надо жить, как получается. И ложись.
Анатолий лег. Придвинулся к Светлане, положил на нее руку, обнял. Господи, как спать хочется.
-- Спи, -- сказал он почти шепотом, но руку не принял.
Светлана не шевельнулась.
-- Света...
-- Я устала...
-- Я знаю...
-- Я спать хочу...
-- Спи, конечно, спи...
Теперь уже точно не уснуть.
Он прижался щекой к ее плечу.
-- Хорошо, что ты у меня есть. Я так тосковал по тебе в Эйлате.
-- Да, да... -- почти сквозь сон.
-- Света, Света... Я люблю тебя...
Сейчас? Зачем сейчас -- о любви?
Сколько лет она ждала этих слов. Когда-то, давным-давно... Когда это было? Было ли? Все сегодня, как в тумане нереальности реальной жизни. Их корабль дал трещину, они еле-еле выдержали шторм. Но -- выплыли. Они выплыли.
С тех пор они жили спокойно, нормально жили, вроде как прежде, внешне у них был порядок, даже родился Игорешка, поздний прелестный ребенок, яблоко раздора, умненький папин сынок. Правда, здесь, в Израиле, папе не до Игорешки, но то, что случилось, осталось с ними. В них.
Тогда она ждала слов. Как ждала! Женщине нужны слова. Но слов она не услышала, покаяния не было.
А сейчас? Зачем?
Когда-то Анатолий говорил: "Женщины любят сильных мужчин, мужчина должен быть уверен в себе, у него должна быть почва под ногами. Тогда можно брать, а не ждать милости". Светлана испугалась, что он что-нибудь похожее скажет сейчас. Не надо. Не надо.
Она повернулась к нему, готовая утешить. Без слов. И уснуть.
Завтра рано вставать. Завтра снова -- уборка, автобус, занятия, магазины, рынок, опять автобус, поздняя дорога домой. Но главное -- не опускать... Нет, не планку, лапки. Не опускать лапки. Память подбросила ей это слово вместе со старой притчей.
Две лягушки однажды вечером допрыгались до того, что попали в бочку со сметаной. Стали тонуть. Одна решила: "Все равно умирать. Чего трепыхаться? 3ачем тратить силы?" Сложила лапки, не двигалась и -- утонула. А другая... Другая изо всех сил била лапками, била, била, била. Всю ночь. И к утру, когда рассвело, вдруг обнаружила, что под ней что-то твердое, она стоит, не тонет. Под ней оказалось масло. Она сбила его из сметаны.
-- Я не женщина, -- подумала о себе Светлана, -- я лягушка в сметане.
И холодна она была, как лягушка.
Утром Светлана уже собиралась уходить, когда раздался телефонный звонок.
Светлана остановилась, прислушалась. Мама взяла трубку.
-- Алло! Да. Тебя, -- сказала она Светлане.
-- Госпожа Домски? -- спросили на иврите. -- Вы могли бы завтра приехать к нам на интервью?
Она положила трубку, отошла к окну. По лицу текли слезы. Она не могла их остановить.
-- Мама, ты плачешь? -- спросил Игорешка.
-- Нет, малыш, мне что-то попало в глаз.
Мама подошла, стала рядом.
-- Света, -- сказала мама, -- это только интервью...
-- Я понимаю. Это ничего не значит.
-- А что же будет, когда тебя в самом деле примут на работу?
-- Ты думаешь, это когда-нибудь будет?
