Э Ветемаа - Пришелец
Во всяком случае, молодой человек считает, что святая обязанность Себастьяна попытаться обуздать Станционного Графа и только после этого отдать ему руку милой Магдалины, нежной, но такой беспомощной и сбитой с толку, или... еще лучше, прежде все-таки предупредить власти. Ведь сообщение можно сделать в письменной форме. Даже анонимно, тем более что Себастьян Семимортуус Первый и сам, находясь в предпургаторном периоде, представляет собой нечто вполне анонимное.
- Дело в том, Высокочтимость, что я давно уже все изложил нашим правителям, да, правителям Божией милостью...
- И что же?
- Станционный Граф - одна из немногих опор моей тяжкой старости...
В замешательстве Себастьян начал перебирать свои редкие пряди, вновь подняв облака перхоти. У мертвых растут ногти и волосы, подумал молодой человек, как видно, и перхоть мелется, что мука на мельнице.
- Какая еще опора? Что вы плетете, астральный пустозвон? - Молодой человек не на шутку разозлился.
- Видите ли, я должен был держать его в поле зрения. Сперва они хотели сразу его засадить, а у меня был иной план и свои соображения: понаблюдаем за голубчиком, посмотрим, с кем он общается, прихватить всегда успеем... Ну, и мое предложение одобрили. Теперь я не спускаю с него глаз, регистрирую контакты и... получаю за это вознаграждение, плевое, конечно.
- Вознаграждение!.. Высшая степень подлости! - непроизвольно воскликнул молодой человек, даже бросил взгляд на знакомую нам индейскую булаву, хотя подобное поведение как будто бы находилось в противоречии с логикой после рассуждений о двуличности богов Древнего Рима и Индии.
- Конечно, подлость! - неожиданная поддержка пришла с порога.
От кого же? Разумеется, от Магдалины, дорогой дочери Себастьяна.
- Какая... еще... подлость? - стал запинаться тот.
- А та, что ты еще не помер!
Подобный упрек мог бы прозвучать комично, если бы дело не обстояло столь серьезно.
- Я умер, - покаянно признался Себастьян. - Я не совсем я, а астральный Себастьян Семимортуус Первый...
- Какой еще там астральный?! Может, вроде того Вечного Жида, который и после смерти не находил покоя?
- Да кто ж его знает, - в смятении молвил Себастьян. - А вдруг и правда... Но это ужасно! Хотя... - Его неуверенное "хотя", по-видимому, свидетельствовало о возникшей надежде - а вдруг и впредь удастся продолжать свой бизнес, оказавшись на положении Вечного Жида. И тогда все не так уж скверно...
- У того, кто намерен бродить по свету в виде духа, должна быть душа. А у тебя, паразита, и намека на нее нет! - очень сердито выпалила Магдалина.
- А тут полагали, что вроде бы есть. Я, так сказать, изменился и довольно хорошо стал разбираться во всей этой гармонии. Ну, в равновесии, что существует в мире, - я уж кумекаю в нем. - И Себастьян торжественно провозгласил: - Мир, дорогая моя дочь, весьма даже прекрасная штука! Ты и не подозреваешь, какая прекрасная!
- Ни хрена ты не изменился! Такие, как ты, не меняются. Никакой ты не астральный, просто ты живуч, как угорь, и снова вернулся к жизни, вот и все тут! Хотя ты еще недавно откинул копыта и был мертв, как чурка.
- Магдалина, как ты выражаешься?! Кто ж так говорит о своем отце, о своем единственном отце?
- Отец у всех единственный. А мне вот выпал кощунственный. Постойте! Я загляну в холодильник! - Девушка бросилась на кухню.
После долгих раздумий, раз-другой обменявшись с Себастьяном взглядами, в которых сквозили как надежда, так и недоверие, молодой человек вышел вслед за Магдалиной. Печально вздохнув, с опаской и неохотой Себастьян последовал за ними. Холодильник был пуст!
Пуст, и все тут. Магдалина и молодой человек застыли в недоумении перед безучастным шкафом, который брюзгливо заурчал всем своим нутром.
- Ну, что ты теперь скажешь, порожденье сатаны?!
- Нету... Нет как нет, - запыхтел Себастьян, чей титул - Семимортуус оказался под серьезной угрозой. - А вы его, старого стервеца, еще куда-нибудь не запихнули? - И злобно прокаркал: - Я обвиняю вас в преступном хищении моего трупа!
Однако достаточно было взглянуть на Магдалину и молодого человека, как эти подозрения сами собой отпали. И у Себастьяна опять навернулись на глаза слезы. Голос его зазвучал весьма жалобно и плаксиво, когда он был вынужден констатировать:
- Выходит, все то, что имело место - мое приобщение к красотам мира и поворот к лучшему в ожидании пургаториума, - все это сплошная чушь... Нет! вскричал он. - Мое бедное сердце этого не вынесет! Ни за что! Никоим образом! - Он и вправду схватился рукой за сердце. А потом обеими руками за голову. Тут он пошатнулся... пошатнулся и упал.
Он был мертв. Мертв окончательно и бесповоротно.
Бедный Себастьян лежал плашмя на кухонном полу, раскинув ноги врозь и напоминая двадцатую букву греческого алфавита, которую мы называем то игреком, то ипсилоном.
Молодой человек наклонился и закрыл ему глаза. Он что-то тихо бормотал себе под нос.
- А теперь что? Снова запихнем его в шкаф? - спросила Магдалина.
- Нет, я полагаю, надо вызвать судебного врачa и машину из морга, - решил молодой человек.
6
- Разве здесь все не преобразилось? - полюбопытствовала Магдалина через несколько недель, уперев руки в бока, как настоящая матрона, в белом передничке с кружевами и в подобии чепца, несколько смахивавшего на старомодный колпак для кофейникa. Она пригласила молодого человека взглянуть на их "очаг, собственное гнездышко".
Маленький фургон и правда два раза подъезжал к задней двери дома, и Магдалина со Станционным Графом что-то втаскивала по лестнице. Что именно? Этого молодой человек не знал, так как слышал только шум. Он собрался предложить свою помощь, но определил по голосам, что у мужа Магдалины нет недостатка в подручных. Муж Магдалины - да, отныне лучше так называть бывшего Станционного Графа или, пожалуй, просто Роберт, что вполне могло соответствовать данному при крещении имени. Перемена вообще-то закономерная, если завсегдатай станционного буфета становится добропорядочным главой семейства. По крайней мере, мы вправе питать такую надежду. К тому же благородный титул в связи с железнодорожным определением отдает копотью и иронией, а Роберт - мужественное имя мужественного мужчины.
- Правда, здесь стало красиво? - повторила свой вопрос Магдалина, и тут уж стоявшему в дверях молодому человеку волей-неволей пришлось похвалить преобразования.
Сперва количество привезенных пожитков его удивило: откуда у девушки, просим прощения, у госпожи Магдалины столько имущества, разве что... ox, оставим это. О Роберте тоже сложилось впечатление как о парне относительно бедном, который зажигалками или шариковыми ручками пытается обеспечить дополнительный доход к заработку. Но тут молодой человек вспомнил, что еще недавно разгуливал по земле некий Себастьян, ныне продолжающий свое существование в пургаториуме, если не в преисподней. Сей мужичишка, по всей вероятности, успел кое-что отложить в кубышку, посыпанную перхотью. А дочь его наследница.
На стене висели в ряд самые ценные экземпляры из Себастьяновой коллекции трубок. Их набралось дюжины две - начиная с солидной из козлиного рога и напоминающей грузинский кубок и кончая носогрейкой с мизинец, в которую зелья-то поместится не больше наперстка.
Также были представлены изящные трубки из фарфора с росписью и крышечками, навевающие мысль о круглобрюхих тирольцах, поющих фальцетом с переливами на террасе своего питейного заведения, конечно, ради такого случая положив трубки на стол возле пивных кружек.
У каждой трубки была своя неповторимая история, но Магдалина обещала поведать их как-нибудь в другой раз. Разумеется, в том объеме, который сохранила память из рассказов незабвенного упокойника. Между прочим, за последнее время Себастьян весьма возвысился в ее глазах, что нужно только приветствовать, ибо мертвых следует поминать добрым словом. Во всяком разе она уже не говорила о Себастьяне как о шпике и наушнике, но лишь как о высокопоставленном государственном служащем в чине подполковника.
Однажды Магдалина упомянула о розовых занавесках. Теперь они - широкие и с оборками - в самом деле висели на асимметрично спроектированных окнах бывшей кладовки. На подоконнике красовался жезлообразный цветок: чей же это жезл Моисеев или Ааронов? Но больше всего здесь было салфеточек, надо думать, вышитых самой Магдалиной, - они находились во всех мыслимых и немыслимых местах, будто над треугольной комнатой Роберта и Магдалины пролетел самолет и разбросал листовки.
Почти треть помещения занимала широкая супружеская кровать, изголовье которой украшал барельеф с ангелами, вырезанный старательно, хотя и не очень искусно. Ангелы умилили молодого человека. Ложе в своей средней части было заметно продавлено, но разве это столь существенно? Теперь сей символ отдохновения и супружеского счастья вполне здесь уместен. Хотя молодой человек, по натуре благонравный и стеснительный, едва скользнул по ложу взглядом, он все же заметил жирного клопа, что его покоробило. О клопах он непременно заведет разговор - они ведь и на его половину могут перебраться, но сегодня, сегодня он этой темы касаться не станет.
