Михаил Садовский - Под часами
-- все это, выраставшее из мелкого в значитель-ное, благодаря своей точности во времени и пространстве.
Ах, если бы был с собой диктофон! -- Только мысленно воскликнул Автор и старался не упустить за своим другом ни одной детали, но поскольку сам включился уже в этот процесс и подбрасывал в разгоревшееся воображение новые ракурсы и связи событий, терял второстепенное (т. е. на самом деле главное -- детали, которые и составляли мозаику картины) и старался хотя бы направлять общую тропу событий, не ведая ни дороги, ни цели этого пути.
Они фантазировали совершенно опьяненные, разгоряченные, как мальчишки после нового кинофильма, который стараются пересказать, по-правляя друг друга и добавляя каждый свое.
Они не замечали ни погоды, ни перекрестков, ни времени, и неожи-данно обнаружили, что входят в театр. Вахтер ничуть не удивился, поставил чашку с чаем на конторку, машинально протянул ключ Павлу Васильевичу. Они пошли по длинному корридору, в начале увешанному досками с объяв-лениями, приказами, расписаниями репетиций и занятости в спектаклях, а потом с дверями по обоим сторонам, поднялись в среднее фойе -- так было ближе -- спустились по полукруглой лестнице в гардероб, миновали дверь без надписи, в которую зрителей не пускали, снова поднялись по темной, узенькой, но с мраморными ступенями лестнице и вошли в тупичок с двумя обитыми шикарным кожзаменителем дверями, отчего они стали пухлыми, огром-ными -- внушительными... Таблички вдавились в их плоскость и сверкали золотыми буквами, начищенные бронзовые ручки предлагали касаться их бережно, и высоченное венецианского стекла старинное зеркало с подставкой у сво-бодного промежутка между этими двумя входами давало возможность посетителю взглянуть на себя и решить: стоит ли входить и куда: нелево -- директор, на-право
-- он, Павел Васильевич.
Они судорожно сдвинули все на огромном столе в сторону, и на-строение вернулось, чуть прерванное отрезком, пройденным по театру. На листе бумаги побежали строчки. Заголовки, подзаголовки, ко-лонка действующих лиц...
Рука двигалась все медленнее... мысли растекались... они стали от-влекаться...
смотреть в окно на слякотный темный проспект с "желтками фо-нарей"... наконец, оба плюхнулись в кожанные важные кресла, издавшие "пфух! ", выпуская воздух из сидений, оба одновременно закрыли глаза и долго молчали, пока Пал Силыч не произнес сонно и так и не открывая глаз:
- Посмотри внизу за рулоном афиш, там, кажется, что-то осталось...
Обсуждение произошло прямо тут же в зале после просмотра при дежурном свете, в котором терялись фигуры, сидящих в креслах, и высвечи-вались лица. Сначала все молчали и не знали, как начать, потом, когда зал совсем опустел и Пал Силыч дал отмашку, чтобы все ушли из рубки наверху, и контролеры задернули бархатные портьеры, раздался самый главный го-лос, который все решал... единовластно и непререкаемо:
- Стихи надо подправить. -- Секретарь говорил тихо и не повора-чивая головы. Надежда Петровна выразительно посмотрела на Автора -- мол, что я вам говорила. Секретарь будто ждал ответа, и никто не знал, что де-лать...
- Возможно, - начал компромиссно Павел Васильевич, не зная, что сказать дальше, но его выручил Автор.
- Нет. Невозможно... -- прервал он режиссера. Секретарь вскинул взгляд, и многие втянули голову в плечи и отвели глаза.
- Почему? -- поинтересовался он тихо и вежливо, -- Все возможно.
- Нет. -- снова отрезал Автор, и Надежда Петровна так сжала ку-лаки, что стало больно ладоням от врезавшихся ногтей, и побелевшие губы шепнули беззвучно неприличное слово..
- Объясните? -- Совсем уж мягко попросил секретарь...
- Я Автор... пьесы... стихи не мои...
- Простите, как вас зовут?
- Автор... имя такое... революционное... как Октябрина, Ким, Марлен...
- Товарищ Автор, так если стихи не Ваши, в чем же дело... мне бы хотелось понять... и концепция... вы что не уверены, что мы победили...
- Стихи неизвестного автора... и судя по ним... -- он замолчал...
- Тем более -- если неизвестного, - усмехнулся секретарь и по-бедно огляделся, - А? В чем же дело? Он на нас не обидится, я думаю... в та-кую хорошую пьесу его вставили... в юбилей -- станет известным...
- А вдруг он жив и предъявит претензии...
- Претензии?! Какие?!
- Может быть, это гений... второй Пушкин? Пастернак! -- Лицо секретаря резко изменилось, вытянулось и похудело. Теперь вперед высту-пили глаза, ни жалости, ни снисхождения... он подвигал желваками и тя-жело заговорил:
- За Победу, за нашу Победу, такой ценой заплачено, что любое сомнение и попрание этого святого недопустимо, даже по недомыслию, и чревато по результатам. Не хочу пугать Вас, но этот ответ на экзамене по ис-тории тянет только на неудовлетворительную оценку... -- Наступила тяжкая тишина...
- Я не экзаменующийся... -- так же тихо произнес Автор... и пре-дупреждая любую фразу, боясь, что его перебьют, продолжил другим тоном и громко: - я экзаменатор... как миллионы ныне живущих и миллиарды буду-щих человеков нашей планеты... суд истории не одномоментен и приговор его всегда не окончательный...
- Однако. -- Секретарь встал и, не говоря ничего, пошел по про-ходу...
x x x
- Я не прибор, я -- датчик, Мама. Я только чувствительный эле-мент и зову других попробовать чувствовать, как я. Я не имею права учить их... если б ты послушала, как эта "сука в ботах" материлась. Она теперь с Па-шей не разговаривает, а он на меня чуть не с кулаками, хотя сам же согла-сился оставить... и ничего там такого... это же не лекция, и не демонстрация с лозунгами -- спектакль... чтобы люди задумались... что-то решили...
- Ты хорошо подумал, прежде чем пойти на такое... может быть, правильнее не лезть на рожон...
- Мама...
- Вот я тебе сейчас пример приведу... уже говорила... у нас на чердаке книги хранились -- обменный фонд, как я его называла... придут в местечко красные
-- папа шел на чердак и спускал вниз на полки запрещен-ную при царе литературу...
красные отступают -- идут белополяки... вся эта лите-ратура наверх под рогожу, а на полки учебники и Пушкин с Мицкеви-чем... а за ними следом немцы -- что прикажешь делать? Гете на полку, да на немец-ком... у нас была большая библиотека... можно было и не менять деко-рации по-вашему, по-театральному говоря... но тогда бы после первой сцены я ос-талась сиротой... а так...
скольких еще людей выучил твой дед... разве того не стоило?
- Это и есть великий компромисс?
- Возможно... я тебе рассказала, как было...
- Что же теперь делать?
- Желательно не только теперь, вообще задавать этот вопрос прежде действия... сегодня сплошные театральные термины... ты заразил меня... теперь бежать поздно... может быть, снять часть стихов... ведь отри-цательный опыт...
- Когда меня сожгут на костре инквизиции, будет идти очень черный дым, потому что огонь доберется и до компромиссов... но, наверное, ты права... даже если я спасу лишь два стихотворения... это лучше, чем ничего... опять каяться...
что потом про меня скажут...
- Не думай об этом... возможно ничего не скажут, потому что очень самонадеянно ждать реакции людей, а тем более истории... это еще и заслужить придется... сколько остается в безвестности, даже стоящее...
Результат всего произошедшего был настолько неожиданным, что все растерялись. Через неделю после пятничного просмотра, в понедельник Автору позвонила Надежда Петровна и заискивающим голосом просила вы-слушать ее внимательно, не сердится за несдержанность и неадекватную ре-акцию (так и сказала) и выполнить одну просьбу -- позвонить по телефону Секретарю, который был на просмотре, он очень просил... Автор обрадо-вался только одному -- что Татьяны не было дома, если бы она поняла, с кем он го-ворит и соглашается на это предложение -- он бы ее потерял -- это точно. Времени- то раздумывать не осталось: в три часа надо быть в рай-коме...
Он посмотрел на часы и стал одеваться. Белая рубашка, галстук, костюм... нет, из зеркала смотрел чиновник... джинсы, ковбойка, свитер под горло... -- теперь растрепаный несолидный студент или закомплексованный м. н. с... вельветовые брюки, джинсовая рубашка и куртка серого тона... но это не имело никакого значения...
они пили чай в райкомовском буфете, и разговор шел такой доверительный со стороны старшего и спокойный, что было бы невежливым бросаться на несуществующую амбразуру... он расска-зывал, как ушел на фронт со второго курса филфака...
четыре года... артил-лерийская школа и на передовую... три ранения... в партию вступил в сорок третьем... вернулся... куда? Да как у всех... тоже стихами баловался... а ска-зали надо хозяйство поднимать... да, как у всех... и в сельском хозяйстве по-работал, и в промышленности... "Что ж они так буксуют? " -- хотелось подна-чить Автору, но он промолчал... -- теперь вот на идеологию бросили после ВПШ... так что он не со стороны, не на готовеньком... -- и действительно так выходило... -- и ему Пастернак не чужд... но не в этом дело... -- Автор сидел весь втиснутый в один вопрос: "Зачем позвал? " Спектакль уже подправили. Пьесу сократили -- ну, просто длинна была, а с ней и часть стихов... полю-бовно... Пал Силыч ожил... с Наденькой помирился... Автору на все любовно отвечал: "А пошел ты! " "Зачем позвали? " Но вопрос задавать не пришлось. Секретарь сам очень мягко и, как само собой разумеещееся, сказал: "Вы ум-ный и талантливый человек, горячился Автор -- это понятно: родное детище и молодость... но мне сказали, что Вы все вместе нашли общий язык и сами между собой и с историей... я не об этом. Как Вы смотрите на то, что мы к вам будем обращаться иногда посмотреть спектакль, оценить, высказать свое мнение, чтобы это было мнение не со стороны, чтобы это специалист, так сказать, говорил с коллегами на одном общем языке...
