Мария Голованивская - Противоречие по сути
- Архитектор...
- Неважно. "Любовь любовью, - сказал он после тяжелой паузы, - а диплом-то не прозевай".
- Глупости.
- Усиленно занималась в читалке, делала тебе бутерброды с вареной колбасой, потом в аспирантуре - не проворонить диссертацию - бутерброды те же, но в одиночестве, растила сына...
- Дочь...
- Неважно. Защитился. Болела за тебя душой. Стала разговорчивее, экономно тратила деньги, располнела...
- Деньги спускала, как...
- Неважно. Твои длительные экспедиции. Скучала. Сына отправила в школу. Устроилась на курсы при жэке... На курсы кройки и шитья, например.
- Отнюдь. Она работала и добилась в жизни успеха.
- Хорошо. - Пауза. - Это была страстная яркая женщина, ты отбил ее у факультетского плейбоя, завоевал подвигом и ушел от нее сам к заморской принцессе с острова Пасха, на который ваш корабль выбросило бурей, в носу у нее было золотое кольцо, а на шее висело тяжелое ожерелье из бычьего вымени...
- Ты, кажется, хотела сказать что-то иное...
- Возможно. Она включила тебя в свой гарем, и ты стал первым из ее любимых мужей, но как честный человек, ты был вынужден отправить в Москву телеграмму с просьбой о разводе.
- Не совсем так, но финал ты угадала. Я хотел, чтобы ты не рассказывала истории, а описывала, и не обязательно, заметь, меня...
- Ты не похож на отца...
(Взгляд прищуренных глаз на фотографию, стоявшую у меня не столе.)
- ... ты похож на мать.
- Здесь ты угадала, признаюсь, Наташа.
- Поэтому ты счастливчик. Ты милый стареющий, нет, извини, ты милый зрелый мужчина, - как сказать - в самом соку?
- Не знаю, как Карлсон?
- Не совсем, у тебя обворожительные глаза с длинными ресницами и красивые руки, правда, мне очень нравятся твои руки.
Когда она уходила, я был необычайно оживлен, оживлен и взволнован. Я никогда не мог распробовать вкуса того, что она говорит, но этот вкус явно будоражил меня.
"Мистер Олег Кантор, президент" - розовое лицо, белозубая улыбка, свежая белоснежная рубашка, пиджак в мелкую клетку, золотые часы на запястье со свободным золотым браслетом... страница 53.
В коридоре у зеркала она поправляла волосы и случайно задела коралловую нить на шее. Я наклонился, чтобы поднять рассыпавшиеся кораллы, и, полуиграя, уткнулся носом в ее колено.
- Хочешь?
Прямо, игриво, в упор. И не дождавшись ответа:
- Только прямо здесь. Раздевайся.
Я онемел, распрямился, она обняла меня.
- Ну же...
- Что ты такое говоришь...
Через секунду она стояла передо мной обнаженная прямо в темном пыльном коридоре...
"Наша еда - наслаждение". Юноша в огромном белом колпаке режет салат. Молодая фея выпекает булки. На лицах - синтетические улыбки и потухшие глаза. Страница 55. Надоело. Который час? Неизвестно.
...покрытая ровным шоколадным загаром, ароматная, головокружительная.
- Только, пожалуйста, не снимай носки, хорошо?
Я лежал на полу, голова опиралась на черный одинокий зимний ботинок, вокруг валялись щетки и гуталин, я лежал на полу, и она скакала на мне, как на коне, то пришпоривая, то осаживая, я попытался закинуть руки за голову, для того, наверное, чтобы почувствовать себя чуточку естественней, но это оказалось невозможным, за моей головой была вешалка - старая, обожаемая отцом вешалка с кольцами для зонтов и медным поддончиком, чтобы в него могла стекать дождевая вода. Внезапно она остановилась.
- Мне это неинтересно.
Почему-то по-итальянски.
Через несколько минут я стоял в одних носках перед закрытой входной дверью и слушал, как послушный скоростной лифт спускает ее на первый этаж.
17
- Так, что ли, я позвоню вам?
- Или я вам.
Диалог сзади переметнулся внезапно на национальные кухни.
- У них - ни слова в простоте. - Реплика мужчины.
Реплика женщины.
Реплика мужчины.
Возврат, как бы невзначай:
- Так созвонимся?
- Обязательно.
Теперь уже дежурный обмен репликами. Видимо, решено не возобновлять знакомства.
- Особенно их петух в вине... - Женщина. - Очень тяжелая еда, китайская еда куда легче.
Реплика мужчины о мозге живой обезьяны.
Реплика женщины о спаржевом супе-пюре.
Вареное и жареное. Растительное масло и масло сливочное. Климат и особенности кухни.
- "Я наравне со всеми хочу тебе служить, - из динамика полилась, точнее, посыпалась музыка, заедая словами и потрескивая всеми сочленениями. - От ревности сухими губами ворожить, - звучит скромно, сдержанно, смиренно, тогда потрясла всех своим "Арлекино", артистизмом, выразительностью рук, в черном платье походила на свою же влажную тень. - Не утоляет слово мне пересохших уст, мне без тебя..." - треск, хруст. Но потом тень высохла, налилась плотью, объемом, думали, что в кинофильме с Барбарой Брыльской поет сама Барбара, тонкая лирическая стилистика, такая сдержанность. - "Но я тебя хочу, и сам себя несу я, как жертву палачу, - истерический визг и улюлюканье, доходящее до полного вокального шабаша, - на дикую чужую мне подменили кровь"... - жертва, пожирающая хищника, тирана... Звук поплыл окончательно, превратив неистовые откровения в пьяную мужскую брань.
- Ты же собирался летом отсидеться со мной на даче, отоспаться, спокойно доделать начатое, что ты будешь здесь париться? - настаивала мама, заканчивая последние приготовления. - Обещал выкроить хотя бы недельку, а теперь ссылаешься на аспирантов, на какие-то необходимые присутствия.
Мой невразумительный ответ.
- Аспиранты всю жизнь ездили к тебе за город, им это только полезно, и Наташа тоже бы приезжала, не Бог весть какое расстояние - полчаса на электричке. А на машине - и того меньше.
- Я поговорю с ней...
Музыка остановилась и, видно, после некоторых нехитрых манипуляций полилась снова, вернувшись на несколько тактов назад: "Тебя не назову я ни радость, ни любовь, на дикую чужую мне подменили кровь". Охи, ахи, стоны, звуки, обычно сопровождающие первобытные соития, возврат: "Я больше не ревную, но я тебя хочу", наглое и откровенное, триумф вытекающей из берегов оргии: "И, словно преступление, меня к тебе влечет искусанный в смятении вишневый нежный рот..."
Синтетические аккорды, переливы, вой бас-гитары, стоны и снова про вишневый рот. Рассказывали, что на концертах она даже делала некоторое недвусмысленное движение бедрами.
- Решила высушить свою промокшую под дождем собачку в микроволновой печке... - в проем между впереди стоящими креслами выползла обращенная на собеседника ладонь, словно просящая подаяния, а затем и профиль, побагровевший и источающий перегарные струи, - собачка, ясное дело, издохла. - Язык с трудом перекочевывал через бесконечные неудобоваримые сочетания согласных, подбадриваемый и вдохновляемый внутриутробным "ну", исходящим слева от невидимого собеседника.
А что если действительно поговорить? По вечерам она всегда занята, значит, она могла бы приезжать на дачу часам к двенадцати, или к часу, мы занимались бы, потом обедали ароматными щами, пахнущими свежим укропом и петрушкой, ели бы мамины оладушки с ароматной свежепротертой клубникой, сидели бы за круглым столом на застекленной веранде с ситцевыми, в круглых лопуховых листьях, шторами, той самой веранде, где я провел на раскладушке столько замечательных юношеских ночей, когда приезжали гости и до утра не смолкали их голоса, а я веселился с ними до середины теплой мерцающей летней ночи, а потом заваливался на скрипучую раскладушку под стеганое ватное одеяло и мечтал, закинув руки за голову: о морях, о похвале учителя, о наилучшем результате, о поверженном обидчике, о неких абстрактных ласках; я помню, как двоюродная моя племянница Настюша, умершая около двух лет назад от рака желудка, не проявлявшегося поначалу никак и унесшего ее в считанные месяцы, читала взахлеб, сверкая возбужденными глазами, Новалиса. "Герой стоял в молчании, - жарко шептала Настюша из противоположного конца веранды. - ...Позволь мне коснуться твоего щита. Его доспехи зазвенели, он ощутил всем телом волну живительной силы, взгляд его блеснул молнией, громкое биение сердца раздавалось из-под тирасы". Ты слушаешь меня?
- Она подала в суд на компанию, изготавливающую микроволновые печи, проговорил профиль, и ладонь развернулась книзу.
- Делать ей нечего, - промычало справа.
- Не скажи.
Настюшка задыхалась от волнения: "Король идет! - воскликнула великолепная птица".
- Дурында ты, - не выдержал я и заржал.
- Да ты послушай, послушай, ты глухой мальчишка, все вы, мальчишки, глухие и заскорузлые. "Когда Эрос, вне себя от восторга, увидел перед собой спящую Фрею, внезапно раздался оглушительный грохот. От принцессы к мечу пробежала яркая искра. Эрос уронил меч и запечатлел на ее свежих устах..."
- Гадость, - оборвал я, - девичьи грезы, зеленые и огромные, как парниковые огурцы!
В меня полетела сначала книжка, затем подушка, пришли ее родители и насилу растащили нас, уже переходивших в рукопашную. Из всех моих странствий я писал ей нежные письма.
