Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
"Винокуров и вообще эти... свиньи, конечно, укажут на соседей, которые... у которых грелись рабочие".
Точно резиновый мяч, брошенный в ручей, в памяти плыл, вращаясь, клубок спутанных мыслей и слов.
"Пули щелкают, как ложкой по лбу", - говорил Лаврушка. "Не в этот, так в другой раз", - обещал Яков, а Любаша утверждала: "Мы победим".
У ворот своего дома стоял бывший чиновник казенной палаты Ивков, тайный ростовщик и сутяга, - стоял и смотрел в небо, как бы нюхая воздух. Ворон и галок в небе сегодня значительно больше. Ивков, указывая пальцем на баррикаду, кричит что-то и смеется, - кричит он штабс-капитану Затёсову, который наблюдает, как дворник его, сутулый старичок, прилаживает к забору оторванную доску.
"Уверены, что все уже кончено".
Пушки молчали, но тишина казалась подозрительной, вызывала такое дергающее ощущение, точно назревал нарыв. И было непривычно, что в кухне тихо.
Самгин почти обрадовался, когда под вечер пришла румяная, оживленная Варвара. Она умеренно и не обидно улыбнулась, посмотрев на его лицо, и, торопливо расспрашивая, перекрестилась.
- О боже мой... Вот ужас! Ты посылал спросить, как чувствует себя Сомова?
- Некого посылать.
- Попросил бы фельдшера. Ну, все равно. Я сама. Ах, милый Клим... какие дни!
Вела она себя так, как будто между ними не было ссоры, и даже приласкалась к нему, нежно и порывисто, но тотчас вскочила и, быстро расхаживая по комнате, заглядывая во все углы, брезгливо морщась, забормотала:
- Боже, какой беспорядок, пыль, грязь! Впрочем, у Ряхиных - тоже...
Покраснев, щупая пальцами пуговицы кофты и некрасиво широко раскрыв зеленые глаза, она подошла к Самгину.
- У них - чорт знает что! Все, вдруг - до того распоясались, одичали ужас! Тебе известно, что я не сентиментальна, и эта... эта...
Передохнув, понизив голос, договорила:
- Революция мне чужда, но они - слишком! Ведь еще неизвестно, на чьей стороне сила, а они уже кричат: бить, расстреливать, в каторгу! Такие, знаешь... мстители! А этот Стратонов - нахал, грубиян, совершенно невозможная фигура! Бык...
Она вспотела от возбуждения, бросилась на диван и, обмахивая лицо платком, закрыла глаза. Пошловатость ее слов Самгин понимал, в искренность ее возмущения не верил, но слушал внимательно.
- А этот Прейс - помнишь, маленький еврей?
- Да, да, - сказал Клим.
- Ах, эти евреи! - грозя пальцем, воскликнула она. - Вот кому я не верю! Мстительный народ; совершенно не могут забыть о погромах! Между прочим, он все-таки замечательно страстно говорит, этот Прейс, отличный оратор! "Мы, говорит, должны быть благодарны власти за то, что она штыками охраняет нас от ярости народной", - понимаешь? Потом, еще Тагильский, товарищ прокурора, кажется, циник и, должно быть, венерический больной, страшно надушен, но все-таки пахнет йодоформом... "Нечто среднее между клоуном и палачом", - сказала про него сестра Ряхина, младшая, дурнушка такая...
Порывшись в кармане, она достала маленькую книжку.
- Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: "Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей". Как тебе нравится? Или:
"Начало и конец жизни - в личности, а так как личность неповторима, история - не повторяется". Тебе скучно? - вдруг спросила она.
- Нет, напротив, - ответил Клим.
Но она уже снова забегала по комнате:
- Ужасающе запущено все! Бедная Анфимьевна! Все-таки умерла. Хотя это - лучше для нее. Она такая дряхлая стала. И упрямая. Было бы тяжело держать ее дома, а отправлять в больницу - неловко. Пойду взглянуть на нее.
Ушла. Несмотря на боль в плече, Самгин тряхнул головой, точно вытряхивая из нее пыль.
"Нет, она - невозможна! Не могу я с ней".
Варвара возвратилась через несколько минут, бледная, с болезненной гримасой на длинном лице.
- Как ее объели крысы, ух! - сказала она, опускаясь на диван. - Ты видел? Ты - посмотри! Ужас! Вздрогнув, она затрясла головой.
- На улице что-то такое кричат... И, подвинувшись к Самгину, положила руку на колено его:
- Знаешь, я хочу съездить за границу. Я так устала, Клим, так устала!
- Неплохая мысль, - сказал он, прислушиваясь и думая: "Какая она все-таки жалкая! И - лживая. Нежничает, потому что за границу едет, наверное, с любовником".
- Я уже не молода, - созналась Варвара, вздохнув.
- Подожди-ка!
Самгин встал, подошел к окну - по улице шли, вразброд, солдаты; передний что-то кричал, размахивая ружьем. Самгин вслушался - и понял:
- Закрывай двери, ворота, форточки, эй, вы! Закрывай - стрелять будем!
Клим отодвинулся за косяк. Солдат было человек двадцать; среди них шли тесной группой пожарные, трое - черные, в касках, человек десять серых - в фуражках, с топорами за поясом. Ехала зеленая телега, мотали головами толстые лошади.
- Куда они идут? - шопотом спросила Варвара, прижимаясь к Самгину; он посторонился, глядя, как пожарные, сняв с телеги лома, пошли на баррикаду. Застучали частые удары, затрещало, заскрипело дерево.
- Ах, вот что! - вскричала Варвара.
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он, стоя на коленях, зажигал спички о рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее в мочало, и быстро, кудряво побежали во все стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались в красный султан; тогда один пожарный поднял над огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый дым, пожарный поставил в него бочку, дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густокрасное пламя. На улице стало весело и шумно, дом напротив разрумянился, помолодел, пожарные и солдаты тоже помолодели, сделались тоньше, стройней. Залоснились, точно маслом облитые, бронзовые кони с красными глазами. Удивительно легко выламывали из ледяного холма и бросали в огонь кресла, сундук, какую-то дверь, сани извозчика, большой отрезок телеграфного столба. Человек пять солдат, передав винтовки товарищам, тоже ломали и дробили отжившие вещи, - остальные солдаты подвигались всё ближе к огню; в воздухе, окрашенном в два цвета, дымно-синеватый и багряный, штыки блестели, точно удлиненные огни свеч, и так же струились вверх. Некоторые солдаты держали в руках по два ружья, - у одного красноватые штыки торчали как будто из головы, а другой, очень крупный, прыгал перед огнем, размахивая руками, и кричал.
Пожарные в касках и черных куртках стояли у ворот дома Винокурова, не принимая участия в работе; их медные головы точно плавились, и было что-то очень важное в черных неподвижных фигурах, с головами римских легионеров.
- Красиво, - тихо отметил Самгин. Варвара, толкнув его плечом, спросила:
- Да?
И, тотчас отшатнувшись, оскорбление сказала:
- С подоконника течет, - фу!
Самгин отошел прочь, усмехаясь, думая, что вот она часто упрекала его в равнодушии ко всему красивому, а сама не видит, как великолепна эта картина. Он чувствовал себя растроганным, он как будто жалел баррикаду и в то же время был благодарен кому-то, за что-то. Прошел в кабинет к себе, там тоже долго стоял у окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым, серым дымом, как из-под огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи. Костер стал гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда тюленья дров, подкладывали их в огонь, - на минуту дым становился гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться. Петом дома потемнели, застыли раскаленные штыки и каски, высокий пожарный разбежался и перепрыгнул через груду углей в темноту.
С утра равномерно начали стрелять пушки. Удары казались еще более мощными, точно в мерзлую землю вгоняли чугунной бабой с копра огромную сваю...
"Сомнительный способ укрепления власти царя", - весьма спокойно подумал Самгин, одеваясь, и сам удивился тому, что думает спокойно. В столовой энергично стучала посудой Варвара.
- Невероятно! - воскликнула она навстречу ему. - Чорт знает что! Перебита масса посуды.
В белом платке на голове, в переднике, с измятым лицом, она стала похожа на горничную.
- Ах, Анфимьевна, - вздыхала она, убегая в кухню, возвращаясь.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и вообще о ней не хотелось думать, - он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
- Настасьи нет и нет! - возмущалась Варвара. - Рассчитаю. Почему ты отпустил этого болвана, дворника? У нас, Клим, неправильное отношение к прислуге, мы позволяем ей фамильярничать и распускаться. Я - не против демократизма, но все-таки необходимо, чтоб люди чувствовали над собой властную и крепкую руку...
