Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

Змея к Крестьянину пришла проситься в дом,
   Не по-пустому жить без дела,
Нет, няньчить у него детей она хотела:
   Хлеб слаще нажитый трудом!
«Я знаю», говорит она: «худую славу,
   Которая у вас, людей,
     Идет про Змей,
   Что все они презлого нраву;
   Из древности гласит молва,
  Что благодарности они не знают;
  Что нет у них ни дружбы, ни родства;
Что даже собственных детей они съедают.
Всё это может быть: но я не такова.
Я сроду никого не только не кусала,
    Но так гнушаюсь зла,
Что жало у себя я вырвать бы дала,
     Когда б я знала,
    Что жить могу без жала;
    И, словом, я добрей
      Всех Змей.
Суди ж, как буду я любить твоих детей!» —
«Коль это», говорит Крестьянин: «и не ложно,
   Всё мне принять тебя не можно;
    Когда пример такой
     У нас полюбят,
Тогда вползут сюда за доброю Змеей,
      Одной,
  Сто злых и всех детей здесь перегубят.
  Да, кажется, голубушка моя,
  И потому с тобой мне не ужиться,
    Что лучшая Змея,
   По мне, ни к чорту не годится».

Отцы, понятно ль вам, на что́ здесь мечу я?..

   Крестьянин, заводясь домком,
Купил на ярмарке подойник, да корову,
    И с ними сквозь дуброву
Тихонько брел домой проселочным путем,
   Как вдруг Разбойнику попался.
Разбойник Мужика как липку ободрал.
«Помилуй», всплачется Крестьянин: «я пропал,
   Меня совсем ты доканал!
Год целый я купить коровушку сбирался:
  Насилу этого дождался дня».—
   «Добро, не плачься на меня»,
   Сказал, разжалобясь, Разбойник:
«И подлинно, ведь мне коровы не доить;
     Уж так и быть,
   Возьми себе назад подойник».

«Приятель дорогой, здорово! Где ты был?» —
«В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;
  Всё видел, высмотрел; от удивленья,
  Поверишь ли, не станет ни уменья
   Пересказать тебе, ни сил.
  Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа таровата!
Каких зверей, каких там птиц я не видал!
   Какие бабочки, букашки,
   Козявки, мушки, таракашки!
Одни, как изумруд, другие, как коралл!
   Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!» —
«А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
  Я чай, подумал ты, что гору встретил?» —
«Да разве там он?» — «Там». — «Ну, братец, виноват:
   Слона-то я и не приметил».

   Собака, Лев, да Волк с Лисой
    В соседстве как-то жили,
     И вот какой
     Между собой
   Они завет все положили:
   Чтоб им зверей съобща ловить,
И что́ наловится, всё поровну делить.
Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала
   Лиса оленя поимала,
   И шлет к товарищам послов,
   Чтоб шли делить счастливый лов:
   Добыча, право, недурная!

Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая
  И озираючи товарищей кругом,
    Дележ располагает
  И говорит: «Мы, братцы, вчетвером».
И на четверо он оленя раздирает.
«Теперь, давай делить! Смотрите же, друзья:
    Вот эта часть моя
     По договору;
Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору;
Вот эта мне за то, что всех сильнее я;
А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,
    Тот с места жив не встанет».

Какой-то Всадник так Коня себе нашколил,
  Что делал из него всё, что́ изволил;
  Не шевеля почти и поводов,
   Конь слушался его лишь слов.
  «Таких коней и взнуздывать напрасно»,
   Хозяин некогда сказал:
   «Ну, право, вздумал я прекрасно!»
И, в поле выехав, узду с Коня он снял.
    Почувствуя свободу,
  Сначала Конь прибавил только ходу
      Слегка,
И, вскинув голову, потряхивая гривой,
   Он выступкой пошел игривой,
   Как будто теша Седока.
Но, сметя, как над ним управа не крепка,
   Взял скоро волю Конь ретивой:
Вскипела кровь его и разгорелся взор;
  Не слушая слов всадниковых боле,
   Он мчит его во весь опор
   Черезо всё широко поле.
Напрасно на него несчастный Всадник мой
    Дрожащею рукой
   Узду накинуть покушался:
   Конь боле лишь серчал и рвался,
И сбросил, наконец, с себя его долой;
   А сам, как бурный вихрь, пустился,
   Не взвидя света, ни дорог,
  Поколь, в овраг со всех махнувши ног,
    До-смерти не убился.
    Тут в горести Седок
  «Мой бедный Конь!» сказал: «я стал виною
     Твоей беды!
  Когда бы не́ снял я с тебя узды,—
  Управил бы наверно я тобою:
   И ты бы ни меня не сшиб,
  Ни смертью б сам столь жалкой не погиб!

   Как ни приманчива свобода,
     Но для народа
   Не меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана.

   Крестьяне, вышед из терпенья
     От разоренья.
   Что речки им и ручейки
   При водопольи причиняли,
  Пошли просить себе управы у Реки,
В которую ручьи и речки те впадали.
   И было что́ на них донесть!
    Где озими разрыты;
  Где мельницы посорваны и смыты;
  Потоплено скота, что и не счесть!
А та Река течет так смирно, хоть и пышно;
  На ней стоят большие города,
     И никогда
   За ней таких проказ не слышно:

   Так, верно, их она уймет,
  Между собой Крестьяне рассуждали.
Но что́ ж? как подходить к Реке поближе стали
   И посмотрели, так узнали,
Что половину их добра по ней несет.
  Тут, попусту не заводя хлопот,
Крестьяне лишь его глазами проводили;
   Потом взглянулись меж собой
   И, покачавши головой,
     Пошли домой.
   А отходя, проговорили:
   «На что и время тратить нам!
На младших не найдешь себе управы там,
Где делятся они со старшим пополам».

  Стрелок весной малиновку убил.
Уж пусть бы кончилось на ней несчастье злое,
Но нет; за ней должны еще погибнуть трое:
Он бедных трех ее птенцов осиротил.
Едва из скорлупы, без смыслу и без сил,
    Малютки терпят голод,
      И холод,
И писком жалобным зовут напрасно мать.
   «Ка́к можно не страдать,
    Малюток этих видя;
  И сердце чье об них не заболит?»
   Лисица птицам говорит,
На камушке против гнезда сироток сидя:
«Не киньте, милые, без помощи детей;
Хотя по зернышку бедняжкам вы снесите,
Хоть по соломинке к их гнездышку приткните:
   Вы этим жизнь их сохраните;
   Что дела доброго святей!
Кукушка, посмотри, ведь ты и так линяешь:
Не лучше ль дать себя немножко ощипать
И перьем бы твоим постельку их устлать.
  Ведь попусту ж его ты растеряешь.
   Ты, жавронок, чем по верхам
   Тебе кувыркаться, кружиться,
Ты б корму поискал по нивам, по лугам,
   Чтоб с сиротами поделиться.
Ты, горлинка, твои птенцы уж подросли,
Промыслить корм они и сами бы могли:
  Так ты бы с своего гнезда слетела,
  Да вместо матери к малюткам села,
   А деток бы твоих пусть бог
      Берег.
   Ты б, ласточка, ловила мошек,
   Полакомить безродных крошек.
   А ты бы, милый соловей,—
  Ты знаешь, как всех голос твой прельщает,—
Меж тем, пока зефир их с гнездышком качает,
Ты б убаюкивал их песенкой своей.
  Такою нежностью, я твердо верю,
Вы б заменили им их горькую потерю.
Послушайте меня: докажем, что в лесах
Есть добрые сердца, и что…» При сих словах
   Малютки бедные все трое,
  Не могши с голоду сидеть в покое,
   Попадали к Лисе на низ.
   Что ж кумушка? — Тотчас их съела:
   И поученья не допела.

    Читатель, не дивись!
Кто добр поистине, не распложая слова,
   В молчаньи тот добро творит;
А кто про доброту лишь в уши всем жужжит,
  Тот часто только добр на счет другого,
Затем, что в этом нет убытка никакого.
На деле же почти такие люди все —
    Сродни моей Лисе.