Тим Туманный - Сумрачный рай самураев
- Разве такое забывается? Так вот, я почти со всеми мосты навел, не смог только Вронскую найти.
- Стеллку-то? Да, без нее братство - не братство, а детский секс на лужайке... Постой, у вас вроде с ней был роман, или я парюсь?
- Был и что? Разбежались потом... А теперь не могу ее найти. Канула. Никаких следов. С квартиры съехала аж в восемьдесят шестом, и с тех пор о ней ничего не слышно. Может ты поможешь?
- Склоняешь меня к использованию служебного положения?
- А то. - Голицын усмехнулся нагло. - Зачем тогда тебе это положение, если им не пользоваться?
- Логично. Тебе как быстро это нужно?
- Насколько возможно. Я одиннадцатого ночью улетаю в Нью-Йорк на пару дней.
- Так это же завтра.
- О чем и речь. Постарайся все узнать до моего отлета.
- Постараюсь... Давай завтра в восемнадцать ноль-ноль здесь же.
- В смысле на этой скамейке?
- Да. Я никогда не встречаюсь с агентами в людных местах.
Весь следующий день Голицын посвятил сборам в дальние и теперь столь манящие края. Манящие, но и пугающие. "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит..." Неизвестно почему ему вдруг очень ясно вспомнились слова Алисы, сказанные ею во время ночной погони в Праге:"Звездные карты, которые никогда не врут, предсказывают ближе к осени что-то не совсем ординарное... Слишком уж что-то жуткое, за сферой современных представлений". Любопытно было бы узнать, что она имела в виду?
Они очень скверно расстались тогда. Он укатил покорять Туманный Альбион, написал ей оттуда пару позорно-сентиментальных писем, она не ответила, и он приказал своим ментальным часовым поставить ее образ к стенке аорты и расстрелять по законам военного времени. "И взвод отлично выполнил приказ, но был один, который не стрелял..." Если в ее записках заключается правда, то можно себе представить, в каком запредельно больном и безнадежном состоянии он ее бросил... Лучше, впрочем, об этом не думать.
Вторая встреча с Сержиком по тональности весьма отличалась от первой. Старинный друг был сух, напряжен и даже как будто встревожен.
- Тухленькое дельце, - сообщил он сумрачно. - Я чуть реально не обделался...
Выяснил Сержик следующее: гражданка Вронская С. Н. в 86-ом году была ликвидирована. Приказ на ликвидацию отдал начальник отдела Г. генерал Х. Основания: неразборчиво... Исполнение: ликвидатор Н... Ликвидирован в 87-ом. Особые замечания: тело гражданки С. бесследно исчезло из спецморга отдела Г.
- Как исчезло? - тупо спросил Голицын.
- Я же сказал как: бесследно. Надело, блин, шапочку, и пошло погулять... Да, чтоб ты не дергался и не помышлял о мести: генерал Х. скончался на заслуженном отдыхе в 96-ом году.
- Ага.
- Это очень мудрое замечание, - саркастически сверкнул глазом Сержик и закурил. - Еще поручения будут?
- Да нет, спасибо... Я что-нибудь тебе должен?
- Какой старый друг может обойтись без оскорбления на прощанье? Ладно. Бывай. Звони, ежели.
Вернувшись домой, Голицын, повинуясь смутному чувству, включил телевизор и мгновенно намертво приварился к экрану. Прямая трансляция CNN на НТВ, War against America... За сферой представлений, плиз.
Часть последняя
Жизнь кончилась как-то сразу.
Офис Стеллы располагался на сотом этаже в Северной башне, а это значит, что у нее не было шансов на спасение. В свою "студию" на Манхэттене она не возвращалась, а ее "Хонда", очевидно, была погребена под тридцатиметровой горой из спрессованных обломков.
Настала действительно последняя осень. Золото слиняло, осталась лишь чернь, и пряная прана увядания уже не пьянила, а валила с ног.
Когда Голицына особенно доставала тоска ноющая, как нищий на вокзале, он отправлялся в маркет, закупал коробку "Абсолюта", палок пять-шесть "Салями", и переходил в режим "пьём-лежим".
Ник потерял к нему интерес, не звонил и никак себя не обозначал. Голицын впервые в жизни почувствовал себя абсолютно свободным. Оказалось, что это состояние ближе всего к смерти, если только не сама смерть.
Однажды в середине этой чёрной осени, в октябре, часа в три ночи его разбудил телефонный звонок. Неужели снова Ник объявился?
- Привет. Не отвлекаю от дел? - спросила Ксения так просто, будто они и не расставались никогда.
- В три ночи? - пробормотал Голицын. - Ты как узнала мой номер?
- Мир не без добрых людей со злыми языками...
- Ясно...
- Имя "Пан" тебе ни о чем не говорит?
"Не проснулся я еще, что ли?" - подумал Голицын и заговорил глухо: Персонаж из мифологии. Повелитель лесов, нимф и нимфоманок... Начальник паники. На флейте играет.
- Он хочет с тобой встретиться.
- Без проблем. Мне сейчас приехать?
- Нет. Утром. Часам к десяти.
- Ты на старой квартире?
- Да. Значит жду. Пока.
Некоторое время Голицын, лежа на спине, изучая выжженными безнадежностью глазами надгробную плиту потолка. Приснилось или на самом деле было?
Утром, зверски изнасиловав свою фригидную волю, он проследовал в ванную и принялся драить себе щеки и подбородок с таким судорожным ожесточением, словно не брился, а делал самому себе нелегальный аборт. Цветы купить? Нет, это будет слишком отвратительно мелодраматично. Она может подумать, что он испытывает чувство вины. А он вообще ничего не испытывает. Кончились все испытания. И неудачно кончились.
Дверь в квартиру Ксении открылась не сразу, а когда она распахнулась, Голицын невольно попятился, потому что на него, как пар из парной, водопадом хлынули волны сизого, удушливо-кислого дыма.
Ксения встретила его в строгом, закрытом до горла черном вечернем платье. Щеки и лоб бывшей подруги покрывали жутковатые пятна копоти, а рыжие волосы были взлохмачены и спутаны, как лианы в диких джунглях.
Ксения глянула на него как-то болезненно, и золотистая зелень ее глаз резанула Голицына по лицу почти физически ощутимо.
- Заходи. - Ее голос звучал хрипло и холодно, так, словно под языком у нее лежали кубики льда.
Голицын прошел за нею в гостиную и поразился: исчезла вся мебель, остались лишь голые стены да пол, и еще одиноко грустил возле окна колченогий старорежимный табурет. И еще имелась настоящая печка "буржуйка" с выведенной в окно трубой. В печке звенело и свистело пламя, и из приоткрытой дверцы и щелей в корпусе тяжко сочился пышущий ядом дым.
Ксения сидела перед печкой на корточках и периодически оправляла в пламенную пасть какие-то исписанные листы бумаги. Голицын осторожно присел на краешек табурета и сказал себе: "Спокойно. Чтобы тут ни происходило, мне это ультрафиолетово". И немедленно спросил:
- А что тут у тебя происходит?
- Угар декаданса. Гоголь отрезает Ван Гогу второе ухо.
- А где Пан?
- Ваша встреча откладывается. Что-то Пан, прости за плоский каламбур, запаниковал...
- Почему?
- Не знаю. Что-то с тобою не так.
- Право? - Голицын хмуро усмехнулся. - Я и сам давно подозревал, что что-то со мной не так...
- Ты прости, я закончу, и тогда поговорим.
- Рукописи сжигаешь?
- Ну.
- Так они ж не горят.
- Как видишь, горят. Да еще как весело...
- А зачем это тебе? - осведомился Голицын вкрадчиво.
- Меняешь страну проживания - уничтожь следы пребывания, - не очень охотно объяснила Ксения. Это объяснение, впрочем, ничего не объясняло.
- А глянуть можно?
- Если тебе до такой степени нечем заняться...
Голицын поднял с пола несколько листов и пробежался глазами по танцующим строчкам. В основном, это были стихи.
...Он знает: не просохла кровь ещё
На непорочных парусах,
Моё бесцельное сокровище,
Мой стриж порядка в небесах...
...И снится явь, и бодрствуешь во сне,
В тоске смеёшься, плачешь от побед,
Зима бледна, как память о весне,
И жизнь, как срок, что дали за побег...
...Этих сумерек смуглая смута,
Серой веры сырая вода,
Пахнет пеплом и мятою смятой,
Неподкупным путём в никуда...
...Тому, кто миновал высоты страха,
Страх высоты не кажется помехой,
Не страшно, что мы слеплены из праха,
А страшно, если только ради смеха...
...Глянь, погоды стоят, как пАгоды,
Величавы, тихи, высоки,
И не нужен, и глуп, и загадочен
Раздирающий мир визг тоски...
...Над собой нет победы, а от Бога - побега,
Заповедано в слове,
Что начертано в белой Библии снега
Красноречием крови...
...Выхожу одна я на дорогу,
Сквозь туман блестит кострами ад,
Лишь пустыня молча внемлет Богу,
Лишь с собою звёзды говорят.
Мне так больно, но уже не трудно,
Тёмный дух склониться не сумел,
Но зачем так лживо и занудно
Про любовь мне сладкий голос пел?..
О птицах, о светлом, о солнце,
Осенний свинцовый Освенцим...
- Ты позволишь? - Ксения довольно бесцеремонно выхватила листы из рук Голицына и, скомкав, швырнула и их в гудящую топку. - Вот так. Бьются в тесной печурке стихи.
- Не жалеешь?
- Шутишь?.. Подожди, я пойду умоюсь...
Ксения ушла в ванную, а Голицын, зажав ладони между коленями, принялся глубокомысленно раскачиваться на табурете. Осенний свинцовый Освенцим... Однако.
