Кришан Чандар - Вечер в Гурджане
Обзор книги Кришан Чандар - Вечер в Гурджане
Кришан Чандар
Вечер в Гурджане
Прости, что так долго не писал тебе. Право, не сумею объяснить почему – должно быть, я старался забыть об измене Аоши или был поглощен созерцанием последнего акта трагической любви Джагдиша.
«Как, – скажешь ты, – Джагдиш, этот толстяк (хотя, впрочем, не так-то уж он толст), с его вечной улыбкой на губах, этот страстный охотник, поклонник бриджа и пива, тоже может любить? Неужто такой человек способен испытывать пылкие чувства любви?»
Дорогой мой, на это я могу ответить, что… Впрочем, нет, лучше сначала я расскажу тебе о тех краях, где мы с ним провели последние полтора месяца. Окружающая нас обстановка играет большую роль не только в любви, но и во всей нашей жизни. Насколько тесно связаны друг с другом любовь и обстановка, можно воочию увидеть на примере влюбленного безумца Меджнуна,[1] обреченного на блуждания по пустыне, на примере «пробивателя гор» Фархада.[2] Впрочем, зачем далеко ходить? На твоей родине, в Пенджабе, могучие струи Ченаба[3] хранят заложником любви прекрасную историю страсти Сохни и Махинвала,[4] а очаровательная, трогающая сердце история привязанности Хир и Ранджхи,[5] кажется, висит распятой на кресте диких обычаев и кастовых предрассудков. Но, впрочем, если говорить правду, то мы по большей части не умеем отдавать всю свою любовь одному избранному существу. Если мы и любим, так только самих себя.
Человеческая любовь сама по себе в сущности нечто совершенно ничтожное, неуловимое и неосязаемое! Ну, что такое любовь? Слияние двух бьющихся сердец и только. И лишь обстановка, окружающая влюбленных, способна вознести их любовь до мудрых философских высот или низвергнуть ее в бездну отвратительных низостей. Отказ от великой роли окружающей нас обстановки равносилен отказу от величия жизни. То же самое говаривал, бывало, и бедняга Джагдиш, но теперь прочти об этом в его глубоко запавших, обведенных темными кругами глазах. В глубине их затаилась невыносимая скорбь и мука, которые можно прочесть только в глазах затравленной и брошенной на произвол судьбы трепещущей газели.
Но прежде всего я хочу рассказать тебе об этом месте. Оно расположено на высоте семнадцати тысяч футов над уровнем моря. На таком возвышенном месте человеческая любовь тоже делается возвышенной. В мыслях и впечатлениях непроизвольно, помимо сознания происходит совершеннейший переворот. Человеком вдруг овладевает удивительный восторг, экстаз, дыхание учащается, и он испытывает такое ощущение, как будто сбросил с плеч груз, который ему до сих пор приходилось тащить на себе. Посмотришь вверх – так и хочется воспарить в небесную синь, а глянешь вниз – далеко-далеко, на многие мили тянутся цепи высоченных обрывистых гор. Скользнув по горным кручам и долинам, взгляд в одно мгновение переносится на равнины, лежащие далеко внизу, и последнее, что можно увидеть в необъятной дали, это сверкающий, словно серебряная струна, Джелам.[6] Забравшись на такую высоту, человек сразу забывает о всем низком, вульгарном и пошлом и начинает чувствовать себя чистым и незапятнанным, как этот белый снег, в ослепительном блеске которого таятся и безмолвие смерти и чистота природы.
Только здесь я почувствовал, сколь жалка и отвратительна любовь Аоши, сколь она ограниченна! Это та любовь, которая может теплиться лишь где-нибудь в гостиной, и, словно нежный тропический цветок, распускается только на узенькой грядке, под стеклянным колпаком, и постоянно нуждается в искусственном свете, искусственном тепле и искусственном подкармливании. Гостиная, шелковые сари, искусственный смех, искусственные, надуманные фразы! Право, сейчас я начинаю задумываться – действительно ли я любил Аошу, или это было всего лишь результатом окружающей ее искусственной обстановки? Стоило мне только вырваться оттуда на открытый вольный простор, как я тотчас же позабыл об этой любви! Здесь ослепительно блистают молнии, небо раскалывает гром, с высот низвергаются потоки дождя, выпадает град, глаза ослепляет снег. Но вот несколько быстрых и сильных порывов ветра – и восток уже чист. Небо прекрасное, голубое. Солнце сияет высоко над головой, словно круглый золотой таз, широко раскинув крылья, парит прекрасный, как небесная гурия, горный орел.
Мы откидываем сетчатый полог палатки. В руках у нас пиалы с дымящимся кофе, за плечами ружья. Мы выглядываем наружу. Всюду снег. Воздух недвижим. Небо чистое. Медленно, не торопясь, мы пьем кофе, а потом, надев поверх кожаных ботинок неуклюжие сапоги, сплетенные из рисовой соломы, отправляемся на поиски дичи. Ее здесь сколько душе угодно – дикие козы, медведи, мускусные олени, волки. Последние, между прочим, занимаются тем, что охотятся на сбившихся с пути усталых охотников. И часто ночной порой несчастный сторож, оставленный стеречь палатку, и его отважная собака, сидя у пылающего костра, с отчаянием смотрят друг на друга. За стенами палатки в непроглядной тьме свистит ветер, воют волки. Затем вдруг раздается ужасный, леденящий душу грохот падения снежного обвала, который словно заполняет собой всю вселенную. Потом наступает безмолвие – великое безмолвие, смерть и покой. Охотник не вернулся, охотник никогда больше не вернется. Гоняясь за дичью, он сам стал добычей! Кости его погребены глубоко под огромной толщей снега, а над его снежной могилой пляшут волки!
Но не беспокойся, друг! Мы живы, здоровы и невредимы и успели уже промыслить около дюжины медведей, мускусных оленей и волков!
Ниже, к западу, в каких-нибудь двух милях от того места, где мы раскинули охотничий лагерь, находится очаровательное место Гурджан. Никогда в жизни не приходилось мне видеть более прелестного местечка. До него не будет и двух миль, но как тяжела туда дорога! В некоторых местах так скользко, что если путник поскользнется и не сумеет удержать равновесия, то в мгновение ока он оказывается на дне глубокой, в несколько сот футов глубиной, засыпанной снегом пропасти. Правда, к этому времени мы уже успели в какой-то мере познакомиться с дорогой, но из-за постоянных снегопадов и дождей нам каждый день приходится прокладывать новую тропинку. Сколько ни привыкай, но даже, когда спокойно и неторопливо продвигаешься вперед и взгляд ненароком скользнет вправо или влево, то по всему телу невольно пробегает дрожь при виде разверзшихся у ног бездонных пропастей!
В летнюю пору не найти, пожалуй, лучшего места для отдыха, чем Гурджан. Удивительно, что тысячи пилигримов, которые каждый год направляются к Гульмаргу,[7] даже и не подозревают, что оттуда до Гурджана рукой подать. В Гурджане повсюду видны лежащие на горных вершинах шапки снега, а между гор втиснуты ровные низины, на которых летней порой растет нежная и мягкая, словно шелк, трава. Кое-где, в лощинах между горами, высятся кряжистые массивные тунговые деревья, которые в ливень и снегопад отлично заменяют путнику палатку.
Здесь есть пять озер – они невелики и удивительно красивы! Самое большое из них называется Нандан Сар. Площадь его – мили две с половиной на три. Поверхность его десять месяцев в году бывает закована льдом, но в ту пору, когда мы увидели его, оно представляло собой ровную темно-синюю гладь в оправе берегов, усыпанных яркожелтыми цветами. Озера эти, очевидно, одни из наиболее высокогорных в мире, напоминают о тех временах, когда вся земная поверхность была скрыта под водой. Много позже, когда исполины Гималаи постепенно поднялись ввысь, озера эти так и остались на их вершинах в глубоких расселинах.
Зрелище солнечного заката над Нандан Сэром необычайно величественно и прекрасно. Ничего подобного не увидишь даже на озере Дал или на озере Дуллар.[8] Здесь нет ни отелей, ни охотничьих домиков, ни пилигримов, ни автомобилей. Здешние дороги трудно проходимы, и доступными они бывают только три-четыре месяца в году. По этим дорогам трудолюбивые пастухи-кочевники пригоняют свои стада на тучные пастбища Гурджана, но уже в первую неделю августа они спешат возвратиться с ними вниз в долины, к обжитым местам. Редко-редко забредет сюда какой-нибудь паломник, заядлый охотник или любитель уединения! Мало кому из них посчастливится уйти отсюда живым и невредимым. Тут же, где-нибудь под снежной толщей, в желудке волков или возле кряжистых могучих тунговых великанов они находят свою могилу! В этом отношении за Гурджаном с давних пор укрепилась недобрая слава. Что касается пастухов, то они почитают Горного духа, владыку Гурджана. Он обитает на вершине горы, где мы разбили наш лагерь. Таинственного владыку Гурджана никому еще не удавалось видеть, однако говорят, что он терпеть не может чужеземцев, путешественников и паломников Он не хочет, чтобы в его владениях жил кто-нибудь, кроме горных пастухов, которые поклоняются ему. Пастухи знают, что когда горный дух Гурджана разгневается на кого-нибудь, то наказывает его смертью. Если же он кем-то доволен, то прибавляет молока в вымя его коз, покрывает его овец нежной, красивой, шелковистой шерстью и бережет его стадо в снегопад, бурю и ураган!
