Герай Фазли - Ночное солнце
Идущий впереди Сергей Маркович предложил:
- Сядем здесь, места всем хватит.
Он указал Гюльназ и Искендеру на деревянную скамью, а сам присел на уголок.
Уже привыкшая к тишине полутемного убежища Гюльназ, прижавшись к Искендеру, в слабом свете далеко отстоящих друг от друга коптилок все еще думала о Зубермане: успел ли он закрыть дверь и спуститься в убежище? Быстро стучал метроном. Это означало, что налет все еще продолжается.
Данилов взглянул на наручные часы и мягко нарушил тишину:
- По моим расчетам, нам придется ждать не менее получаса...
- По вашим расчетам? - с любопытством поинтересовалась Гюльназ.
- Как и Герман Степанович, мы, работники Эрмитажа, составили график налетов вражеских самолетов. Хорошо, если они и завтра не нарушат этот график, мы вовремя начнем и успеем закончить юбилейное заседание.
- Бог даст, не нарушат, - проговорил Искендер. - Разумеется, если не произойдет что-либо чрезвычайное: если разведка, например, не узнает о вашем юбилейном торжестве...
- Не узнает, - убежденно произнесла Гюльназ, не обращая внимания на иронию Искендера. - Ведь фашистам известно, что Эрмитаж - не военный объект. Не так ли?
Данилов посмотрел на нее.
- Так-то так, Гюльназ-ханум, но фашисты невоенных объектов боятся и ненавидят еще больше, чем военные.
- Как вас следует понимать, Сергей Маркович?
- А так, что памятники искусства являются моральной опорой советских людей, вы представляете, как они их боятся, как ненавидят нашу музыку, литературу, даже любовь...
- Любовь? Это же хорошо!..
- Что же в этом хорошего? - продолжал Данилов с веселой шутливостью. Из страха перед любовью они могут взять на заметку все любовные объекты, в том числе и вашу с Искендером квартиру.
- Ошибаетесь, Сергей Маркович, та квартира принадлежит одному Искендеру. Так что пока это не полноценный любовный объект, - подхватила шутку Гюльназ.
Данилов удивленно взглянул на Искендера:
- А вы разве не вместе живете?
Искендер промолчал. За него ответила Гюльназ:
- У нас еще не было свадьбы, Сергей Маркович.
При этом она посмотрела на Данилова таким непорочным, нежным взглядом, будто теперь все зависело от этого нежного взгляда, да еще от этого человека, придумавшего такое странное выражение, как "любовный объект".
- Как это - "не было свадьбы"?.. - Осознав бессмысленность своего вопроса, Данилов поспешно изменил тему разговора. - Да, да... я понимаю вас, Гюльназ-ханум... - Опустив голову, он некоторое время молчал. - Конечно, свадьба - что роза в любовном венке... Как бы это лучше выразить, говоря языком Низами, свадьба - корона на троне любовном...
Мерно стучал метроном. Трепетало пламя мигающих коптилок.
Старухи, тесно сидевшие на скамьях, спокойно и печально следили за мерцанием дрожащих огней, дети, прижавшиеся к их коленям, прислушивались к голосу этого уверенно говорившего незнакомого офицера, но, не понимая его, молчали, дожидаясь конца воздушной тревоги. Убежище дышало глухо, сдавленно. Наконец репродуктор, прикрепленный к стене подвала, объявил отбой. Выходивший из убежища последним Данилов задержался на верхней ступеньке, поглядев на Гюльназ, а затем на Искендера ослепленными солнечным светом глазами, сказал:
- Надеюсь, вы пригласите меня на свою свадьбу. В такой добрый день, думаю, не забудете старого друга...
- Конечно, Сергей Маркович, - торопливо проговорила Гюльназ. Обязательно пригласим! Только бы все были здоровы... Вот Герман Степанович так и не спустился в убежище...
Квартира, названная Даниловым "любовным объектом", в последние дни будто и вправду сделалась объектом внимания фашистов. И поэтому советское командование как бы вынуждено было принять контрмеры: на крыше гигантского дома, где размещалась эта квартира, был установлен наблюдательный пункт, а во дворе расположился командный пункт зенитчиков. Сюда стекалась информация со всех концов города о вражеских самолетах. Гюльназ, приходя к Искендеру, часто прислушивалась к доносящимся в окно шагам артиллеристов, толпящихся во дворе, и чувствовала, как в сердце ее загорался хоть и слабый, но огонек надежды. По ночам при звуках четких команд зенитчиков ей казалось, что они прицеливаются именно в тот фашистский самолет, который пикирует на их дом. Искендер ночевал дома в очень редких случаях. Поэтому иногда Гюльназ оставалась в его квартире на ночь. По утрам порой она сталкивалась с солдатами, служившими на командном пункте. Теперь они, хоть и не были знакомы, невольно здоровались. Однажды даже офицер, судя по отличительным знакам на шинели - старший лейтенант, остановился и поздоровался с нею. Офицер этот явно хотел ей что-то сказать.
- Извините, пожалуйста, я вас очень часто вижу, но имени вашего не знаю...
- Меня зовут Гюльназ, - улыбнулась девушка. - А по-русски - Гюля Мардановна.
- Старший лейтенант Соколов Матвей Иванович! - поднес он ладонь к виску. - А для вас - просто Матвей. - И ласково пожал протянутую в перчатке руку.
- Я очень рада, товарищ старший лейтенант.
- Можно еще вопрос?
- Пожалуйста.
- Отчего вы так красивы, просто очаровательны?
Гюльназ промолчала, серьезно глядя на молодого офицера. А тот, казалось, этой милой шуткой не только хотел сделать приятное девушке, но и будто сообщить, что просто выполнил свой воинский долг.
- Ваши черные глаза горят словно звезды. Если бы вы позволили, я бы читал книгу при свете этих глаз.
Прислушиваясь не к его словам, а к той глубокой искренности, с которой они произносились, девушка подумала, что Соколов вовсе не шутит и не собирается к ней приставать, он просто пытается голосом, полным восхищения, разорвать смертельную тишину, что повисла над городом. Что же ему ответить? Что произнести, чтобы не обидеть.
- Я вас обидел? - Соколов сам постарался избавить ее от мучительных раздумий. - Извините, Гюля Мардановна, я действительно, чтобы видеть вас каждый день, составил себе особый рабочий график: утро, вечер. Но вы часто этот график нарушаете. А иногда и вовсе дома не ночуете.
- Такая работа.
- Конечно, я понимаю. Если бы не было живущего с вами и такого же обаятельного, как и вы, молодого человека, я, наверное, увез бы вас, как это делали в старину на вашем Кавказе...
- Вы говорите об Искендере?.. Да и я, если бы его не любила, с удовольствием сбежала бы с вами...
- Правда?
- Конечно!
- Благодарю вас, мне уже этого достаточно. - С этими словами Соколов поцеловал руку девушки поверх перчатки и откланялся. - Если возможно, не нарушайте, пожалуйста, мой график, - попросил он уже вблизи командного пункта, обернулся и еще раз взглянул на Гюльназ с чистой детской улыбкой.
Гюльназ показалось, что Соколов смотрит на нее словно на далекую звезду, мерцающую на темном небосклоне. Хоть и понимает, как она недосягаема, но все равно радуется, что может хоть издалека ею любоваться. Как приятно было об этом думать. Шагая по безлюдным улицам города, она ощущала в сердце непонятную легкость. Так и виделись ей глаза достойного лейтенанта, желавшего "читать книгу при свете ее глаз", крепкого и красивого молодого парня.
Она остановилась у одной из газетных витрин: что на фронтах? Ей показалось, что идущий за нею следом Соколов стоит рядом и через ее плечо тоже читает "Ленинградскую правду". Сначала она прочитала сообщение о ходе боев под Москвой. Тяжелые бои шли на подступах к столице. Что же это такое, господи? Неужели действительно конец света? Из-за плеча ее будто послышалось: "Не бойся, красавица, это еще не конец света! Москву мы никому не отдадим".
Соколов все еще преследовал ее своей детской улыбкой. В ушах ее снова и снова звучало: "Отчего вы так красивы? Просто очаровательны?"
Она быстро шагала по тревожно-тихим знакомым улицам города, направляясь в госпиталь. Как всегда, еще в коридоре, на сердце стало как-то спокойнее. Странно, но здесь она ощущала себя в полной безопасности. Будто взрывы, доносившиеся сюда из разных концов города, к этому зданию не имели отношения.
В дверях она мельком оглядела ближайшую палату. В дальнем углу комнаты, где в два ряда, чуть ли не смыкаясь, тесно стояли железные кровати, была поставлена дополнительная. Это означало, что ночью в госпиталь привезли раненых.
Она невольно подошла к этой кровати. Раненый с забинтованной головой лежал неподвижно. Левая рука его выше локтя тоже была забинтована, правая нога - в гипсе. Дышал он тяжело. Лишь по гладкому лицу можно было судить о его молодости. Наклонившись над ним, она взяла его за запястье, проверяя пульс. Надо было посмотреть его больничный листок, а для этого следовало сначала узнать его фамилию и имя. Но он спал, будить его, было жаль.
Когда Гюльназ уже повернулась, чтобы выйти из палаты, она вдруг услыхала его слабый голос.
- Ну, как, сестра? Общий язык с моим пульсом не нашли? - Раненый будто бредил во сне, но в голосе его была явная насмешка. - Я действительно жив-здоров или мне это кажется?
