Николай Лейкин - В родном углу
Онъ отложилъ толстую книгу Вунда и сталъ искать отвѣта, смотря въ одну точку стѣнныхъ обоевъ, изображающихъ овальныя темныя розетки. Пришелъ на память родоначальникъ Сухумовыхъ въ атласномъ придворномъ кафтанѣ. Пришелъ на память Екатерининскій дворъ… какая-то канцелярія. Промелькнулъ предокъ въ морскомъ мундирѣ Павла… морское сраженіе… замелькали огнями овальныя розетки обоевъ… Онъ видѣлъ какъ-бы вспышки пушечныхъ выстрѣловъ… Наконецъ, вотъ и прадѣдъ въ мундирѣ съ воротникомъ до ушей. Опять бой… Сухумовъ видитъ разбитые лафеты, раненыхъ лошадей, изломанныя ядрами колеса… Розетки обоевъ вертятся, играя уже всѣми цвѣтами радуги, самыя стѣны шевелятся, шатаются… какъ будто опускается потолокъ… опускается и хочетъ прикрыть Сухумова. Вотъ ужъ онъ низко, совсѣмъ низко. Сухумовъ хочетъ подняться съ постели и не въ состояніи, хочетъ вскрикнуть и не можетъ. Члены не дѣйствуютъ, голоса нѣтъ. А между тѣмъ онъ не спитъ, слышитъ, что недалеко отъ него въ комнатѣ храпитъ Поліевктъ. Потолокъ совсѣмъ опустился, но Сухумовъ чувствуетъ, что самъ онъ прошелъ сквозь этотъ потолокъ какъ-бы сквозь облако. Онъ слышитъ скрипъ двери и чувствуетъ шаги, наконецъ, видитъ, что мимо его постели двигаются его предки, о которыхъ онъ сейчасъ думалъ. Проходя мимо его кровати, они обращаются въ его сторону и смотрятъ на него, смотрятъ съ тѣми выраженіями лица, съ какими художники изобразили ихъ на портретахъ. Сухумовъ слышитъ даже ихъ голоса.
— Поскребышъ рода Сухумовыхъ… Безполезный отпрыскъ… — бормочетъ ему въ глаза съ сладенькой улыбкой мягкимъ полуженскимъ голосомъ родоначальникъ Сухумовыхъ въ атласномъ мундирѣ.
— А! Выродокъ Сухумовыхъ! — отчеканиваетъ павловскій адмиралъ.
— Вырожденіе, вырожденіе… — два раза сказалъ угрюмый прадѣдъ, хмуря брови и шлепая крупными губами.
Дойдя до стѣны, они стали уменьшаться въ объемѣ, слилисъ съ розетками обоевъ и какъ-бы скрылись въ нихъ, а розетки опять закружились, замелькали огнями радуги. Потолокъ сталъ спускаться вновь.
Сухумову становится необыкновенно тяжело. Ему до боли что-то давитъ грудь. Онъ пробовалъ вскрикнуть, но не могъ и чувствовалъ, что только стонетъ.
— Баринъ! Ваше высокородіе! Леонидъ Платонычъ! Очнитесь! — слышитъ онъ надъ собой голосъ и видитъ, что около постели его стоитъ камердинеръ и трогаетъ его за плечо.
Сухумовъ дѣлаетъ тяжелый вздохъ и произноситъ:
— Я не спалъ… Я все чувствовалъ… Но не могъ подняться… Какой у меня жестокій кошмаръ былъ!.. Дай халатъ… дай воды холодной…
Сухумовъ одѣлся и сѣлъ въ кресло, продолжая тяжело дышать. Онъ маленькими глотками пилъ воду.
— Не надо ни смотрѣть на эти портреты, ни разговаривать о нихъ и даже не думать, пока не поправлюсь и нервы совсѣмъ не окрѣпнутъ, — разсуждалъ Сухумовъ, снова укладываясь въ постель. — Да и дневникъ бабушки покуда слѣдуетъ куда-нибудь подальше запрятать.
Ночь имъ была проведена относительно спокойно.
Поліевктъ, инстинктивно догадываясь о содержаніи сновидѣній Сухумова, на утро, подавая ему молоко, участливо спросилъ:
— Покойнички съ портретовъ вамъ, Леонидъ Платонычъ, все снятся?
— Да… Неотвязчивый кошмаръ… Я даже чувствовалъ, что я не спалъ, когда это случилось, — неохотно отвѣчалъ Сухумовъ.
— Простите мое глупое разсужденіе, баринъ, продолжалъ Поліевктъ послѣ нѣкоторой паузы. — Простите… Но мнѣ кажется, что они у васъ панихидки просятъ. Лежать имъ трудно — вотъ они и просятъ.
— Что за вздоръ ты городишь! — огрызнулся на него Сухумовъ.
— Нѣтъ, иногда это бываетъ… А вѣдь попробовать не трудно. Ну, что панихидка? По здѣшнему мѣсту она стоитъ пустяки… Священникъ недалеко… А отслужите по старичкамъ панихидку — они и успокоятся.
Сухумовъ, молча, отвернулся отъ камердинера.
Подъ вечеръ пріѣхалъ докторъ Кладбищенскій.
XIX
— Ну, какъ вы себя чувствуете? — спросилъ докторъ, входя къ Сухумову холодный, съ раскраснѣвшимся отъ мороза и вѣтра лицомъ, съ мокрой отъ инея косматой бородой и подалъ ему руку.
Сухумовъ былъ радъ пріѣзду доктора и отвѣчалъ:
— Чувствую я себя сейчасъ не совсѣмъ плохо. У меня и аппетитъ кое-какой появился, и сонъ сталъ лучше, но прибавилось вотъ какое непріятное обстоятельство.
И Сухумовъ разсказалъ доктору о безпокоившихъ его снахъ, гдѣ дѣйствующими лицами являлись его предки.
Докторъ покачалъ головой и сталъ считать пульсъ у Сухумова, взявъ его руку.
— И знаете, докторъ. это были даже не сны, а кошмары какіе-то, — продолжалъ Сухумовъ. — Въ послѣднемъ случаѣ, то-есть вчера, я даже и не спалъ, кажется, потому что слышалъ какъ храпѣлъ мой человѣкъ, ночевавшій въ одной со мной комнатѣ.
— Ну, это вамъ только такъ показалось.
— Однакоже, я хотѣлъ вскрикнуть, хотѣлъ подняться, но голоса не было и были парализованы движенія.
— Гмъ… Это явленіе обыденное въ началѣ сна… Вѣдь случилось это вскорѣ послѣ того, какъ вы легли?
— Да. Но когда я легъ, я еще читалъ съ полчаса… Потомъ почувствовалъ утомленіе и отложилъ книгу…
— Все-таки въ началѣ сна. Такъ это и бываетъ. Кошмары всегда въ началѣ сна… Когда человѣкъ погружается въ болѣе глубокій сонъ, кошмары не бываютъ. Вы знакомы съ книгой Мори «Сонъ и сновидѣнія»?
— Нѣтъ.
— Ну, я вамъ дамъ прочесть. У меня есть русскій переводъ. Но дамъ тогда, когда нервы ваши хорошенько окрѣпнутъ. Теперь вамъ надо читать только что-нибудь легкое… У васъ библіотека есть послѣ бабушки. Посмотрите, не найдется-ли тамъ Диккенса. Вотъ и читайте. Диккенса, Теккерея… Да главное, о предкахъ-то своихъ не думайте, и на портреты ихъ не смотрите, и не разговаривайте объ нихъ. Вы не ходили послѣ случая, бывшаго при мнѣ, въ портретную комнату?
— Ходилъ, — отвѣчалъ виновато Сухумовъ и даже опустилъ глаза.
— Зачѣмъ-же вы это дѣлали? Вѣдь я-же просилъ васъ не ходить туда.
— Я, докторъ, хотѣлъ пріучить свои нервы. Вѣдь я рѣшительно не вѣрю въ какія-либо видѣнія. И передъ портретами… это было утромъ… мнѣ на этотъ разъ рѣшительно ничего не показалось. А вотъ ночью…
— Не слѣдовало ходить. Ай-ай-ай! Вы словно ребенокъ! — покачалъ головой докторъ и прибавилъ:- Дайте мнѣ слово, что вы не будете ходить въ портретную. Хорошо? Ну, вотъ и отлично… И не разговаривайте объ этихъ предметахъ.
Сухумовъ покаялся ему и о своихъ разговорахъ о привидѣніяхъ съ священникомъ Тиховздоховымъ и съ управляющимъ.
— Еще того лучше!.. Зачѣмъ-же вы это?.. — укоризненно спросилъ докторъ.
— Да вѣдь отецъ Рафаилъ началъ разсказывать о какомъ-то кладѣ, зарытомъ у насъ въ паркѣ, а потомъ мнѣ захотѣлось провѣрить эту легенду у управляющаго… — оправдывался Сухумовъ. — Но вѣдь я ничему этому не вѣрю… И въ дѣтствѣ-то никогда не вѣрилъ въ привидѣнія.
— Да тутъ можно и не вѣрить, но если нервы такъ глупо возбуждены, то и получился откликъ. Вѣдь вамъ все-таки жутко было, когда вы слушали эти разсказы? — спросилъ докторъ.
Сухумовъ сознался, что почувствовалъ такое ощущеніе, что долженъ былъ принять ландышей съ валерьяной.
— Ахъ, напрасно! — досадливо проговорилъ докторъ. — Нѣтъ, ужъ вы пожалуйста всѣ медикаменты оставьте. На этомъ я основываю мое лѣченіе. А васъ трудно лѣчить… Трудно оттого, что вы одиноки и въ одиночествѣ думаете о своей болѣзни. Будь у васъ семья, она отвлекала-бы васъ отъ этихъ мыслей. Жениться вамъ надо. Поправитесь немного, такъ ищите себѣ жену. А женитесь — живите въ деревнѣ.
Докторъ улыбнулся.
— Да развѣ я могу поправиться! — сказалъ Сухумовъ, горько улыбнувшись, и отрицательно покачалъ головой.
— Такъ поправитесь, что въ лучшемъ видѣ. Но дайте только срокъ. Вдругъ нельзя. Все дѣлается постепенно.
Сухумовъ махнулъ рукой и сказалъ:
— Пойдемте, докторъ обѣдать. Сегодня я велѣлъ въ столовой столъ накрыть.
— Да развѣ вы не обѣдали? — спросилъ докторъ удивленно. — Вѣдь ужъ скоро пять.
— Васъ ждалъ.
— Напрасно. А я подзакусилъ по дорогѣ у одного пріятеля. Ребятишки у него хвораютъ, такъ заѣзжалъ. Ну, да я поѣмъ и съ вами чего-нибудь за компанію. Пойдемте. А что вы не вѣрите въ возможность вашего исцѣленія, мнѣ даже обидно. Вѣдь вы дали слово, что будете вѣрить въ искусство и знаніе безвѣстнаго земскаго врача Нектарія Кладбищенскаго.
Они перешли въ столовую, освѣщенную уже большой лампой, свѣсившейся съ потолка и двумя канделябрами въ нѣсколько свѣчей. Между канделябрами стояли два горшка съ миртами. Столъ былъ сервированъ отлично. Много хрусталя, серебро. Стоялъ квасъ въ серебряной кружкѣ.
— Фу, какой у васъ парадъ сегодня! Огней-то сколько! — воскликнулъ докторъ.
— Гораздо лучше себя чувствую при яркомъ освѣщеніи, — отвѣчалъ Сухумовъ. — Мнѣ какъ-то становится жутко въ темнотѣ. Вы знаете, докторъ, я даже началъ спать при зажженной лампѣ. Всю ночь лампа горитъ.
