Николай Иовлев - Художник - шприц
Вокруг - никого. Пляжники играют в мяч. На меня никто не обращает внимания, я сижу, как сидел, обхватив колени. Неподалеку вопит приемник. Песня. Про любовь. Объявили, что специально для меня, по заявке моей бывшей жены. Одумалась, стерва. Поздно. Да, песня о моей любви к этой мерзавке. Узнаю тогдашние свои чувства. Больше таких не будет. Как это все правильно отобразил поэт. Надо бы записать слова, чтоб не забыть. Эта песня будет моей самой любимой. Возьму сучок, нацарапаю текст на песке. Кончилась. Жаль. Зато врубилась радиостанция "Юность". Нет, "Шахматная школа". Специально для меня: зашифрованное сообщение из центра. Вам мат, резидент!
Бр-р-р-р - знобит. Ну и мура мерещится. Поднимаюсь, отряхиваю зад от песка. Пора к Балде, не то свихнусь от такого кино. Балда уже ждет. Только ведь он никакой но Балда, не Генка, он - Петька. А я - Борька. Точно, Борька. А Петька ждет меня, развалясь в мягком кресле голубой лакированной машины. Сейчас я сяду на красный мотоцикл - и быстрым вихрем помчусь к нему. На мне - генеральская форма. Штаны с лампасами. А вот и мотоцикл. Ярко-красный, в сверкающем никеле. Генеральский. Оседлываю. Зажигание, старт, раскатистый взрыв, плотный дымовой выброс, - и вместе с мотоциклом я проваливаюсь в пропасть. Несемся по черному тоннелю, выныриваем на ослепительно-белую, слюдянистую автостраду. Мотоцикл выскакивает из-под меня, пробуксовывая, взрывает дорожное покрытие, надрывается от визга и грохота, но не убегает. Однако стоит подойти к нему - откатывается вперед. Бреду следом. Он - мой поводырь. А я - словно сомнамбула. Вторгаемся на территорию какого-то завода. Вокруг - кирпичный забор с частыми нитками. колючей проволоки. Черт побери, да это космодром! Звездолет, похожий на храм. Вместо креста - антенна. На этой ракете я полечу в космос, вторгнусь в Мировую Гармонию сольюсь с ней. А вот и Балда с какими-то людьми. В одеждах космонавтов. Мне нужен такой же костюм.
...Сижу на скамейке перед школой. Темнеет. А все же это любопытно происходящее со мной. Даже досадно, что галюны прекратились, ведь мне было легко, свободно, я жил в каком-то другом, оригинальном пространстве. Жить бы в нем вечно. Никак не могу вспомнить - когда очутился на скамье возле школы. Школа. Школа. Школа. Ш-к-о-л-а. Эврика! Медпункт! В нем - детские капли от насморка, они - на эфедрине, а эфедрин - это джеф! Это - спасение! Скорее к Балде: ширнугься для храбрости и крепости в коленях - и грохнуть школьный медпункт.
Страшно? Страшно. Но только лучше десять раз быть трусом, чем один раз трупом. Человек я пропащий, мне главное - шмыгнуться, остальное полуглавное. А мораль? Мораль и антимораль - штуки сомнительные. Следовало бы, правда, осквернить чужую школу, но где там, в чужой, медпункт - кто знает. А в нашей отыщем и с выколотыми глазами. Какая к черту мораль - я готов на все! Помню, когда однажды вмазался калипсолом - отечественным прообразом ЛСД, под дозой - вот так же - способен был на любые подвиги.
В школу влезли через тесное окно флигелька, где раньше жила уборщица. Все ждала квартиру, да так и умерлa среди развешенных для просушки половых тряпок. Ее увезли в крематории, а во флигеле завхоз устроил кладовку. И по сей день здесь - кладовка.
Погремев ведрами и фанерой, пробираемся к двери. Щелчок накладного замка - и мы в школьном коридоре. Первый этаж, владения первоклашек. Линолеумные квадраты на полу, смутно проступающие во мраке; в конце коридора - скупой свет от окна. По стенам силуэтно угадываются стенды с агитационной мазней. Знакомый запах.
По парадной лестнице - на второй этаж. Чиркаю спичкой, чтобы увидеть перила. Дальше - держась за них, ощупью, в полной темноте. Руки влажные. Это от нервов. Перила - липнут. Какой-то юный садист однажды всадил в эти перила бритвенное лезвие, - и съезжавший шалопай распорол ягодицы.
В мутно-сером свете, сочащемся со двора, - дверь со стеклянной табличкой "Медпункт". Сигнализации здесь, понятно, нет. Но есть ли капли от насморка?
Фомку - в атаку. Балда наваливается на рычаг, отжимает дверь. Хруст. Ударяю ногой. Впустую. Отхожу на несколько шагов, тараню плечом. Еще один разбег. Высадив дверь, сшибаю стул внутри медпункта.
Прочесав все ящики, перерыв шкафы, переворошив коробки и коробочки, выметаемся из нищей богадельни с пустыми карманами. Пузырьки с мазями и зеленкой, бинты, клизмы и таблетки от поноса. Капель от насморка - нет.
Балда пихает меня в плечо. Оборачиваюсь. Его взгляд прихвачен к другой двери. На ней нет вывески, но мы знаем, помним: это - каптерка военрука. В ней хранится оружие, изучаемое на уроках военной подготовки: гранаты без начинки, автоматы со спиленными бойками, винтовки - для стрельбы в тире, костюмы химзащиты и другое военное имущество. Да, Балда, возможно, прав и за этой крепкой дверью найдется аптечка с наркотическими пилюлями - для облегчения страданий покалеченных. Но каптерка под сигнализацией, это достоверно известно! Я отлично помню, как, проникая в нее, военрук каждый раз гремел железом внутренней решетчатой двери, и, едва она отворялась, в коридор вламывалась сирена, которую товарищ майор спешил вырубить.
- Сигнализа-ация!
- Знаю.
Однако - ни с места. Словно влип, впаялся в пол.
Что ты задумал, Гена? Нас упекут в тюрягу. За кощунство. За осквернение святыни: подготовки юношей и девушек к обороне завоевании Хаоса. Есть в аптечке движка, нет ли - неизвестно. А портрет Мессии - точно висит. Со словами, что защита социалистического отечества - священный долг и тому подобное. Опомнись, Гена! Ты хочешь покуситься па самое-самое в жизни этого уродливою общества. Оно не простит тебе надругательства над своими чувствами.
- Прорвемся. Из кабинета, через стену! - решает Балда.
- Ты что?! Думаешь...
- Заткнись! Лучше заткнись, Лебедь! Сегодня ты прешься, как бегемот, - и потому такой умный. А завтра у тебя начнется кумар, - и я посмотрю, что ты будешь делать. Как побежишь сдаваться в мусарню, как пойдешь на режим в дурку, на зону - лишь бы тебе втерли полбаяна, чтоб ты не откинул тапки.
Балда прав. На то он и Балда. Глаза его, обращенный на меня, блестят в каштановой темноте злостью и рациональностью.
...Дверь в кабинет военной подготовки сметена. Разделяющая класс и каптерку стена - каменная. В кладовой завхоза - последней обители школьной уборщицы - откапываем лом, топор. Врубаемся в штукатурку, в прочную кладку. Железо - по камню. По кирпичу. Лязгающие удары. Искры. Пыль. Ее не видно, но она - в носу, в глотке, она разъедает глаза и скрипит на зубах. Стук отваливающихся кирпичей.
Дыра прорублена. Балда влезает первым, я - следом. Включать здесь свет опасно. В туманно-тусклом квадрате окна чернеют прутья решетки. Балда воспламеняет пластмассовую линейку, найденную на столе. Дрожащий костерок чадит маслянисто-жирной струйкой. Аптечка - над столом. В ней - шаром покати. Толстый резиновый червяк - жгут - и вазелин. В столе - одни бумаги. Ворохи бумаг. Бумажная страна! Где учебные медпрепараты, где настоящие? Роемся в железных ящиках, в шкафу, в папках. Счетчик Гейгера. Прихватить? Авось сгодится. Очень может быть, что сгодится. Только не спасет. Скоро уверен - все мы станем очевидцами огромного ядерного гриба, всходящего над нашими домами. Его выпустят те, чья религия оказалась несостоятельной.
Балда свихнулся от ярости: вырывает ломом железный засов из пирамиды с оружием.
- Зачем? - пробую придержать его за локоть.
- Заткнись!
Стальное ушко с острой пикой вытянуто из дерева. Засов отшвырнут. Пирамида - распахнута. В темных ячейках - две малокалиберные винтовки и два автомата. Тускло, хладнокровно поблескивает черный металл. Балда нетерпеливо вынимает из гнезда инструмент, предназначенный для того, чтобы делать дырки в человеческих телах. Уперев приклад в живот, клацает затвором. Сухой щелчок бойка. Протягивает оружие мне. Огнестрельное оружие. Насмерть жалящее расплавленным свинцом.
- Держи.
- Зачем это нам?
- Я сказал-бери! Хватит п...! - матом.
Всучивает мне автомат. Лучше не дергать этого психа. У него - нервный стресс. Выхватывает из пирамиды второй ствол. Что ж, он опять прав. Все не с пустыми руками возвращаться. Автоматы - тоже пожива, их можно превратить в деньги, а деньги - в ширево.
Уходим по вишнево-черному, как запекшаяся кровь, коридору, - с автоматами наперевес, и кажется, будто все это происходит не со мной, словно сижу я в кинозале и наблюдаю за действиями героев хренового фильма.
Конец коридора. По лестнице - вниз.
Конец лестницы. По коридору - до конца.
В каморке завхоза Балда раскапывает ножовку и отмахивает деревянные приклады. Теперь автоматы - укороченные. Как у десантников.
Наш наблюдательный пункт - в заброшенном до подхода капремонта доме. Комната с камином, который скоро выдернут с мясом. Решетку уже вырвали. Пол загажен битым стеклом, окурками, в углу - куча человеческого дерьма, ободранные со стены клочья обоев, посередине - старые женские штиблеты с толстыми каблуками. Через стекло, опыленное мутно-пепельным налетом, просматривается аптека. Обкомовская аптека. В ней есть все, абсолютно все, любые редчайшие лекарства. Потому что она - обкомовская.
