Константин Вагинов - Гарпагониана
Локонов стал смотреть на Юлию.
– Что ж вы не пригласите меня к себе? Мне очень бы интересно узнать, как вы живете, – сказала Юлия.
Локонов был застигнут врасплох.
– Приезжайте, – ответил он, краснея и бледнея. – Только, мне кажется, это будет для вас неинтересно.
– Нет, очень интересно, – ответила девушка. – Давайте условимся сейчас! Завтра! Хорошо?
Юлии хотелось проявить свою энергию вовне, растормошить Локонова. В ней жила, неясная для нее самой, жажда приключений. Инстинктивно она выбирала приключения не очень опасные.
«Чем же украсить мою комнату, – думал Локонов, – для посещения моей воображаемой невесты? Как же я буду ее занимать? Придется съездить к матушке, взять остатки китайских вещиц, куски парчи, несколько гравюр с подтеками, графинчик, две рюмки, какой-нибудь подносик, купить цветов, выпросить у Жулонбина гитару, – как будто Юлия играет на гитаре. Может быть, вечер и пройдет, как у молодых людей. Куплю немного вина, баночку шпрот, печенье, яблок кило полтора, немного винограду, положу в вазу с оленем».
Весь день занимался Локонов приготовлением к приему милой гостьи. С утра он же стоял в очередях или забегал в кооперативы. Сделав нужные покупки, он отправился к своей матушке и стал отбирать необходимые предметы роскоши и уюта.
Матушки не было дома. Локонов насилу отыскал ключ и отпер сундук. Он достал какого-то китайского будду, ямайского духа с длинными ушами, карфагенскую лампочку с изображением верблюда, головку от танагрской статуэтки, гравюру с изображением игры в трик-трак, куски голубой китайской парчи, книгу о кружевах. С буфета он снял вазу с оленем. Раскрыл буфет, взял четыре рюмки в виде дельфинов и графин, легкий, как вата. Взял еще диванную подушку с вышитыми васильками и пекинский веер из голубиных и павлиньих перьев. Все это упаковал и повез в свою комнату.
По дороге думал: как все это бедно и нехорошо для любви.
Голубой китайской парчой он накрыл столик.
На парчу поставил цветной графинчик.
Рядом с графинчиком поставил мельхиоровую вазу с оленем.
В вазу положил яблоки, груши и виноград.
По тарелочке распределил ветчину, сыр и зернистую икру.
Поставил два прибора.
Перед каждым прибором по две рюмки.
Подушку прикрепил к спинке венского стула.
«Как бы скрыть стены... и потолок очень закопчен... Вид у комнаты очень мрачный и сырой. Чем бы умерить свет электричества. Закутать лампочку какой-либо материей – уж слишком глупо. Уж лучше бы свечи, они бы, может быть, придали комнате призрак чистоты. Был бы освещен, главным образом, стол. Да и то, что я одет не совсем хорошо, тоже было бы не так заметно... Но свечей сейчас достать негде, только разве у Жулонбина, да этот скряга ни за что не даст, хотя у него они есть всевозможных цветов и толщины. У матери моей, наверно, есть где-нибудь в сундуке, да ехать теперь, пожалуй, поздно, полтора часа езды туда и обратно. В моем распоряжении четыре часа, пожалуй, успею. Нет, так нельзя».
Еще раз окинул взглядом Локонов комнату, не выдержал и поехал за свечами.
– Ну вот и я, – сказала Юлия. – Как у вас здесь уютно, и свечи горят. Оригинально.
– Лампочка испортилась, – ответил Локонов. – У меня мебели, конечно, нет, но вот, садитесь на этот стул.
– И гитара на стене висит, вы играете на этом инструменте? – спросила девушка.
– Немного, – соврал Локонов.
– На улице холодно, – сказал Локонов. – Хотите сейчас рюмочку токайского?
Локонов подошел к столу, налил, чокнулся с Юлией.
– За что ж мы выпьем? – спросил он.
– За наше знакомство, – ответила Юлия. – А это что за статуэтки там у вас стоят?
– Это восточные, – ответил Локонов. – Это, должно быть, какой-нибудь злой дух. Не правда ли, лицо отвратительное? И нос приплюснутый, и уши до плеч, и рот до ушей! А вот пекинский веер из голубиных и павлиньих перьев. А вот китайская парча.
«Еще бы что показать», – с тоской подумал Локонов, чувствуя, что не о чем говорить.
– А вот гравюра. Это старинная игра в трик-трак. Я налью еще, -добавил Локонов и засуетился. – Да что ж мы стоя пьем, давайте сядемте за стол.
Сели.
– Вот шпроты, – предложил Локонов. – Вы любите шпроты? Или, может быть, кусочек сыру. А потом вы сыграете, не правда ли?
– Что же вы сыграете и споете? – спросил он.
– А вы что хотите? – спросила Юлия.
– То, что вы любите.
Наступил рассвет.
– Вот, трамваи пошли, – сказала Юлия.
– Мы как будто ничего провели вечерок! – нерешительно спросил Локонов.
– Я вас провожу, – предложил Локонов.
– Давайте пойдемте пешком, – сказала Юлия. Ей было слегка грустно.
«Что же, – думала она, – он даже не поцеловал меня, неужели я ему не нравлюсь...»
Локонов проводил девушку до дому. Говорила Юлия. Локонов только поддакивал. Опять Юлии показалось, что только с ней Локонов говорит о пустяках, что с другими он говорит хорошо, умно и интересно, что это оттого, что она для него недостаточно развита.
– Вы меня не презираете, – спросила она, – за то, что я пришла к вам?
Локонов вернулся в свою комнату, взглянул на остатки пиршества, и ему стало жаль себя и отчаянно скучно.
«Одинок, по-прежнему одинок, – подумал он, – никак не вернуть молодости, ясного и радостного ощущения мира».
Глава X. Лечение едой
Локонов надел пальто и вышел на улицу. Ощущение вялости души мучило его. Он шел мимо иллюминированных домов к Неве, где стояли суда, украшенные бесчисленным количеством разноцветных электрических лампочек.
Прожектора на судах казались Локонову похожими на эспри на дамских шляпках. Украшенные электрическими полосами, зигзагами, ромбами, трамваи напоминали ему цветочные экипажи в балете. А красные светящиеся звезды на домах заставляли его вспомнить о елочных украшениях.
Локонов встретился с Анфертьевым.
– А в общем все это похоже на детский праздник, – зевая, сказал он торговцу. – Масса блеска, масса музыки, а неизвестно, что ждет детей впереди.
– Во-первых, это не дети, – ответил Анфертьев, – это праздник взрослых. Женщины, как вы видите, обладают пышной фигурой, а мужчины, по крайней мере, многие из них, бородами и незавидной сединой. Это неповторимый праздник, советую вам ощутить всю его неповторимость, и тогда вы получите огромное наслаждение и будете веселиться вместе со всеми.
– Но ведь это невозможно, – ответил Локонов. – Эти прожектора, взгляните, совсем как эспри на дамских токах!
* * *Солнце освещало город.
Нунехия Усфазановна отправилась в коридор к пирамиде сундуков.
Встав на табуретку, сняла картонки.
Обнажился зеленый, окованный железными полосами сундук старинной работы.
Нунехия Усфазановна повернула ключ – раздался продолжительный музыкальный звон.
Старуха с усилием подняла крышку.
Сняла пожелтевшую газетную бумагу.
Задумалась.
Что же из этого нужно продать, чтобы ему хватило на пиршество... Остался почти без волос, а все такой же... неблагоразумный. Ведь сколько раз она ему говорила, что вещей уж не так-то много остается.
Нунехия Усфазановна всегда с грустью продавала вещи Торопуло.
Сейчас она вытащила бархатную юбку, капот цвета нильской воды, зеленое платье из прозрачной шерсти, отделанное на груди и рукавах зеленым плиссированным газом, башлык.
«Что сейчас охотнее купят?»
Машинально она открыла коробку, в двадцать пятый раз увидела донышко шляпы матушки Торопуло, имитирующее кочку, покрытую мхом.
Так же машинально она закрыла коробку.
Наконец, решила продать зеленое платье из прозрачной шерсти. Может быть, купит знакомая артистка. Можно еще ей предложить кружева.
Захлопнула Нунехия Усфазановна старинный сундук. Открыла красный сундук, там на дне лежали тюлевый шарф, вышитый золотом, опушенный гагачьим пухом, и кружевная кофточка.
«Это для опереточной певицы хорошо, – подумала старушка, – а вот теперь для Торгсина, барахолки и молочницы что выбрать?»
Вытащила из большой черной картонки фальшивый апельсин, пучок лент – это для барахолки; серебряный автомобиль с кожаным сиденьем – это для Торгсина.
Она нашла сверток, заинтересовалась им. Развернула – перечница в виде пули.
Наконец, для продажи и обмена вещи были отобраны.
Нунехия Усфазановна решила отправиться сперва к знакомой опереточной артистке. Если она сама не купит, то купят ее подруги, им нужно одеваться, такова их профессия. Потом – в Торгсин, а завтра на барахолку.
С трудом слезая с табурета, она сокрушалась:
«Хотя бы за неделю меня предупредил, что ему деньги нужны. Все за бесценок ведь продать придется. Совсем он не в своего папашу. Тот все в дом носил, а этот все из дому тащит. И для чего? Чтоб всяких прощелыг угощать!»
Она вспоминала, что еще есть в сундуках. И даже почти задрожала от ужаса – ценного в них почти ничего уже не оставалось. Один сундук с устаревшими корсетами, другой с бумажными выкройками платий, третий с волосяным валиками, накладками, локонами. Оставалось еще несколько платий с кринолинами, да пучки диковинных лент, да легкие, как пух, бальные туфельки с необыкновенными носами. Нунехия Усфазановна высморкалась.
