Г Владимов - Три минуты молчания
- Не надо.
- Ну и стой, дурак. - Он пошел в кубрик.
Мы шли мимо города, проходили траверз "Арктики", потом траверз Володарской, - промелькнула в огнях, стрелой, направленной в борт, и отвернула назад. С другого борта уходил Абрам-мыс, высоко на сопке мелькнуло Нинкино окошко. Потом - пошла Роста.
- Слышь, вахтенный, - старпом позвал. - В Баренцевом сообщают, шторм восьмибалльный. Повезло нам. До промысла лишний день будем шлепать.
- Нам всегда везет. Чем ни хуже, тем больше.
- А ты чего такой злой? Тоже не поладил с бабой?
- Я не злой. Это у тебя поверхностное впечатление.
- Ишь ты! Ладно, притремся. Иди спать пока, до Тювы ты не нужен.
Но я не сразу ушел, а покурил еще в корме, на кнехте. Здесь шумела от винта струя, переливалась холодными блестками и отлетала во тьму, и лицо у меня деревянело от ветра. Ветер шел от норда - в Баренцевом, и правда, наверно, штормило. Но мы еще не завтра в него выйдем, завтра весь день Тюва. Если я сильно захочу, можно еще оттуда вернуться.
Мы шлепали заливом, лавировали между темными сопками, покамест одна не закрыла напрочь и порт, и город, и огоньки на Абрам-мысу.
Встречным курсом прошлепал кантовочный буксирчик* - сопел от натуги, домой спешил. Кранцы висели у него по бортам, как уши. На нем тоже можно было вернуться, если сильно захотеть.
* Эти буксирчики разворачивают (кантуют) в портах или в других узкостях большие суда.
Прошла его корма, я на ней разглядел матроса - в ушанке и черном ватнике. Он, как и я, сидел там на кнехте, прятал цигарку от ветра. Увидел меня и помахал рукой.
- Счастливо в море, бичи!
Я бросил окурок за борт и тоже ему помахал. Потом ушел с палубы.
Глава вторая. Сеня Шалай
1
Веселое течение - Гольфстрим!..
Только мы выходим из залива и поворачиваем к Нордкапу, оно уже бьет в скулу, и пароход рыскает - никак его, черта, не удержишь на курсе. Зато до промысла, по расписанию, шлепать нам семеро суток, а Гольфстрим не пускает, тащит назад, и получается восемь - это чтобы нам привыкнуть к морю, очухаться после берега. А когда мы пойдем с промысла домой, Гольфстрим же нас поторопит, поможет машине, еще и ветра подкинет в парус, и выйдет не семь, а шесть, в порту мы на сутки раньше. И плавать в Гольфстриме веселей в слабую погоду зимой тепло бывает, как в апреле, и синева, какую на Черном море не увидишь, и много всякого морского народу плавает вместе с нами: касатки, акулы, бутылконосы, - птицы садятся к нам на реи, на ванты...
Только вот Баренцево пройти, а в нем зимою почти всегда штормит. Всю ночь громыхало бочками в трюме и нас перекатывало в койках. И мы уже до света не спали.
Иллюминатор у нас - в подволоке, там едва брезжило, когда старпом рявкнул:
- Па-дъем!
К соседям в кубрик он постучал кулаком, а к нам зашел, сел в мокром дождевике на лавку.
- С сегодняшнего дня, мальчики, начинаем жить по-морскому.
Мы не пошевелились, слушали, как волна ухает за бортом. Один ему Шурка Чмырев ответил, сонный:
- Живи, кто тебе мешает.
- Работа есть на палубе, понял?
- Какая работа, только из порта ушли! Чепе* какое-нибудь?
* ЧП - чрезвычайное происшествие.
- Вставай - узнаешь.
- Не, - сказал Шурка, - ты сперва скажи, чего там. Надо ли еще вставать.
- Чего, чего! Кухтыльник * сломало, вот чего.
* Кухтыльник - сетчатая загородка для надувных поплавков (кухтылей). На СРТ располагается под окнами ходовой рубки.
- Свисти! Сетку, что ли, порвало?
- Не сетку, а стойку.
- Это жердину, значит?
- Ну!
На нижней койке, подо мною как раз, заворочался Васька Буров, артельный. Он самый старый среди нас, и с лысиной, мы его с ходу назначили главным бичом - лавочкой заведывать.
- Что ж ты за старпом? - говорит. - Из-за вшивой жердины всю команду перебудил. Одного кого-нибудь не мог поднять.
- Тебя, например?
- Не обязательно меня. Любого. Волосан ты, а не старпом!
Тот озлился, весь пошел пятнами.
- А мое дело маленькое, сами там разбирайтесь. Мне кеп сказал: найдется работа - всех буди, пускай не залеживаются.
- Я и говорю - волосан. Кеп-то сказал, а работы - нету. А ты авралишь.
Старпом поскорей смылся. Но мы тоже не улежали. Покряхтели да вышли. На судне ведь ничего потом не делается, все сразу. Хотя этот кухтыльник и не понадобится нам до промысла.
Горизонта не видно было, а сизая мгла. Волна - свинцовая, с белыми гребнями, - катилась от норда, ударяла в штевень и взлетала толстым, желто-пенным столбом. Рассыпалась медленно, прокатывалась по всей палубе, до рубки, все стекла там залепляла пеной и потом уходила в шпигаты не спеша, с долгим урчанием. Чайки носились косыми кругами с печальным криком и присаживались на волну: в шторм для них самая охота, рыба дуреет, идет к поверхности. И заглатывают они ее, как будто на неделю вперед спешат нажраться: только мелькнул селедкин хвост в клюве, - уже на другую кидаются. Смотреть тошно.
Мы потолкались в капе и запрыгали к кухтыльнику. Ничего с ним такого не сделалось, стойку нужно было выпилить метра в полтора, обстругать и продеть в петли. Работы - одному минут на двадцать, хотя бы и в шторм. Но мы-то вдевятером пришли! Это значит, на час, не меньше. Потому что работа - на палубе, а кто ее должен делать? Один не будет, если восемь останутся в кубрике. Он будет орать: "Я за вас работаю, а вы ухо давите!" И пошла дискуссия.
В общем, и полутора часов не прошло, как управились, пошли в кубрик сушиться. А кто и сны досыпать, кандей еще на чай не звал. И тут, возле капа, увидели наших салаг - Алика и Диму, которых с нами не было на работе. Алик, как смерть зеленый, свесился через планширь и травил помалу в море. А Дима его держал одной рукой за плечо, а другой сам держался за вантину*.
* Вантина или ванта - трос, раскрепляющий мачту от бокового изгиба. Крепится нижним концом к борту или к палубе.
Дрифмейстер, который всей нашей деятельностью заворачивал, сказал ему, Диме:
- На первый раз прощается. А вперед запомни: когда товарищи выходят, надо товарищам помогать.
Дима повел на него раскосым своим, смешливым взглядом.
- Я вот и помогаю товарищу.
- Травить помогаешь? Работа!
Дима сплюнул на палубу и отвернулся. И правда, говорить тут было не о чем. Но дрифтер чего-то вдруг завелся. Он еще после кухтыльника не остыл.
- Ты не отворачивайся, когда с тобой говорят, понял?
- Со мной не говорят, на меня орут, - Дима ему ответил через плечо. - А я в таких случаях не отвечаю. Или отвечаю по-другому... На первый раз прощается.
Дрифтер, как вылупил рачьи свои глаза, так и застыл. У него даже шея стала красной. Он, правда, и не орал на салагу, просто у него голос такой, ему по ходу дела много приходится орать на палубе. Но салага все равно был на высоте, а дрифтер уж лучше молчал бы. Вообще, он мне понравился, салага. Он мне еще в Тюве понравился, когда сети грузили. Понюхал и сказал Алику: "Лыжной мазью пахнут". Сколько я их перетаскал, а вот не учуял - и в самом деле, лыжной мазью.
- Ты сперва руку брось с вантины! - Дрифтер уже и впрямь заорал, встал над ним с кулачищами. У нас еще боцмана бывают дробненькие, ну а дрифтеру всю палубную команду нужно в кулаке держать, так что кулаки у него дай Бог. - А то еще на трех ногах стоишь на палубе!
- Пожалуйста, - сказал Дима. И убрал руку.
Тут из ребят кто-то, Шурка вроде Чмырев или Серега Фирстов, толканул дрифтера, увел в кап, и мы все хором скинулись по трапу в кубрик. Сели в карты играть, покамест кандей не позовет. Серега достал засаленную колоду и раздал по шестям. Пришел еще боцман наш, Кеша Страшной - ну, на самом-то деле он не страшной, а симпатичный, в теле мужичок, с чистым лицом, как с иконы, в довершение еще бороду начал ростить. До порта побалуется, а там жена все равно потребует сбрить. О чем мы тут заговорили? Да, боцман-то и начал мораль нам читать, - на что мы время золотое тратим, карты у нас с утра, лучше бы книжки читали.
- Все поняли, - Шурка ему говорит, - садись теперь с нами, а то у нас игра не заладится.
- Вот кеп вас застукает, он вам наладит игру. - Боцман взял карты, разобрал их и вздохнул. - Вообще-то на судне не положено. Это игра семейная.
- А мы что, не семья? - спросил дрифтер. - Мы и есть семья.
Тут как раз и явился Дима, взял полотенце с койки и сказал - так что мы все услышали:
- Семья! Пауки в банке, а не семья. Мы положили карты лицом вниз и поглядели на него. Он был хмурый и матовый от злости.
- Ну, как он там? - спросил дрифтер. - Все дразнит тигра?
- Не понимаю шуток, - сказал Дима. - Человеку плохо, а вы зубы скалите. Что за подончество!
Сказать между нами, дрифтер-то спросил из самого милого сочувствия. Он уже забыл начисто, как он орал на палубе. И из-за чего орал. Потому что палуба - одно, а кубрик - другое. Там свои интриги, а в кубрик пришли -все забыто, сели играть, ходи с шестерки. Но салага-то этого не знал.
- Ты озверел? - у дрифтера глаза на лоб полезли. - Чем я тебя обидел?
- Да нет, все в порядке. Это я тебя обидел. Если не повторится, возьму свои слова назад.
