Лев Овалов - Двадцатые годы
- А вы не кричите, мы не глухие, - оборвал ее Данилочкин и обратился затем к Вере Васильевне: - А вы, гражданка Астахова, что должно прийтись на вашу часть?
Ох как хотелось Славе ответить вместо мамы: да пропади они пропадом, все эти сараи и амбары, ничего нам не нужно, проживем без астаховских хором, заработаем себе на жизнь сами! Понимал, маме трудно спорить, если она и попросит чего, сделает это ради Пети...
- Ничего, - тихо произнесла Вера Васильевна. - Я ни на что не претендую.
- То есть как ничего? - изумился Данилочкин. - У вас законное право, ваш покойный муж такой же совладелец, а младший сын тоже имеет право на долю, он вложил в хозяйство немало труда.
- Я понимаю, - тихо, но настойчиво повторила Вера Васильевна. - Но ни мне, ни моим сыновьям ничего не надо, я - учительница, в хозяйстве я не работала, а сын мой не хотел есть хлеб даром...
- Вы все-таки подумайте, - еще раз сказал Данилочкин, - это называется... Как это называется? - обернулся он к Никитину.
- Широкими жестами, - подсказал тот.
"Сейчас мама сдастся, - подумал Слава, - согласится что-нибудь взять, чтобы обеспечить нас на первое время".
Но Вера Васильевна не сдалась.
- Нет, - сказала она. - Я от всего отказываюсь.
- Вы это заявляете твердо и решительно? - еще раз спросил Данилочкин. Это называется...
- Твердо и решительно, - повторила Вера Васильевна. - Ни мне, ни моим детям не нужно того, что мы не заработали.
- Пенять потом будете на себя...
Члены комиссии склонились над списком.
- Ну вот что, волостная комиссия... - начал было Данилочкин, но Дмитрий Фомич потянул Данилочкина к себе и зашептал что-то на ухо.
Данилочкин согласно кивнул.
- Решение волостной земельной комиссии будет объявлено завтра, объявил он. - Кто интересуется, может сюда прийти.
На том судоговорение закончилось, а утром Данилочкин огласил решение: принимая во внимание долголетнюю работу Астахова Филиппа Ильича в хозяйстве, отписать на его имя все постройки на хуторе при деревне Дуровке, одну корову и одну лошадь; сад, имеющий промышленное значение, из частного владения изъять и передать в пользование Дуровскому сельскому Совету; Сороке Федосею Прокопьевичу совместно с женой Надеждой Кузьминичной в возмещение долголетней работы в качестве наемных рабочих выделить из построек, находящихся в селе Успенском, один амбар, расположенный рядом с пасекой, и одну корову; гражданке Астаховой Вере Васильевне, вследствие ее отказа от имущества, ничего не выделять; остальные постройки и скот, находящиеся в селе Успенском, переходят в собственность Астаховой Марьи Софроновны.
- Правильно говорят, что вы грабительская власть, - заявила Марья Софроновна. - Придется вам на том свете горячими угольками подавиться!
- Гражданка Астахова, призываю к порядку! - грозно прикрикнул на нее Данилочкин. - Не забывайтесь!
- С вами забудешься! - продолжала Марья Софроновна. - Испугалась я тебя, старый хрен!
- Вы оштрафованы! - завопил Данилочкин. - Штрафую вас на десять пудов ржи!
Марья Софроновна ничего больше не высказала в исполкоме, а то и вправду оштрафуют на десять пудов, рванула на улицу так, что задрожали двери, а выбежав наружу, запустила такую матерщину, что даже Филиппыч крякнул от удивления.
Но этим ее неприятности не закончились.
- Эй, Машка! - заговорил с ней без обычной почтительности Филиппыч. Заруби себе на носу: ко мне в Дуровку ни ногой, делать тебе там больше нечего!
Марья Софроновна задохнулась:
- Так это ж моя имения!
- Твоя имения у тебя под подолом, а все остальное - общественная собственность!
Вне себя она бросилась в дом.
- Вы! - объявила она Вере Васильевне, шипя от злости. - Слышали? Вашего тут ничего нет, убирайтесь куда хотите, а не то Коська выкинет!
Слава растерялся - идти просить помощи у Данилочкина?
Но Вера Васильевна сама нашла выход, посоветовалась с Зерновым, зашла к почтмейстерше, у той пустовала комната, и хотя почтмейстерша могла при случае и выгодно продать, и выгодно купить, на этот раз, прослышав о том, что Вера Васильевна вынуждена уйти из дома, сдала комнату за божескую цену.
Сыновья перетащили вещички, перенесли из астаховского дома кровать, диван, несколько стульев, и Марья Софроновна не сказала по поводу вещей ни слова.
Не у дел очутился Петя, не на кого стало работать. Положение спас Филиппыч.
- Одному мне не справиться, пока не женюсь, - сказал он Пете. - Живи пока на хуторе, за работу я расплачусь, обеспечу вас с матерью и яблоками и капустой на всю зиму.
Услышав о переезде, Данилочкин вызвал Славу.
- Передай матери, пусть не волнуется, - сказал он. - Пусть не бросает школу, обеспечим ее дровами.
Но больше всего Славу удивил Федосей.
Когда ему объявили, что исполком присудил Сорокам амбар и корову, он никак не мог сразу взять это в толк. Наконец до него дошло. Два дня он ходил возле выделенного амбара, все что-то вымерял, присматривался. Спросил Марью Софроновну, какую из трех коров она отдает. Марья Софроновна указала на черную, яловую, облюбованную Филиппычем.
Коня, на котором Слава и Петя приехали из Малоархангельска, Федосей держал у соседей и раза по два в день приносил актированному коню свежескошенной травы, а то так и чуток овса, если удавалось отсыпать от хозяйских лошадей.
И вот в ближайшее утро Федосей исчез. Марья Софроновна не нашла на кухне Надежды, а затем не доискалась и Федосея. Вечером были дома, а утром не стало. Вместе с ними исчезли и черная корова, и серый конь. Но самое удивительное заключалось в том, что исчез амбар. На месте амбара зияла черная прогалина.
Когда и как Федосей успел разобрать и вывезти амбар, так и осталось загадкой. Ни с кем не попрощался, никому ничего не сказал, и куда уехал тоже никто не знал.
Дом Астаховых кончился.
50
- На дворе август, - напомнила Вера Васильевна.
Слава и сам знал, что на дворе август.
- Ты куда собираешься?
А вот этого Слава не знал. На дворе август, а из укомпарта ничего. Слов на ветер Шабунин не бросает, но... Забыл? Дел у него невпроворот, что ему Ознобишин! А напомнить о себе не позволяло самолюбие.
Почта стояла на пересечении дорог, от церкви к реке, от волисполкома к Народному дому, посетители редко заходили в Успенское почтовое отделение. Почтмейстерша копалась в огороде, Петя помогал Филиппычу на хуторе, в доме царила тишина, и ничто не мешало разговорам Веры Васильевны со Славой.
О чем она говорила с сыном? О будущем? Каким-то оно будет?
Одно лето, а как неодинаково шло оно, это лето, даже для одной семьи. Петя весь в круговороте полевых работ, трудится с охотою, особенно после того, как хозяином хутора стал Филиппыч, держится с Петей, как с ровней, да еще обещал осенью, после обмолота, расплатиться полной мерой, по совести, и Петя старается, на один мамин заработок зиму не проживешь, в чем-то Петя старше Славы, на собственном опыте узнал цену тяжелого крестьянского труда. Вера Васильевна тоже готовится к зиме, никаких программ из Наркомпроса не присылают, а Зернов требует от нее "программу занятий", книжек надо достать для чтения в классе, помещичьи библиотеки разошлись по рукам, истреблены по невежеству, но кое-где книги сохранились, и с помощью учеников Вера Васильевна находит в избах томики Малерба, Мольера, Монтескье, хотя один бог ведает, для чего нужен ей Монтескье. Надо подумать и о том, во что одеваться и чем питаться, кое-что перешить, а кое-что и купить, хотя покупательские способности Веры Васильевны весьма ограниченны, надо достать бочку, чтоб наквасить капусты, сварить банку-другую варенья, да мало ли чего еще надо, что поминутно вспоминается и что невозможно запомнить. Покинув астаховский дом, Вера Васильевна повеселела, жить хоть и труднее, но теперь ей уже не приходится смотреть на жизнь из-под чьей-то руки, приходится надеяться лишь на самоё себя, и от этого больше в себе уверенности. Что касается Славы...
Чудное у него лето, из одной колеи выбился, а в другую не попал. Он привык работать для общества, а этим летом приходится работать только на себя.
Вернулся из Малоархангельска и сразу почувствовал себя не в своей тарелке, от него отвыкли в Успенском, Ознобишин в Успенском теперь хоть и не чужой, но и не свой.
А Данилочкин твердит одно:
- Учись, учись.
В Успенское приехал инструктор укомпарта Кислицын, Слава встречался с ним в Малоархангельске. Пожилой и неразговорчивый Кислицын до того, как перейти на партийную работу, служил землемером, в укомпарте занимался вопросами сельского хозяйства.
Как-то вечером, вернувшись домой, Слава увидел Кислицына с почтмейстершей на скамейке у входа на почту.
- Ба, кого я вижу! - воскликнул Кислицын. - Товарищу Ознобишину привет!
- Вы ко мне?
- Нет, нет, приехал по поводу уборочной кампании, а сюда попутно зашел, узнать, как работает почта.
Судя по истомленному виду почтмейстерши, Кислицын замучил ее расспросами.
