Юлия Жадовская - В стороне от большого света
— Право, не заметила; я и не посмотрела на его талию.
— Знаешь ли, Генечка, ведь он приедет к нам, он мне говорил.
— Право? Ну вот, видишь ли, значит, он тобой заинтересовался.
— Мужчинам, Генечка, верить нельзя, — серьезно заметила Лиза.
В первое воскресенье поручик явился к обедне в наш приход и был приглашен тетушкой обедать и ночевать у нас, потому что жил неблизко, а вечера наступали ранние и темные. Веселый характер и военные рассказы поручика понравились тетушке.
Лиза, несмотря на свою скрытность, не могла не высказать мне своей радости. Раскрасневшиеся щеки делали ее прехорошенькой, и поручик очень часто на нее поглядывал.
После обеда мы гуляли в саду, Лизе пришлось даже остаться с ним наедине, потому что меня отозвали на несколько времени к тетушке найти какую-то нужную записку.
Я выпросила у тетушки позволение Лизе остаться со мной ночевать, что в последнее время уже случалось не раз, к большому моему удовольствию.
После ужина мы — я, Лиза и гость — опять пошли в сад. Сентябрь дарил нас прекрасными лунными ночами. Звезды ярко блистали на небе, и наш дом, в окнах которого светился огонь, живописно смотрел из больших кленов, сохранявших еще половину своих листьев. Вечерняя тишина изредка нарушалась встрепенувшеюся птицей, испуганною нашими шагами. Лиза и поручик шли рядом. В голосе их слышно было волнение; я видела, как рука его не раз касалась руки Лизы… Я отстала и шла уныло и одиноко по темной аллее.
Мне было грустно. В душе моей рождалась жажда любить и быть любимой. Я не завидовала Лизе: поручик решительно не нравился мне, но душа моя страстно звала и искала кого-то… Удивительно, только в ту минуту я не думала а Павле Иваныче. Другой образ, другой идеал создавался в моем воображении… Совесть упрекнула меня — и я овладела странною настроенностью моей души.
VIНочь. Луна бросает косвенные лучи в окна нашей спальни.
— Что ты вздыхаешь, Лиза? — спрашиваю я мою подругу. — Да ты сидишь на постели! Что с тобой?
— Так, Генечка, ничего, грустно, — отвечает она.
— Как ничего, милая моя! ты никогда так не вздыхаешь.
— Ах Генечка! меня очень тревожит одно обстоятельство.
— Что такое?
— Это может погубить меня.
— Ради Бога, скажи, нельзя ли помочь?
— Вот, видишь ли, я не знаю, право, что со мной сделалось: точно он колдун какой! Право, уж я думаю, это недаром, ведь есть приворотные травы… видишь ли, я дала ему записку, он выпросил ее на память моего почерка; не могла ему отказать, точно с ума сошла!..
— Ну, так что же? где же тут беда?
— Ах, какая ты! как где? Да кто его знает? он может показать записку, будет хвастаться…
— Что ты, Лиза! как можно!
— Да разве мало так случается? Когда я гостила у Татьяны Петровны, так был ужасный случай с одною ее знакомой: она также дала записку еще в девушках, потом вышла замуж за другого… Что ж? Прежний-то и прислал мужу ее записку, а тот чуть не застрелил ее. Так и разъехались.
Я содрогнулась.
— Вот, Генечка, какие вещи бывают на белом свете! А я в театре видела, как один муж за платок задушил жену, а после узнал что понапрасну, да и сам убил себя. Я чуть не заплакала. Как она пела: "Ива, ива зеленая…".
— Надо непременно достать записку, — сказала я решительно, испуганная. — Хочешь, я завтра выпрошу ее у него?
— Он не отдаст, да и обидится. Нет, нельзя. Вот что: он положил ее в карман жилета, и я видела, как Федосья Петровна раскладывала его платье в зале, подле его комнаты. При ней искать мне было нельзя. Прокрадемся тихонько…
— Ну а если он не спит? — спросила я с ужасом.
— Верно спит. Ведь пробило два часа… Как не спать! Мы сперва у двери послушаем. Ты только проводи меня.
— Милая! как мы пойдем?
— Так и пойдем, ты только проводи меня.
Я встала. Мы скоро оделись и как можно тише добрались до залы.
Лиза, приложила ухо к замочной скважине и отворила дверь; когда уверилась, что все было тихо, она осторожным, но бестрепетным шагом вошла в комнату, отыскала на стуле черный шелковый жилет и, протянув вперед руку с запиской, на цыпочках возвращалась к двери, у которой я стояла на часах. Она, в своем беленьком капотике, показалась мне легким ночным видением.
С тихим скрипом притворяемой нами двери раздался скрип другой двери и шум шагов, но мы находились уже в темном коридоре, следовательно, вне опасности быть замеченными.
Мы пришли в свою комнату торжествующими.
— Рада ты, Лиза? — спросила я.
— Еще, бы не рада! — отвечала она, разрывая на мелкие кусочки записку. — Ну, Генечка, спасибо! сослужила службу!..
— Да что же я сделала?
— Как что! да другая ни за что бы не пошла… Я этого не забуду.
И она поцеловала меня. Эта ласка пробудила всю мою прежнюю нежность к ней.
— Ах, Лиза! — сказала я, обнимая ее, — ты меня уж не так любишь! А я все та же Генечка.
— Чего ты не выдумаешь, Генечка! Я все так же люблю тебя… Ну, слава Богу! достали записку. Веришь ли, как это меня мучило!
— Не напрасно ли ты мучилась? Если он любит тебя, так записки не показал бы никому.
— А кто его знает, любит он или нет!
— Он разве не говорил тебе? Зачем ему лгать?
— Нельзя верить, Генечка, всему, что говорят… особливо мужчины; они часто обманывают нашу сестру.
Мы долго не могли заснуть, и когда нас разбудили к утреннему чаю, на дворе уже побрякивали колокольчики на паре рыженьких лошадок, заложенных в крашеную тележку и готовых умчать от нас поручика, который казался грустным и часто вздыхал, глядя на Лизу.
К великому моему удивлению, Лиза била почти равнодушна и ко вздохам, и к отъезду его; по временам на лице ее проглядывало даже легкое удовольствие…
После завтрака он уехал. Когда колокольчик затих, Лиза, стоявшая задумчиво у окна, сказала, обращаясь ко мне:
— Ну и Бог с ним!
— Ты грустишь, Лиза? тебе жаль его?
— Все это пустяки, Генечка. Погрущу да и перестану, — отвечала она со вздохом.
И точно, она не вспомнила более о поручике, который вскоре уехал в полк.
VIIКонец сентября и весь октябрь прошли тихо и однообразно. Дурная погода удерживала соседей по домам, и мы, по выражению тетушки, жили как в монастыре. Мне нравилась такая жизнь; она вводила меня опять в тот очарованный круг, из которого вырывали меня гости и рассеяние. Я читала по вечерам тетушке и весь день была с Лизой, которая снова сделалсь для меня доброю подругой.
Меж тем деревья теряли последние свои листья, крутимые осенним ветром; небо хмурилось, глядя на печальную картину осени, и мелкий снежок время от времени, будто белая кисея, покрывал землю. Начало ноября неожиданно подарило нас раннею зимой. Ярко глянул мне в окно первый морозный день, заискрились снежные узоры на стеклах окошек, голубые столбы дыма подымались над противоположною деревней, и сосновая роща резко нарисовалась на белом поле. Сад представлял сказочный хрустальный дворец, обледенелые сучки берез сияли алмазами, и белый покров дорожек был так ровен и блестящ, что глаз с трудом выносил вид его. Треск затопленных печей и шумящий самовар разливали какое-то веселье и бодрость в душе.
Однажды Лиза не приходила долее обыкновенного. Наконец, я завидела ее в окошко и выбежала к ней навстречу. Она вошла, дыша свежестью, с разрумянившимися щеками; на длинных ресницах блестели таявшие снежинки и придавали особенный блеск ее глазам.
— Видишь, — сказала она с улыбкой, показывая запечатанный конверт.
— Что это, письмо?
— От Татьяны Петровны к Авдотье Петровне. За мной приехали!..
У меня будто упало сердце. Я так мало думала о разлуке с ней, и чем веселее принимала эту разлуку Лиза, тем грустнее и тяжелее было мне скрывать свою печаль, а скрывать заставляла меня тайная внутренняя гордость. Мне было просто обидно казаться печальною и тоскующею о ней без раздела и участия с ее стороны.
Мы нетерпеливо дожидались, пока найдутся тетушкины очки, как нарочно затерявшиеся на этот раз, и прочитается письмо. Очки нашлись, но тетушка читала таким тихим шепотом, что мы ничего не могли расслышать. После чтения письма тетушка приняла серьезный и озабоченный вид и бросила на меня взгляд, давший мне ясно разуметь, что письмо касалось и меня.
Видя, что тетушка отложила объяснение, мы ушли к себе, то есть в мою комнату.
— Верно, Татьяна Петровка просит тебя к себе погостить, — сказала Лиза. — Дай Бог, чтоб тебя отпустили! Как ты думаешь, отпустит она тебя?
— Не знаю, Лиза…
— Тебе хочется ехать?
— Я Татьяны Петровны не люблю.
— Да что тебе за дело до Татьяны Петровны. Было бы весело. Право, ведь уж здесь надоело, Генечка!
Меня позвали к тетушке.
— Мне надо, друг мой, поговорить с тобой, — сказала она. — Вот сестрица Татьяна Петровна просит тебя в гости к себе, то как ты думаешь, Генечка?
