Анастасия Вербицкая - Иго любви
Он молчит одно мгновение. Как он ни зол, но ему хочется рассмеяться.
— Разве я не люблю вас?
— Полноте!.. Какая это любовь? Я с двенадцати лет слышу об этом… Оказывается, и здесь все то же… Ах, зачем я в вас поверила! Выпустите меня!.. Слышите? — она топает ногой. — Отворите сейчас дверь!.. Я ни минуты не останусь у вас…
«Неужели ошибся?»
Он теряется. Он становится на колени, целует ей руки, клянется в любви. Но она непреклонна. Слова эти не доходят до ее сознания. Слишком болит душа. Она вся разбита. Она упала сейчас с такой высоты…
Когда карета Хованского останавливается у постоялого двора Хромова, Неронова выходит, шатаясь, бледная, убитая своим первым разочарованием.
Хованский влюблен. Внезапный отпор его грубым желаниям, чистота и гордость Надежды Васильевны — все это ошеломило его, выбило из колеи. В театре, за кулисами, на улице — он всегда попадается ей на глаза. Теперь уже — корректный, покорный, тоскующий.
Она волнуется, но избегает его. Избегает и Муратова. Она никому уже не может верить.
Хованский пишет ей страстные признания. Она читает их, заливаясь слезами. Она целует их, заучивает наизусть, прячет на дно шкатулки… Она борется с собой.
Ей нетрудно было устоять против наглости Хованского. Но как устоять против жалости к нему? А он тоскует, страдает. Он так похудел… Она слишком чутка, чтобы не верить его искренности теперь… И почва ускользает у нее из-под ног. Она плохо спит. Она пожелтела. Нервы ее разбиты. Она плачет от каждого пустяка. О, как мало счастья в любви и как много страданий! Теперь эта истина ясна ей как день…
Только репетиции и спектакли дают ей забвение и радость. И как страстно рвется она в этот чудный мир вымысла, пред которым бледнеет жизнь!
Но остаются ночи — и мучительные думы. От уверенности в его чувстве она переходит к сомнениям. Как мог он избрать ее из тысячи других, ему равных? Как мог на ней, ничтожной, остановить свое внимание? Для нее — хоть и развратный, хоть и жестокий — он все-таки остается высшим существом. Его хрупкая красота, его знатность дают ему на это право.
Но если он любит ее, то она пропала… Если бы дедушка был тут, она нашла бы силы бороться с соблазном. А где взять силы теперь?.. Встреча с Хованским — это крушение всего ее душевного строя. Чего он хочет теперь от нее, она знает прекрасно. Его любовь — это гибель ее. Но она сама жаждет погибнуть. Ее любовь — это грех. Но ни за какие блага земные и небесные она не откажется от этого греха!.. Она плачет и молится… «Господи, спаси меня!.. От самой меня спаси и сохрани… Не его боюсь… Себя…»
Темная чувственность, налетавшая на нее когда-то порывами от дерзких ласк Садовникова, проснулась теперь, воспрянула, страшная, грозная, властная. Куда уйти от нее?..
И опять, опять звучат в душе ее слова Луизы Миллер, когда от ласк Фердинанда в ней тоже проснулась женщина, и когда эта страсть убила светлую любовь, дававшую ей только радость. И ей тоже хочется крикнуть в бледное лицо Хованского, который каждый вечер ждет ее у подъезда и смотрит умоляющими глазами:
«Бог тебя прости!.. Ты зажег пожар в моем мирном сердце. И этому пожару — никогда-никогда не угаснуть!..»
Хованский подходит к ней за кулисами. У него совсем больной вид. Он кашляет. И ей вспоминается злобная фраза, брошенная вчера Струйской… «Противная гримасница!.. Чего она ломается! Хочет князя в чахотку вогнать…» Струйская очень хлопочет, чтоб они «сошлись» наконец. Тогда ей нечего бояться за своего Муратова. Но и с Муратовым эта гордячка держит себя королевой. Перестала с ним говорить. «А старый дурак совсем ослаб», — с презрением думает Струйская.
— Вы простудились? — спрашивает Надежда Васильевна, подходя к Хованскому. Она берет его руку. Такую сухую и горячую руку. Из ее расширенных глаз глядит на него вся ее страстная душа.
Он очень рад случаю порисоваться своей болезнью и небрежно отвечает хриплым, действительно больным голосом:
— Я давно кашляю… Ведь мне грозит чахотка. Но я жизнью не дорожу. Зачем она мне теперь, если вы меня не любите?!
Она кидает ему взгляд, полный отчаяния, и бежит в уборную переодеваться. Все валится у нее из рук. Душа полна ужасом. Она чувствует, что пропала, что решилась ее судьба. Но не о своей гибели думает она. Сохранить его жизнь. Дать ему счастье, если в этом его спасение…
Хованский чувствует, что ход его был верен.
По окончании спектакля он стоит внизу, у подъезда, как все эти две недели. Но Надежда Васильевна на этот раз не проходит мимо, избегая глядеть на него… Она сама подходит, смотрит в его глаза. И сколько беззаветной любви в этом взгляде! Даже черствое сердце Хованского дрогнуло.
Ни словом не обмениваются они. Он подает ей руку Она покорно идет за ним и садится в его карету. Она не видит, что Раевская, Струйская, Лирский и другие артисты, улыбаясь, следят за ней из сеней.
Муратов показывается на лестнице под руку с режиссером. Они задержались, вместе составляя репертуар будущей недели.
Струйская громко, зло хохочет.
— Чему вы рады? — спрашивает режиссер.
— Я за Хованского рада… Наконец-то наша королева соблаговолила ответить на его любовь!.. С ним вместе в его карете уехала…
Ночь холодна, и Хованский опять кашляет. Свет уличных фонарей озаряет его тонкое, как у девушки, нежное лицо, с выступившими от худобы скулами.
Надежда Васильевна вздрогнула невольно. Какой зловещий, сухой кашель! Ей вспомнилась покойница мать… Неужели это возможно? Она берет его руки и держит их у своей груди.
— Нет, вы не заболеете… Вы должны жить… Если вы… Нет, я не переживу этого… Я умру сама…
Этот голос пронзает сердце Хованского.
— Так вы меня любите?.. Вы прощаете меня?
Обвив руками его голову, она плачет на его груди.
— Надя… милая, милая Надя… Вы поедете сейчас ко мне?.. Да?.. Да?.. Я так исстрадался… Я болен от любви к вам… В вашей власти меня вылечить… сделать меня счастливым…
Он звонит. Карета останавливается. Лакей отворяет дверцу.
— Ко мне домой, — отрывисто говорит Хованский.
Струя холода ворвалась в тесный ящик экипажа.
И князь кашляет опять… Жалость и ужас побеждают последний протест в ее душе. Она дает себя обнять целовать. Ее не пугают теперь его ласки. Так надо… Так надо… Она не возмущается. Она не пробует бороться. «Я пропала…» — думает она, неподвижная, безвольная под его поцелуями. Но в этом сознании нет мощной радости. Скорее скорбь. Скорее покорность перед неизбежной судьбой.
Получив свой первый «гонорарий», Надежда Васильевна переехала из номеров на собственную квартиру. Купец Хромов по этому случаю отслужил благодарственный молебен. Он даже заболел от частых визитов полицмейстера и от его «разгонов».
Каждый вечер теперь с видом властелина Хованский ждет Надежду Васильевну за кулисами и везет ее к себе. Принять его у себя на квартире она не соглашается. Здесь будут жить дедушка, Вася, Настенька. Эти стены не должны видеть ее греха. И перед Полькой, девкой шестнадцати лет, которую она наняла одной прислугой, ей не хочется опускать глаз. Сохрани Бог, если дедушка узнает об ее связи! Это убьет его.
Забыты целомудренные мечты о браке и семье. У ее любви нет завтра. Она это знает. Хованский не скрывает, что весной вернется в Петербург. Он ничего не обещает ей. Что до того?.. «Хоть час, да мой!.. — говорит она себе. — А там — будь что будет!..» Она нашла своего господина. Это ее судьба. От судьбы не уйдешь. Она не мучится, не раскаивается… Она счастлива…
Она узнала радость любить самой, заботиться о любимом существе, таком хрупком, слабом; подавлять собственные порывы, чтобы не вредить его здоровью. Она узнала радость умиления и жертвы. Всеобъемлющее, самодовлеющее чувство, в котором так много материнского, дает ей огромное удовлетворение… Она не любила бы Хованского так беззаветно, если б он был здоров и силен, как Садовников… О, радость жертвовать собой, ничего не прося взамен!..
Но вся эта духовная красота непонятна Хованскому. Он любил бы ее сильнее, если б она была кокеткой, если б она дразнила и мучила его… Теперь его привлекает исключительно ее бурный темперамент, который он угадал. Он покоряет его сильнее, чем ее прежняя стыдливость и невинность… «Как приятно развращать такую женщину!..» — думает он.
Иногда, вся потрясенная взрывом собственной страсти, она не узнает себя. Очнувшись, она закрывает лицо руками. Она мучительно краснеет от воспоминаний. Где ее девичий стыд?.. Где ее честь? Все сгорело в этой безумной, в этой единственной любви. Точно сорвались с цепи и овладели ею те смутные, темные силы, которые дремали в ее душе, которых она так боялась…
«Очаровательная любовница!.. — говорит о ней Хованский в кругу своих друзей. — Целомудренная, застенчивая. И в то же время страстная, как испанка…» Но при Муратове он осторожен. Он афиширует свою связь с артисткой, появляясь с нею в маскараде, на гулянье, всегда провожая ее из театра. Но он чувствует, что интерес Муратова к Надежде Васильевне носит совсем иной характер; что это, пожалуй, та любовь, к которой он сам неспособен, которую он считает каким-то безумием, овладевающим людьми. Он чувствует, что, несмотря на свои годы и на свою одышку, Муратов — романтик. И скажи он при нем что-нибудь оскорбительное или даже легкомысленное про Надежду Васильевну, — дуэли не миновать.
