Николай Гарин-Михайловский - Студенты
– О-го!.. одним словом, ты, как все влюбленные, потерял сразу и совершенно голову и с удовольствием взял бы итальянку себе в горничные.
– Дурак ты, и больше ничего! это богиня… я молился бы на нее на коленях.
– Ну, а что бы ты сказал, если бы увидал свою богиню на коленях гусара?
– Этого не может быть, не было и никогда не будет.
– Никогда?
– Ну, что ты спрашиваешь таким тоном, точно знаешь что? Все равно я тебе не поверю и только буду очень невысокого мнения о твоей собственной порядочности.
– Нет, я и не желаю сказать ничего. Я ее не видел, но из этого еще ничего не следует. С этого момента я буду следить за ней a la Рокамболь… Постой, вот отличный способ убедиться… Останемся до конца спектакля и выследим, с кем она поедет.
– Согласен.
– И пари: кто проиграет, угощает ужином. Я говорю, что она поедет не одна.
– А я говорю – одна.
Когда кончился спектакль, Шацкий и Карташев остались в вестибюле и долго ходили в ожидании.
– Идет! – сказал наконец Шацкий, заглянув в коридор.
У Карташева так громко забилось сердце, что он слышал его удары.
Итальянка, закутанная в простенькую ротонду, вышла из коридора, скользнула взглядом по Карташеву, на мгновенье остановила на нем свои приветливые темные глаза и, выйдя на подъезд, позвала извозчика.
– Подсади, – приказал Шацкий.
Карташев бросился к извозчику. Как в тумане, мелькнули перед ним ее бледное красивое лицо, ее выразительные глаза, его обдало каким-то особенным, нежным, как весна, запахом духов, его всего охватило безумное желание чем-нибудь выразить свой восторг – броситься ли под лошадь того ваньки, на которого она садилась, или поцеловать след ее маленькой калоши, кончик которой он успел заметить, подсаживая ее. Но он сдержал себя, и только когда итальянка проговорила своим певучим голосом: «Merci, monsieur», – он снял с головы шапку и низко поклонился.
Когда он поднял опять голову, итальянка уже отъехала.
– Миша, я умираю, – произнес Карташев, опускаясь на ступеньки подъезда.
– Едем скорей за ней, и ты еще раз ее высадишь.
– Нет, это будет пошло и нахально. Я не поеду, но я умру здесь, не сходя с места, потому что никогда ничего подобного я не испытывал.
– Да, она честная женщина, – сказал серьезно Шацкий, – и она уже любит тебя… Руку, мой друг, и едем ужинать.
– Едем. Но я умер, меня нет… Я остался на этом подъезде. Ты видел все?
– Все видел. Она любит тебя, и она будет наша.
– Моя, ты хотел сказать?
– Твоя, твоя.
– Миша, можно ведь за нее жизнь отдать?
– Можно.
– Стоит, Миша?
– Стоит, стоит.
– А заметил ты ее скромную ротонду?
– Все заметил. Едем ужинать…
Они взяли извозчика и поехали.
После ужина Карташев, которому было не до сна, спросил:
– Разве почитать еще? спать что-то не хочется.
– С удовольствием, – ответил Шацкий. – Едем ко мне и на всю ночь.
– Отлично! Какая глупая книга, а присасываешься к ней, как пиявка.
– Зачем, мой друг, ругать то, что доставляет нам удовольствие, – это уже неблагодарность.
– Согласен, – ответил Карташев. – Ну, а итальянка? Милая! Ах, Миша, я бы две жизни отдал за одно мгновение.
– Две сотенных.
– Миша, не говори таких пошлостей.
– Ну, бог с тобой… А знаешь, давай a la Рокамболь похитим ее… Понимаешь: она выходит вечером… подъезжает карета… два замаскированных господина подходят к ней и говорят таинственно: «Мы ваши друзья, вам грозит опасность, вам необходимо ехать с нами…» Хоп! Ты садишься с ней, я на козлы, и мы скрываемся от всего света. Вот это был бы действительно шик!.. Хочешь?.. По рукам, что ли?! Ну, значит, не любишь… И не стоит с тобой об ней и разговаривать. Завтра же я ей скажу, чтобы она на тебя не обращала внимания.
– Завтра, к сожалению, у нас заседание по поводу Тюремщицы.
– Глупости, хоть под конец, а надо попасть, а то итальяночка обидится.
– Ты думаешь?
– Наверно.
Приятели залились веселым смехом.
– Подумает, что я ей изменил? – спросил Карташев.
– Ну, конечно! – ответил Шацкий, сходя с извозчика.
Войдя к себе и раздевшись, Карташев и Шацкий заказали чай и принялись за чтение. Читали по очереди.
В шесть часов утра Шацкий предложил немного заснуть. Карташев не прочь был и продолжать, но на Шацком лица не было. Он весь сделался какой-то зеленый. Приятели проснулись в двенадцать часов. Сейчас же после кофе чтение возобновилось и продолжалось без перерыва до пяти часов. Так как в шесть часов Ларио и Корнев уже должны были приехать к Карташеву, то Шацкий и Карташев отправились обедать. После обеда Карташев поехал к себе, а Шацкий с таинственным видом заявил, что идет куда-то.
Прощаясь с Карташевым, он на вопрос: «Куда?» – только приложил палец к губам.
– Приедешь сегодня?
– Не знаю, мой друг, ничего не знаю. Все это покрыто таинственным мраком.
И Шацкий с соответственной физиономией скрылся за угол улицы, а когда Карташев отъехал, спокойно вернулся к себе домой.
Карташев приехал домой и в ожидании гостей прилег на диван. Его разбудили прибывшие Корнев и Ларио.
Корнев был торжествен и серьезен, Ларио грустен. Корнев упрекнул прежде всего Карташева за легкомыслие – как он мог серьезно подумать, что он, Корнев, может поставить какой-нибудь диагноз. Затем Корнев рассказал, как для этого он попросил одного окончившего медика поехать с ним, как он осмотрел Тюремщицу и как оказалось, что у Тюремщицы в полном разгаре чахотка.
– Никакой надежды, – кончил Корнев, – вероятнее всего, этою же осенью все кончится во время ледохода, это время – самый мор для всех таких… Да и лучше…
Карташев вспомнил кроткий, робкий взгляд Тюремщицы и вздохнул:
– Несчастная!
– Жаль, жаль девочку, – сказал Ларио. – А добрая была девочка… И от Марцынкевича, бедненькую, в последний раз с таким скандалом выпроводили…
– Что ж, она знает свою судьбу? – спросил Карташев.
– И знает и не знает, – ответил Корнев, садясь на диван и принимаясь за свои ногти, – как обыкновенно в таких случаях. Перед осмотром говорит: «Хоть осматривайте, хоть не осматривайте, а уж я знаю, что не жилица здесь», а кончился осмотр – смотрит, глаза бегают, спрашивает: «Ну, как же по-вашему?» Доктор замялся, а она в слезы: «Ох, не жилица я!» Стал утешать, говорит, что, если лечиться, – пройдет, – повеселела, слезы вытерла, вздохнула и говорит: «Дай-то господи…» Обыкновенная история… За пять минут до смерти окончательно поверит своему выздоровлению и будет уверять всех, что теперь все прошло… А потом сразу бац, и готово.
– Как же теперь с ней быть?
– В клинику, конечно. Какие уж там машинки, меблированные комнаты… Если можно, похлопочем – даром ее… только субъект ничего интересного не представляет, а уж нельзя будет даром, тогда двадцать пять рублей в месяц: ее денег хватит ей…
– Не хватит, опять можно собрать, – сказал Карташев.
– Я вот, может, урочишком разживусь… не все же голодать, как собака, буду, – проговорил Ларио.
– Все время будешь, – уверенно сказал Корнев. – Ведь ты, как птицы небесные, о завтрашнем дне не помышляешь: есть – спустил.
– Да, вот ты бы посидел в моей шкуре, – ответил Ларио, – три рубля, рубль – какие это деньги? да и то когда попадет! Не больно на них устроишься: только и спустить их по ветру. А были бы деньги, жил бы и я. Ведь жил же в гимназии, когда урочишки были… Прилично жил… Костюмчик приличный… Пиджачок этакий, коротенький, помнишь?.. Очень мило… Пива каждый день бутылочку…
– А-а! покровитель несчастных, – приветствовал ласково Корнев входившего Шацкого. – Всегда приличный, с иголочки, вечно свеж, изыскан и мил…
Шацкий остался очень доволен приветствием Корнева. Он сейчас же впал в свой обычный шутовской тон. Он как-то весь собрался, уродливо поднял свои плечи и, торопливо поздоровавшись со всеми, начал быстро, озабоченно бегать по комнате.
– Все дела, князь, – в тон произнес Корнев, наблюдая Шацкого. – Высшие государственные соображения…
Шацкий мельком взглянул на Корнева и озабоченно продолжал бегать по комнате.
– Вы бы все-таки, граф, присели, а то ваша долговязая фигура не в достаточно эффектном виде, знаете, выходит… получается грубое впечатление этакого, сорвавшегося с цепи…
– Вы, мой друг, имеете склонность забываться.
– Лорд, я прошу вашего снисхождения… Только все-таки сядьте, пожалуйста, а то я чувствую, что не выдержу тона.
– Извольте.
Шацкий повалился на кресло, вытянул длинные ноги и спросил:
– Ну, как же насчет Тюремщицы?
– Ее дело дрянь, – ответил Корнев, принимаясь за ногти. – Она умрет.
– Нескромный вопрос, доктор, – мы все умрем, – когда она умрет?
– Может быть, осенью, может быть, весной.
– Может быть, летом, может быть, зимой, – понимаю… Продолжайте… что мы с ней делаем?
