Семен Бронин - История моей матери
Например, та же Ксения Иванова, которая шесть лет отсутствовала, а теперь вновь зачастила к отцу, задерживалась в дверях и, жуя губами, начинала вспоминать прошлое и философствовать о прожитом - как если бы сказанного за столом было недостаточно.
- Да, мы прожили тяжелую, трудную жизнь, Яков. Не все это знают и понимают.- Взгляд на Самуила - наполовину дружеский, наполовину взыскующий: она знала о разногласиях, царящих в доме, и хотела поддержать старого товарища по партии.- Но наши потомки все расставят по местам и скажут...-тут она повысила голос: тоже была оратор не из последних,- что лишь благодаря таким, как мы, наша страна и поднялась до тех высот, которые сейчас занимает, и выдержала все испытания. Верно, Элли? - обратилась она за поддержкой к Рене, хотя преспокойно могла обойтись и без нее. Самуил не мог не подхватить брошенной перчатки.
- Но не сказать, чтоб вы все это делали даром,- сказал он с наигранным спокойствием и мнимым сочувствием.
- Как это рассудить? - Ксения сбоку и непонимающе посмотрела на него, отец отчаянно замахал руками, чтоб не слушала, а Самуил разъяснил:
- Вам платили, я думаю, немалые деньги, и у вас были и другие привилегии. - Ксения Иванова была директором Парка имени Горького, и он не боялся здесь ошибиться. Это была деспотичная, крутая женщина: что называется, мужик в юбке - но редкие мужики бывают столь же властными, какой была эта дама.
Ксения Иванова обращала все в не очень смешную шутку:
- Тут что-то не так, Яков. С этим товарищем надо поработать. Хорошо если он только дома это говорит, а если в других местах?..- и глядела многозначительно: она бы показала этому спорщику, будь он под ее началом. Отец отмалчивался, раздумывая в эту минуту над тем, что сын неисправим и что надо как-то решать квартирный вопрос. Но и молчать было нельзя: могли неверно истолковать.
- Ты же знаешь: они теперь все шибко самостоятельные! - с издевательской ноткой произносил он, наскоро прощался с гостьей, закрывал за ней дверь и отходил сумрачный и неразговорчивый.
Или с Ценципер. Историей этой женщины, которая отдала своего ребенка на три года неизвестной украинке на полустанке, можно было детей пугать, но это была очень благожелательная и приятно улыбающаяся особа, к которой трудно было придраться. Но и она подставляла бока - и тоже почему-то в прихожей, на которую оставляли обычно самые ценные признания. Несмотря на свой преклонный возраст, она участвовала в разных общественных комиссиях и особенно любила комиссию по переименованию площадей и улиц: это было ее истинное призвание.
- Сегодня мы поставили вопрос о переименовании Чистых прудов в бульвар Цюрупы,- вспомнила она на пороге, забыв ввести хозяев в курс дела раньше. Самуил пришел в ужас:
- Чистые пруды в бульвар Цюрупы! Вы что, не чувствуете, какая это крамола?!
Яков не выдержал: очень уж дорожил гостьей - шутка ли: с шестнадцатого года в партии - и предостерегающе возвысил голос:
- Это тот Цюрупа, который привел в Москву поезд с продовольствием и упал перед Лениным в голодном обмороке.
Сын и это подверг сомнению:
- Дошел до Ленина и упал? Пахнет легендой. Мог бы упасть и раньше. Голод чинов не разбирает.
- Какие чины?! - не выдерживал отец.- Ты думаешь, что говоришь?! Какие чины у Ленина?! Дикость какая!
Ценципер глянула насмешливо на юного спорщика: она видела в жизни всякое.
- Да он у тебя нигилист, Яков.
- Вы сами нигилисты! - в пылу спора возражал сын.- Я же не против Цюрупы,- лицемерил он, идя на мировую, хотя сочетание Цюрупы с бульваром очень уж резало его слух, - назвали бы его именем какую-нибудь улицу на новостройке. А вы Чистые пруды хотите переименовать. Нигилисты и есть! Чистейшей воды!..
Гостья уходила, думая о состоянии умов нового поколения, а отец в очередной раз ломал голову над тем, как разрешить создавшееся положение: сын не давал ни спокойно жить, ни работать. Повторялся его конфликт с отцом - он сам теперь видел это - но он-то ушел из дома, а Самуил, кажется, не собирался делать этого.
- Если хочешь, я устрою тебя в разведку,- сказал он как-то без большой связи с предыдущим: это была домашняя заготовка.- Нет, мне это ничего не стоит, моя протекция много значит,- повторил он, когда сын с ходу отверг его предложение: может быть, посчитал отец, решил, что разведка ему как еврею недоступна. Но сын во второй раз и наотрез отказался пойти по стопам родителей: у него были другие планы на жизнь, и Яков вынужден был отступиться, а так хорошо все было задумано. Сын рассказал о разговоре матери - та обомлела, услыхав, и разозлилась - дальше некуда: отец не предупредил ее об этом демарше. Но и так тоже долго продолжаться не могло. Сын сам это знал и объявил, что копит деньги на кооператив и намерен съехать,- только тогда в дом пришло спокойствие: появился свет в конце туннеля.
Самуил кончил к этому времени школу с золотой медалью, и поскольку эта медаль давала ему преимущества при поступлении в вузы, решил поступать в самый престижный из них: в Институт международных отношений. Он подал документы, но умные люди посоветовали ему не терять времени и взять их обратно: евреев принимали туда с процентными ограничениями и свои преподаватели на много лет вперед разобрали скудные вакансии. Он перенес документы на факультет журналистики университета и вначале был направлен на собеседование. Его он не прошел, потому что не смог ответить на вопрос сфинкса из экзаменационной комиссии: "Какой самый страшный удар нанес по состоянию умов культ личности?" Никто бы не ответил. Оказалось, что тот, что отучил людей думать. Золотой шанс утек, он сдавал потом туда же вместе с серебряными медалистами, опустившись на ступеньку ниже, два экзамена, устный и письменный: устный сдал на пятерку, а письменный - на четверку, хотя его сочинение по Гоголю было признано по содержанию лучшим: в нем на двадцати страницах было четыре ошибки. Меньше ни один смертный на таком пространстве не сделает: я эту книгу пишу еще хуже, но на то есть редактор, а на письменном экзамене это самый удобный способ отсеять всех нежелательных.
Семья оставалась в представлении властей не вполне лояльной, неким чужеродным элементом и во втором своем поколении: обычная награда всем перебежчикам. Самуил, не особенно расстраиваясь по этому поводу, забраковал задним числом, как лисица виноград, оба вуза, которые не учат профессии, а дают лишь возможность (при наличии связей) занять место в жизни, и пошел в институт, дающий человеку пожизненное ремесло и возможность им заработать: в тот самый Первый Московский медицинский институт, с которым так много было связано у его матери. Кончив его, он решил стать психиатром: больше платят, длиннее отпуск, и профессия может пригодиться и дома. Он продолжал писать, носил в театры сочиняемые им по вечерам пьесы, но везде наталкивался на цензуру, которая в то время была всесильна и несговорчива, а он не хотел поступаться ни единой своей строчкой. Не сошелся он и с театралами: они, как и цензура, тоже не хотели видеть и показывать правду, но подражали в этом самому российскому зрителю, который больше всего на свете любит хорошо кончающиеся сказки, зеркал же в доме не жалует, а Самуил бредил истиной. Он не унывал, зарабатывал врачебным трудом и женился. Со своей девушкой он встречался давно - она была медсестрой в больнице, он познакомился с ней, проходя практику; потом она тоже получила врачебное образование. Это была русская девушка, звали ее Алла, она была маленькая, красивая, как китайская фарфоровая миниатюра, но на взгляд Якова - не очень общительная: он основывал это мнение на том, что она не принимала участия в разговорах на общие темы и помалкивала. Именно этим, помимо ее красоты, она и полюбилась сыну: у них с отцом были разные вкусы (а может, и наоборот, схожие, только отец скрывал свои от других и от себя тоже - как не очень приличествующие человеку из общества). Так или иначе, но когда Яков, дружески усмехаясь, спросил сына, не скушно ли ему будет с его девушкой, сын отрезал:
- Нет, не скушно,- а матери, с которой по-прежнему был более доверителен и разговорчив, пояснил:
- Если выбирать, мама, среди красивых и умных, надо останавливаться на красивых, потому что красота - налицо, а с умом сложнее: говорят, дурак, дурак, да умный, умный, умный, а дурак...- Он к этому времени был уже законченный циник и писатель. Мать в ответ только застонала:
- Ооо! - решила почему-то, что его слова относятся к ней и ни к кому больше...
Младший, Сережа, был всегда ближе отцу: так уж повелось с самого начала. Яков любил брать его к себе в воскресное утро и возиться с ним в постели - старший в этом возрасте был недотрогой и не любил даже, когда его гладили по головке: отворачивался. Яков и Сережа распевали вдвоем песни тех лет. "Эх дороги!"- запевал отец: у него был красивый баритон, а Сережа подпевал: "Пыль да тулуман" - так это и запомнилось. Сергей и в политических спорах не принимал участия: когда подрос и осмотрелся - они были ему неинтересны; Самуил же ссорился с отцом, потому что был из одного теста с ним: ему не хотелось видеть себя в стареющем зеркале. Впрочем, с Яковом и другим было нелегко: он создавал иллюзию бодрости и веселости, но они выглядели напускными, от него исходила аура некой наигранности: нельзя было понять, действительно ли он в хорошем настроении или только его симулирует. И как и прежде, с гостями он был проще и веселее, будто тяготился домашними. Только с Дусей у него были вполне обычные житейские отношения, строящиеся на простых вещах - таких, как стирка белья и готовка пищи. Он постоянно нуждался в опеке и помощи.
