Натан Щаранский - Не убоюсь зла
Я возмущаюсь:
-- Да-а, вот уж действительно у вас здесь свобода слова -по-совет-ски. Схватили, закрыли ненадежнее от всего мира, приставили к груди пистолет, а теперь говорите: давайте свободно подискутируем.
Володин не только не обижается -- он, кажется, даже доволен.
-- А вы-то понимаете, что вас ждет? -- спрашивает он.
-- Мне уже объяснили, что непременно расстреляют, -- говорю я, улыбаясь. Тренировка приносит свои результаты: мне больше не надо притворяться, я говорю о расстреле как о чем-то постороннем.
-- Раз вы говорите о расстреле с улыбкой, значит, еще не понимаете серьезности своего положения.
И тут Володин разражается длинной, по крайней мере, минут на пять, речью. Я говорил уже, что этот допрос и беседу после него запом-нил буквально наизусть. Но монолог Володина я не смог удержать в па-мяти -слишком продолжительным он был. Однако общий смысл его и основные положения я усвоил хорошо.
Володин говорит о том, как долго КГБ терпел враждебную деятель-ность сионистов, о том, как нас мало.
-- Лернер, Бейлина, Слепак, Лунц, Рубин, Браиловский... -- пере-числяет он поименно моих "сообщников". -- Я могу вам назвать их всех, не так уж вас много, как вы думаете. Но вред вы приносите огромный. Вы вступили в настоящий заговор с сионистами Америки и Израиля. Вы чернили нашу Родину ежедневно, ежечасно. С помощью американских сионистов вы заставили Конгресс США принять поправку Джексона, нанеся этим огромный ущерб нашей стране. Да неужели вы полагали, что никому не придется отвечать за это?! -- восклицает он с пафосом, глядя куда-то поверх меня, будто выступая с трибуны. -- Вы собирали секретную информацию и передавали ее на Запад...
Тут я перебиваю его:
-- Уж кто-кто, а КГБ, безусловно, знает, что никакой секретной ин-формации я не собирал. Вся моя деятельность была открытой.
Володин делает паузу, а потом говорит:
-- Открытой? Не было никаких секретов? Даже тогда, когда вы сиде-ли вдвоем с американским корреспондентом в машине, плотно закрыв окна? Анатолий Васильевич, -- обращается он к Чернышу, -- когда дойдете в допросах до этой темы, напомните Щаранскому его слова, -- и продолжает, -- мы долго терпели, не раз предупреждали вас и ваших друзей. Но и наше терпение не безгранично. Теперь вспомните совет-скую историю, ведь вы ее, полагаю, должны знать. Еще не было случая, чтобы человек, которому предъявлены такие обвинения, как вам, и ко-торый не раскаялся, не был бы расстрелян. Впрочем, нет, -поправля-ется он. -- Так было в период, когда смертную казнь отменили и макси-мальным наказанием был двадцатипятилетний срок... Так что вам не грозят, а лишь объясняют ваше положение. Это долг следователя.
Я слушаю его -- и радуюсь. Радуюсь тому, что я снова, как когда-то, могу спокойно слушать запугивающего меня кагебешника. Что страх не туманит мой разум. Что я сейчас не думаю о том, насколько серьезны угрозы моего собеседника, а просто изучаю его, смотрю на происходя-щее со стороны, уже не только как участник драмы, но и -- в определен-ном смысле -- как режиссер.
Володин тем временем настойчиво предлагает мне подумать о моем положении, но в какой-то момент начинает, похоже, выдыхаться. Я ре-шаю подзадорить его, подкинуть полено в угасающий костер беседы:
-- Да о чем же мне думать? Ведь все решено заранее! Я был объявлен в советской прессе шпионом еще до ареста!
Должно быть, эти слова кажутся Володину криком отчаяния. Во вся-ком случае он становится цинично откровенным.
-- Тем более вы должны осознавать серьезность своего положения и наших намерений. Действительно, мы объявили на весь мир, что вы го-сударственный преступник, и от своих слов, естественно, никогда не от-кажемся. Так что ваше положение безнадежно. Вы не из породы героев, готовых пожертвовать своей жизнью, и чем раньше это поймете, тем лучше. Вот Красин -- какой был гусар, каким петухом к нам пришел! И смертная казнь ему не грозила. А хватило его на три месяца. Вы же и трех месяцев не продержитесь. Куда вам до Красина, -- и он пренебре-жительно машет рукой в мою сторону.
Наверно, и это -- часть их игры, но теперь им меня своими дешевы-ми методами не достать. Однако напоминание о Красине было приятной неожиданностью. Ведь именно судьба Якира и Красина, как я уже гово-рил выше, стала для меня поучительным предостережением: никогда не играй с КГБ по их правилам!
Отложив в сторону кнут, Володин вытаскивает пряник.
-- Но мы не кровожадны. (Эти слова мои следователи почему-то осо-бенно любили и часто повторяли.) Наша цель проста: защитить интере-сы государства. Вы молоды, вас ждет жена в Израиле. Если поможете нам пресечь антигосударственную деятельность сионистов и так назы-ваемых диссидентов, то получите очень короткий срок -- ну, скажем, три или два года -- или даже выйдете на волю сразу после суда. Обо всем можно договориться. Мы, конечно, приговоров не выносим, но вы сами понимаете, что судьи к нам прислушиваются. Выйдете -- и уедете в Израиль, к жене.
Я чувствовал себя как шахматист, навязавший партнеру хорошо зна-комую позицию. Ведь Володин сейчас ясно сформулировал то, на что его подчиненные до сих пор только намекали: условия моей сдачи. Я давно этого ждал -- именно этих аргументов, именно этих примеров -- и могу теперь не сдерживать иронию:
-- Ну, а зачем же ждать суда? -- спрашиваю я. -- Должно быть, можно освободиться и раньше -- как Ирина Б.? (Эта женщина, соратница Якира и Красина, после очередного ареста покаялась, и была особым Указом помилована еще до того, как суд признал ее виновной).
Но Володин иронии не понимает.
-- Конечно, можно и до суда. Все зависит только от вас. Значит, вы помните дело Якира и Красина? Мы не обманули ни их, ни Б., все обещания выполнили в точности. Их дело, кстати, вел я. (Это было для ме-ня интересной новостью). Красин долго держался, но я доказал ему, что более чем в семидесяти случаях в его документах содержалась клевета, и он признал, что был неправ. С Якиром тоже пришлось не раз беседо-вать, напоминать ему о его знаменитом отце... В итоге оба выступили на пресс-конференции, признали свои ошибки -- и были освобождены. А Красин захотел уехать из СССР -- и уехал.
Володин продолжает говорить, а я вспоминаю не о той пресс-конференции, а о другой, созванной Красиным в Нью-Йорке неза-долго до моего ареста. На ней он каялся и просил прощения у своих товарищей, утверждал, что был запуган и обманут. И тут мне приходит в голову устроить Володину под конец маленькую ловуш-ку.
-- А правда, что вы обещали им не использовать их показаний про-тив других диссидентов и не сдержали слова? Так они, во всяком слу-чае, утверждали: обманул, мол, нас КГБ.
Володин, опасаясь, видимо, что я усомнюсь в том, что на их слово можно положиться, возмущенно восклицает:
-- Это клевета! Я мог по тем материалам посадить десятки людей! Но мы не кровожадны. Мы арестовали только тех, кто категорически отказался прекратить враждебную деятельность. Однако я никаких обе-щаний такого рода не давал!
-- Я так и думал, что Красин лгал оба раза: и на пресс-конференции в Москве, где обвинял диссидентов, и в Нью-Йорке, клевеща на КГБ. Так зачем же мне лгать дважды? Лучше я вообще не буду лгать, -- и я, довольный тем, что успешно довел разговор до конца, добавляю: -- Од-нако мой ужин давно остыл. Мне пора.
Только теперь Володин осознает, что неправильно оценил ситуацию, что не он был хозяином положения во время нашей беседы.
-- Геройствуете? -- говорит он зло и грубо. -- Что ж, геройст-вуйте. Но только запомните: героев мы из Лефортово живыми не выпускаем.
Он произносит эти слова чеканно и громко, чтобы они надолго запомнились мне.
Я возвращаюсь в камеру возбужденный. Еще много дней я буду анализировать нашу беседу, вспоминать каждую фразу Володина и свои ответы.
Я очень доволен собой: не уклонялся от разговора, спокойно выслу-шал все угрозы, и они никак не повлияли на мое состояние, полностью контролировал ход беседы, не позволил следователям поднимать инте-ресовавшие их темы и заставлял говорить о том, что сам хотел услы-шать. Словом, я, кажемся, опять обрел прежнюю форму. "А значит, -- самонадеянно говорю я себе, -- самое трудное позади". И, конечно же, ошибаюсь.
Интересно, что я, увлеченный беседой с Володиным, совсем забыл о записке Слепаку, судьба которой меня так волновала еще несколько ча-сов назад. Но хорошо помню, что, засыпая, поймал себя на мысли: мо-жет, она все-таки дошла?..
* * *
Вопреки недвусмысленным угрозам Володина, наша с ним беседа от третьего мая заметно улучшила мое настроение. Я чувствовал, что вновь могу смотреть на КГБ "со стороны", не подпуская их к себе. Необ-ходимое условие для этого -- не воспринимать их уж очень серьезно, со-хранять способность смеяться над абсурдностью их поведения и претен-зией на абсолютную власть над умами людей в этом мире.
Юмор и ирония давно стали моим оружием в удержании КГБ "на ди-станции". Ведь эта организация в действительности может быть пре-красной мишенью для насмешек из-за своего двусмысленного положе-ния. КГБ в повседневной жизни как бы не присутствует, должен посто-янно скрывать или, во всяком случае, преуменьшать свою роль. В то же время такие советские "столпы власти", как милиция, суды, прокурату-ра, Верховный Совет -- всего лишь фикции, чье влияние при соприкос-новении с КГБ существует лишь на бумаге. На уровне "хвостов" это вы-ражалось в том, что их приказу подчинялся милиционер любого ранга, правил уличного движения для их машин просто не существовало, и в то же время... они сами тоже вроде бы не существовали, что и создавало немало комических ситуаций.
