Иван Рукавишников - Проклятый род. Часть III. На путях смерти.
Влас сел на свое кресло. И рта не закрыл. Ирочка ущипнула его, потом Лиду. Молчали. Тогда, обернувшись к околоточному, проговорила, играя веером:
- Но почему, господин пристав? Вопросы искусства...
- На предмет прений по поводу доклада должно быть испрошено особое разрешение. Только потому, mademoiselle.
И пристав, чуть изогнув стан, громко сощелкнул каблуки.
- Но надеюсь, вы ничего не будете иметь против беседы за чайным столом?
- О, пожалуйста. Га-аспада, я не полновластен. Все, что могу...
Гремя стульями, вставали, выбирались из залы. Сумрачно молчащих было больше, чем весело смеющихся.
- Господа, к столу!
То Ирочка.
Оправившись, чуть оживился и Влас. У двери прихожей стоял, просил остаться. Но многие ушли сейчас же.
Всех чуть больше десятка было, когда сели в кабинете. Фрачная сорочка докладчика сияла. Сам он был весел и разговорчив.
- ...Но позвольте, дорогой хозяин! По-вашему выходит, что символ - это выдумка праздных буржуев, а искусство, вообще искусство, мировое, великое... лучше бы его не существовало, ибо оно есть лишь показатель того, что человечество на ложном пути... Конечно, всякие бывают мнения... Но, mesdames, к вам обращаюсь. Разрешите прекратить прения.
Ирочка ущипнула Лиду и взором показала на дверь в столовую. Хозяйка привстала, побледнела и сказала:
- Господа, прошу.
Еще двое уехали, отказавшись от ужина.
- Вот он хочет затеять журнал, художественный журнал или альманах что ли... Вы его спросите... По-моему, ничего не выйдет.
Указывая на Власа, крикливым голосом говорила Ирочка. Она гневалась. Очень уж не понравился ей ужин, приготовленный стараниями Власа. И не могла забыть того, что когда докладчик промолвил: «Нет, я уж лучше портвейну», - портвейну не оказалось.
Сбивчиво, не передавая слушателям веры в необходимость дела, говорил Влас о программе альманаха. Пожилой, мало известный критик сопел и лениво пил коньяк.
- Стало быть объявим войну всем этим декадентам?
- Почему бы и нет.
- Но позвольте, Влас Иваныч, вы только что...
И молодой поэт закашлялся.
Ирочка шепнула Валентине:
- Иди.
Ушли в кабинет. Темно. Маленькую электрическую лампочку держит над столом бронзовая малогрудая женщина. Синий темный абажур.
- О, как надоели... Оболтусы оба.
- А ты чего ждала?
- А ну их к черту. Лишняя тысяча, ну две. Оказывается, Анкудинов прав был.
- Ну, тот с другой точки зрения. Ирочка, к чему так волноваться?
- Да какое же это объединение? Или забыла? Привлечение людей искусства и науки с целью...
- Знаю, знаю. А ты-то чего грустишь, голубка?
- Ты это верно, Валя. Виктор, вот что...
- Это что он там, гарем?..
- Валя, поцелуй. Вот так. Мучает он меня, Виктор. Когда нет его - хорошо. Скажут что про него - тоска в душу. Когда я с ним в эту Индию ездила, я не я была. Всю он меня исковеркал. Думаешь, я как теперь веселая была? Забыть хочу! Забыть! Забыть! А мне о нем рассказывают... небылицы.
- Почему небылицы? Это вероятно. Ты сама...
- Что сама? Молчи!
- Ирочка, милая, нас услышат. Не плачь.
- Не плачу. Стану я плакать! А что?.. Поедем, посмотрим, какой такой гарем Виктор устроил.
- Ах, Ирочка. Конечно, конечно. Вот занятно. А ты с ним в хороших отношениях? Он, говорят...
Говорили-шептали обе, прислушивались, как там, в столовой, кричат-говорят.
- Туда пойдем. К литераторам.
- Ну!
Через гостиную проходя, не заметили двух женщин. Те таились во тьме. На диванчике сидели, прижимались. Дрожали. То были Юлия и Зоя.
Видели тьму. Молчали. Следили ход тех двух женщин, прошедших мимо, Ирочки и Вали.
Зоя Юлии сказала тихо:
- Он мой. Теперь он мой.
Долго молчала Юлия. И сказала еще Зоя:
- Сестра, ты слышишь?
- Да. Но почему он твой? Все это противно, что я о нем слышу. Не сегодня только. И я отвернулась. Навсегда отвернулась. Его нет больше. А ты... Это каприз - то, что говоришь. Даже не каприз, но желание помучить себя ли, меня ли... Да и вся ты не настоящая. Сломанная душа твоя. Что ж. Многих жизнь ломает. Плакать нужно. А ты гримасничаешь. Вот и сейчас. Забыть. Отойти. Казнить не надо; он сам себя казнил. Его нет больше. Нет больше Виктора.
Говорила, слова-камни безжизненные роняла в темную пустоту. Незвучные падали.
- Это для тебя что ли нет Виктора? Больше нет его? Нигде? Подожди. Он есть. Хотя бы для меня существует. И для искусства. Для меня. Да. Мало?
- Тише, Зоя.
Сказала, как вздохнула. Холодною рукою руки Зои коснулась.
- Пойдем.
И шатались. И под руку вела Юлию сестра. В столовой уже прощался докладчик. И другие еще.
XV
Зонтом постучав в дверь, ответа не дожидаясь, вбежала Зоя к Юлии.
- А! Это кто у тебя? Узнаю. Товарищ Павел?
- Это я, точно. Здравствуйте.
- Ну, мешать вам не стану.
Взобралась на диван. Ноги поджала, шляпы не сняла, зонтом светлым кружевным, растрепанным била по подушке, перевертывая страницы журнала.
-...Но все-таки, вам, может быть, лучше не ехать. Подумайте.
- Что вы, Юлия Львовна.
-...И потом, ваш характер... ну и вы, как они, не сдержитесь и только ухудшите положение и отца, и брата.
-...Насчет этого что же говорить. Решено. А вот вы попамятуйте, что про здешнее мы говорили сейчас.
- Как же, как же, Павел Вячеславич. И большое вам спасибо.
- Ну, к чему же-с! Счастливо оставаться.
- Уже? Посидите.
- Нет-с. Время. А ежели письма, либо что, так к завтрашнему полудню.
- Хорошо. Скажу. До свидания.
- Простите.
Кланялся низко. Юлии руку жал, потом Зое. Та, с дивана не поднимаясь, поклонившись чуть, руку протянула. Оглядел ее ласковым взором тихим. Словно монашек юный, зла жизни не целовавший. И на зонтик ее кружевной поглядел улыбчиво, на светлый, весело качающийся в белых пальцах женских. У двери с гвоздя снял поддевку синего сукна, чинно надел. Еще и еще поклон низкий. На пороге кудрями тряхнул, в правой руке картуз держа.
Вдвоем остались сестры. Зоя сказала:
- Ну!
- Да. Это люди! На Урал завтра едет. К отцу, к брату. В ссылку. И радостен.
Ходила по комнате Юлия. На сестру не взглядывала.
- Юлия! Я к нему ехать решила, туда.
Та удивленным взором ловила взор Зои убегающий.
- Куда? К кому?
- Не притворяйся, Юлия. Я говорю о Викторе.
Книжку журнала на пол уронив, била размерно зонтом в подушку дивана. Юлия, перед сестрой стоя, стройная, почти высокая перед маленькой пышноволосой, сказала, и спокойно было лицо как всегда бледное, и спокойным был голос грудной, сильный:
- Да. Нужно тебе сказать. Позавчера мы были у этого Власа. Павел Вячеславич сейчас мне раскрыл глаза на многое. Влас не актер и не издатель. В лучшем случае он анархист... из нежелательных, знаешь... в худшем - провокатор. Связи у него с Парижем и с Лондоном. Оттуда ли деньги, неизвестно. Деньги - они круглые, Павел говорит. Ах, молодец этот Павел! Но не к тому. Позавчерашняя эта ассамблея - здесь разработанный план, организация. Хотят запутать в два-три года чуть не всю видную интеллигенцию Москвы, потом в Петербург перекочуют. Замысел таков: квартира Власа - открытый дом; там еженедельно рефераты, там писатели, артисты, военщина даже; там толчется молодежь. Но там же укрываются в трудные минуты самые некрепкие из партии, самые гонимые, накануне капкана. Чуть что - сейчас сотня имен, записок, адресов; и все люди известные в ином смысле. Или квартира вне подозрений, или запутаны чужие. Если хоть год продержится - сплетут паутину, в которой должны запутаться и пауки, и мухи. Такова .идея. Павел недолго у меня. Но документы. Павел предостерегает. Похоже, говорит, на провокацию. В их расчетах теперь с корнем... И потом кое-что из прошлого этого Власа...
Зоя на сестру смотрела; ноги с дивана сползли, до полу не достали. Рукоятку светлого зонтика кружевного рукою маленькой зажала.
- Ты что... Ты смеешься... Над кем? Надо мной?
- Зоя, что ты!
И Юлия, мгновенно руки протянув к сестре, сложила их на груди. И отступила на шаг. А будто хотела вперед кинуться, к сестре. А Зоя, качая головой:
- Вот что, Юлия. Ты что комедию играешь? Мы люди свои.
- Что такое? Не понимаю.
И лицо Юлии было искренне, как и голос ее. А глаза серые, серые. Голубизну свою спрятали. И брови злые говорили: навсегда.
- Юлия. Оставь. Ну что мне твои Павлы, твои Власы! Я говорю о Викторе, и ты о Викторе думаешь. Я пришла затем, чтоб сказать: я еду туда, к нему. Сегодня еду или завтра. Ты хочешь со мной - поедем вместе. Туда, в это Лазарево.
Юлия слушала. Плечи ее сжались и опустились. Но не дрогнули сердитые брови. Сказала:
- Я тебя не понимаю, Зоя. Поступай, как хочешь. Я тебе о деле говорю...
- Влас? И все эти глупости?
- Да, Влас. И все эти необходимые сведения.
Хотелось Зое встать-вскочить с дивана, кинуться куда-то. Сказала не спеша, упрямо:
