Захар Прилепин - Санькя
Он вылез, заметил, что снег перестал. Постоял секунду, тупо глядя в лес. Обернулся резко, открыл дверь в салон.
— Вылезай, мам, он дальше не поедет.
— Как же? Сынок… — сказала мать. — Куда мы? А отца?
— Дотащим, тут недалеко.
— Как же, недалеко…
— Дотащим, я сказал.
Сзади к Саше подошел водитель, заглянул через плечо в салон.
— Ну что, в город едем? Я дальше не поеду.
— Мы заплатим, — сказал мать, глядя на водителя почти в ужасе. — Куда же мы с гробом?
— Я говорю, поехали в город. А денег мне не надо. За новый автобус вы мне не заплатите. И ночевать в лесу с вашим покойником я не буду. Ясно? В город едете?
— Что же мы отца катать туда-сюда будем… — сказала мать.
— Ну, все тогда…
Водитель с лязгом открыл задние дверцы салона — разгружайтесь, мол. И ушел в кабину. Снова закурил там, ругаясь.
Мать заплакала.
— Что ты ревешь? — едва не закричал Саша. — Самое страшное уже случилось! Что теперь рыдать? Волки нас съедят, что ли? Дотащим, никуда не денемся.
— Вы же не донесете вдвоем! — в плаче выкрикнула мать.
— Я тебе говорю: дотащим! Волоком дотащим. Тут недалеко, — еще раз повторил Саша, скорей для Безлетова, — сам он знал, что до деревни еще километров семнадцать.
Саша со скрежетом придвинул гроб к концу салона.
— И у нас еда здесь на поминки… — жалилась мать.
— Возьми, что донесешь, остальное вон оставь этому…
Саша спрыгнул вниз.
— Давайте, я ноги на себя приму… — сказал он уже в остервенении. — А потом… как-нибудь…
— Стул бы, — сказал Безлетов. — Чтобы верх гроба поставить. Мы не удержим.
— Давайте, нет стула, — торопил Саша.
Он потянул гроб на себя, с каждым мгновеньем ему становилось все тяжелее, он отступал назад, по снегу, чувствуя непомерную тяжесть и саднящую боль в мышцах рук.
— Быстрей же! — выдавил он.
Безлетов спрыгнул, и мать неловко спустилась, некрасиво, по-бабьи.
Они взялись за верх гроба, вытаскивая его, но мать не выдержала и, охнув, уронила свой край. Саша и Безлетов тоже, естественно, не удержали. Гроб упал набок.
Незабитая крышка вскрылась, отец, уже ледяной, едва не выпал в снег. Гроб был тесным — это помогло тому, что покойный удержался во гробе. Но в то малое мгновенье, когда гроб стоял на боку, картина была страшна — мертвый профиль отца, выпавшая в снег иконка с груди, недвижимые, белые руки, открывшиеся под покрывалом…
Саша и Безлетов быстро поставили гроб ровно и накрыли крышкой.
Мать стояла ошарашенная.
— Мам, не на ноги упал? — спросил Саша, пристраивая крышку поровнее.
Она покачала головой: нет. Постояли немного.
— Надо с дороги убрать. Чтоб он отъехал, — сказал Саша.
Они сдвинули гроб на обочину — он утонул в снегу. Мать сходила за сумкой.
Саша подождал десять секунд и пнул ногой по автобусу:
— Давай, вали отсюда на хер! — закричал он.
Водитель дал по газам, и автобус попер задом, забросав снегом из-под заднего колеса крышку гроба. Саш присел на корточки и стал протирать крышку рукавом.
— Он так и будет… задом ехать? — спросил Безлетов, глядя вслед автобусу.
Было видно, как водитель вертит головой, пытаясь при помощи зеркал заднего вида не ошибиться, не вылезть на обочину.
Автобус остановился, водитель вышел.
Он побродил вокруг автобуса, заглянул в салон, забрался туда, спустя минуту жахнул дверью, появился с длинной, собранной в круг, веревкой в руке. Показал ее издалека стоящим у гроба — вот вам, держите, и бросил веревку на дорогу.
Сел в кабину, и автобус снова двинулся.
— И на том спасибо, — сказал Саша. — А то уж я и не знал на чем волочить.
Саша шел к лежащей в снегу веревке. Автобус, рыча и сипло отхаркиваясь, двигался задом — словно пятясь от Саши.
…Они обвязали веревкой гроб.
— Вот так, — выдохнул Саша, неустанно косясь на ботинки Безлетова, наверное, уже насквозь сырые. Сам он был в высоких теплых сапогах.
— Саш, может, нам в деревню сходить? Которую вот проехали недавно. Трактор попросить. Или сани? — спрашивала мать неустанно.
— «Недавно проехали…» — без злобы передразнил Саша. — Туда идти часа два. И нет там никакого трактора.
— А сани?
— А что сани? Они, наверняка, не поедут никуда. Четыре часа прохожу только… Отстань, мам… — оборвал Саша. — Все, повезли. Помогай, пап. Они взяли с Безлетовым по концу веревки и потянули.
Сразу далось тяжело, но еще был заряд остервененья и запас сил. Утопая в снегу, чертыхаясь, рыча, тащили недолго. Сразу взмокли.
Мать шла позади. Саша не оборачивался.
— Блядь! — выругался Саша, остановившись вскоре.
— Саш, ну не ругайся… Что ты ругаешься все время… — попросила мать устало. — Тяжело?
— Какие-нибудь лыжи бы… — сказал Саша и снова посмотрел на Безлетова.
— Или санки… — добавил Саша, отчего-то зло вперясь в своего напарника.
«Чего ты не взял с собой санки, Безлетов? — внутренне хамил Саша. — Разве ты не любишь зимой на санках в деревне… кататься… Пришел бы сегодня с утра к нам домой с санками. Сказал бы: «Заодно покатаюсь там у вас… Горка-то есть там?» Сейчас бы пригодились очень твои саночки…»
— Давай еще, — сказал Безлетов. — Сейчас в горку тяжело. Там вон вниз дорога идет. Будет легче.
— Будет легче, — повторил Саша без смысла. Вновь потащили.
Наезжали на колдобины, останавливались, приподнимали гроб, выползали. Еще наезжали на поломанные сучья. Вырывали их из-под гроба со скрежетом, отбрасывали зло в кусты.
С горки действительно было чуть легче. Несколько секунд гроб катился сам. Но потом резко поехал в бок — чертыхнувшись, Саша бросился выправлять, упал в снег, ухватился за боковину гроба, удержал. Лежал, обняв обитое тканью дерево.
Мать неожиданно громко заплакала.
— Что же мы делаем, господи… — причитала.
— Давай потихоньку… — сказал Безлетов тихо, не обращая внимания на плач.
Выправили гроб. Спустили его с горки, придерживаемый Сашой сзади.
— Может, легче узким концом вперед? — спросил Безлетов.
— Не знаю… — сказал Саша. — Будем перевязывать наново?
— Ладно, так пошли.
Саша снял шапку, засунул в карман. Она выпала вскоре.
— Санечка, — почти взмолилась мать. — Одень ты шапку. Простынешь же, Сань!
Саша не отозвался. Еще и расстегнулся.
Начало темнеть.
Мать иногда просила уступить ей место — хотела подменить кого-то из мужчин. Ей не отвечали.
Медленно шли, тяжело дыша. Все медленнее шли и все тяжелей дышали. Сплевывали длинно.
Порой менялись местами — когда уставало «тягловое» плечо.
Перевернули-таки гроб малым концом вперед — но так он зарывался быстрее. Пришлось опять перевязывать веревку.
Вновь полетел мягко тихий снег. Предночным холодом начало прижигать щеки и лоб. Уши онемели, ледяные.
Длинные ветви деревьев, вытянутые над дорогой, видные издалека, раскачивались дурнотно. Хотелось прихватить их зубами.
Стало как-то тошно и мерзло, словно кто-то холодным, ржавым ртом дышал на внутренности.
— Мам, брось шапку! — попросил Саша.
Она брела позади, тихая. Встрепенулась, бросила. Деревья стали чернеть.
«Хорошо мы тут смотримся, наверное, посреди леса… С гробом…» — подумал Саша.
— Настоящие русские похороны… — неожиданно сказал Безлетов почти о том же, что прибрело в голову Саше, — …русские проводы… — поправил Безлетов последнее слово, тяжело дыша.
Они молчали почти всю дорогу, иногда Саша забывал даже, что он рядом, этот человек. Да и сил не было говорить.
Пока светлело небо, Саша пытался угадать те места, которые с детства остались памятны. Зимой сложно распознать летние полянки и стояночки, но иногда получалось. Ничего особенного — там вот, кажется… да, там, однажды остановились — ехали с дядей Колей на его машине, и мама, молодая, с отличной улыбкой и очень счастливыми глазами пошла в лес и сразу вернулась с грибами — она находила их легко, только очень боялась ужей… Мужики в это время курили.
«Ай да Галенька, — сказал дядя Коля. — Хозяюшка какова?» — И оглядел мать всю как-то особенно.
Только сейчас Саша понял, что дядька влюблен был в маму. Что-то еще вспомнилось сразу, какая-то сценка на пляже… Забыл. Саше было тогда лет шесть.
А вот где-то здесь… они откуда-то шли… «Почему шли, не помню…» Саша устал тогда. Отец нес его на шее. Посадил и нес. Саше нравилось, что — высоко. Но веток было не достать, потому что отец шел посередь дороги. «Почему мы все-таки шли пешком? И скоро ли мы пришли? Не помню ни черта…» И Саша снова брел с пустой головой, иногда пытаясь дыханьем согреть руки, которые были и жаркими, и замерзающими одновременно. Не помогало.
Стемнело, и вообще стало не за что зацепиться мыслью.
Иногда Безлетов начинал резко, почти визгливо кашлять.
— Ребята, может, съесть чего хотите? — спросила мать.
«Мать этот кашель спугнул с ее тоски черной…» — догадался Саша.
