Лев Овалов - Двадцатые годы
Заглянул внутрь и опрометью обратно.
Вера Васильевна и Слава еще спали, Петя засветло уехал на хутор.
Федосей подергал Славу за ногу.
- Чего тебе?
Федосей прикрыл ладонью рот и поманил Славу. Но и в сенях ничего не сказал, повел Славу во двор.
- Беда, Николаич...
- Какая еще беда?
- Пойдем!
Странный он был какой-то, и Слава без расспросов последовал за Федосеем. Добежали до мельницы.
На земле возле двери валялись ломик и замок, петли вырваны, дверь приоткрыта.
- Ограбили? - спросил Слава, хотя грабить на мельнице было нечего.
- Зайди, - сказал Федосей.
Слава распахнул дверь и вошел. Сперва не увидел ничего, на что стоило обратить внимание. Дизель на месте. Через окно вверху проникал солнечный луч и пронизывал все помещение.
Он еще раз посмотрел вокруг и увидел над дизелем ноги. На веревке, перекинутой через стропило, висел Павел Федорович.
Страха Слава не испытывал, он чувствовал нечто более страшное, чем страх. Кончился дом Астаховых. Навсегда. И для него самого кончился дом Астаховых.
Первым порывом Славы было броситься к Марье Софроновне, но тут же подумал, что не очень-то она будет потрясена, прежде всего об этой смерти следовало сообщить Данилочкину.
Он так и поступил.
- Молчи пока, - бросил Федосею и направился в исполком.
До начала работы оставалось еще часа два, но Данилочкин приезжал из своей Козловки задолго до установленного времени.
Григорий подметал в канцелярии пол, удивился, увидев в такую рань Ознобишина.
- Не спится?
- Василий Семенович скоро приедет? - осведомился Слава.
- Как знать, может, и скоро, - отвечал Григорий. - Начальство часов не замечает.
Слава решил дождаться Данилочкина в исполкоме. Ходил, садился, опять вставал...
Скольких людей, которых видел он в этой комнате, уже нет! Степана Кузьмича, Федора Федоровича, Ивана Фомича...
- Ты бы поступил к нам в писаря, - сказал Григорий. - Дмитрий Фомич стар, а там, глядишь, сковырнешь и Василия Семеныча.
Данилочкин легок на помине.
- Вячеславу Николаичу! Что так рано, али случилось что?
- Случилось.
Он сказал, как прибежал за ним Федосей, что увидел он сам...
- Ну, царствие ему небесное, - промолвил Данилочкин. - Оформить надобно по порядку.
Послал Григория за милиционером, к тому времени Успенское обзавелось уже своим милиционером.
- А тебе, Николаич, посоветовал бы не ввязываться в это дело, - сказал Данилочкин. - Нашел его Федосей, и достаточно, как-никак ты тоже наследник по отчиму, отойди в сторону и да благо тебе будет.
И Слава отошел, не потому, что ему, как наследнику, полезнее держаться в стороне, а потому, что не хотелось участвовать в том, что должно вскоре начаться в доме.
Вернулся он домой за полдень. Павел Федорович лежал в передней комнате на столе, желтое его лицо тонуло в кисее, взбитой на подушке. Слава с минуту постоял, простился с Павлом Федоровичем, человек хоть и сломленный, но не такой уж плохой.
Вера Васильевна сидела у себя, убитая, расстроенная, вспоминала о девере только хорошее, ничего не могла понять.
- Почему он так? - встретила она сына. - Неужели ему так дорога была мельница?
- Не в мельнице дело, мамочка, - укоризненно сказал Слава. - Дела для него не осталось на этой земле.
Зато чрезмерную активность проявляла Марья Софроновна. Время от времени начинала рыдать, рыдала на всю округу, рыдание переходило в вой, после чего на время стихала; напялила на себя зеленое атласное платье, ходила по всему дому; набежавшие со всего села бабы толпились и в комнатах, и в кухне, и во дворе, Марья Софроновна посылала одну туда, другую сюда, позвякивала ключами, ключи не доверяла никому, если требовалось пройти в чулан или погреб, сама сопровождала посланную, собиралась похоронить мужа по первому классу, а поминки справить такие, чтобы всем утереть нос.
Однако с похоронами возникла заминка, отец Валерий отказался отпевать Павла Федоровича - самоубийца.
Марья Софроновна заметалась, никто и на поминки не придет, если покойника не похоронят по православному обряду.
Кто бы смог воздействовать на упрямого попа?
- Вячеслав Николаевич! Вы же нам не чужой, Павел Федорович вам какой-никакой, а дядя, не отпоем в церкви - сраму не обобраться, поговорите с этим длинноволосым, вы с его Нинкой и Сонькой шуры-муры крутили, вам не откажет...
Но Слава лучше Марьи Софроновны знал, как упрям отец Валерий, принципиальный поп, подкупить его невозможно.
- Ничего вам не обещаю...
Марья Софроновна опять ударилась в слезы.
- Чего она от тебя хочет? - спросила Вера Васильевна.
Слава рассказал.
- Надо сходить, Слава, должен понимать, что такое в деревне закопать покойника без попа.
Отец Валерий вышел к Славе в рубахе навыпуск, в голубых ситцевых подштанниках, заправленных в сапоги, только что оторвался от своих двух ульев, стоявших у него на огороде меж огурцов.
- Чем могу служить?
Знал, зачем пришел Слава.
- Вы же понимаете, отец Валерий...
Но и ломаться отец Валерий не любил. Тем более что отношения у него с Павлом Федоровичем были хорошие, тот не один раз выручал его, когда отец Валерий приходил одолжить вощины, семян, а то и денег.
- Не положено по церковным правилам, да уж куда ни шло! Есть такое разрешающее указание, если человек наложил руки в умоисступлении, так сказать, духовный обряд может быть совершен, в данном случае петлю накинул не столько он сам, сколь власти предержащие.
- А он и был в умоисступлении, - подтвердил Слава. - Какой же нормальный человек добровольно полезет в петлю?
- Ну, раз вы это подтверждаете, - согласился отец Валерий, - так тому и быть.
Накануне погребения гроб с Павлом Федоровичем отнесли в церковь, и с вечера в доме пошел дым коромыслом, резали кур и гусей, закололи свинью, варили, жарили, парили, у самогонщиков купили самогону, словом, жри - не хочу, пей - не могу, не посрамила Марья Софроновна фамилии Астаховых.
Собралась утром в церковь и Вера Васильевна; Петя отсутствовал, Филиппыч пришел на похороны, и кому-то надо было оставаться на хуторе, Слава сидел дома, идти в церковь не собирался.
Вера Васильевна все-таки позвала Славу:
- Ты идешь, Слава?
- Нет.
- Неудобно как-то, тем более к тебе Павел Федорович относился совсем неплохо.
- Нет, - решительно повторил Слава. - Хватит с меня церквей! Павлу Федоровичу на все уже наплевать, а тешить людей я не хочу.
- Глупая принципиальность.
- Пусть глупая, но принципиальность.
Он так и не пошел на похороны, делать ему там нечего, ушел к Марусе, останься он дома, его могли, не дай бог, затащить на поминки.
Позже Вера Васильевна рассказывала: когда гроб с телом Павла Федоровича вынесли из церкви, чтобы нести на кладбище, мимо церкви ехали дросковские подводы с частями разобранного двигателя...
49
После смерти Павла Федоровича события в доме Астаховых развивались более чем стремительно.
Утро началось поздно. Дневной свет лениво просачивался в сени, заставленные скамейками и столами. Раньше всех выползла в сени Надежда. Весь дом спал. Убрала со столов, а столы одной не вынести. Сходила, растолкала Федосея. Тот не пил, не охоч был до самогона, но и он опрокинул стакан на помин души хозяина. Вышла в кухню Вера Васильевна, умылась и опять ушла к себе. Что-то изменилось и в ее жизни со смертью Павла Федоровича, а что она не могла понять. Вышел Слава, брезгливо посмотрел на разгром и ушел из дома.
Наконец, щуря заспанные глаза, вышла Марья Софроновна.
- Надежда!
А чего звать! Надежда стояла у печки, дожевывала объедки.
- Надежда, - приказала Марья Софроновна, - пересчитай все стаканы, все вилки, все ножи, на гостей теперь надежа плохая, может, и унесли чего. Села на лавку, задумалась, опять вздохнула. - Пожарь яишню, что ли, приказала Надежде. - Да рассольчику принеси... - И вдруг закричала, никого не стесняясь, ни на кого не обращая внимания: - Костя! Костя! Где ты там? Иди сюда, Константин!
Ей пришлось-таки покричать, покуда в кухне не появился Костя Желонкин.
Высокий молодой парень с русыми кудрявыми волосами, он появился на пороге и несмело остановился, поглядывая на Марью Софроновну. Парень как парень, жил со своей маткой-бобылкой в невзрачной избенке, обрабатывал помаленьку свой надел да плотничал временами у соседей, подрабатывал на табак. Когда и где стакнулась с ним Марья Софроновна, так и осталось тайной, их даже рядом никогда не видали, на поминки пришел вместе с другими гостями, скромно ел, скромно пил, и никто не заметил, как Марья Софроновна оставила его ночевать.
Неловко ему было, замечали все в первые дни, но самой Марье Софроновне на это было ровным счетом начхать.
Костя моложе своей сожительницы лет на десять, но и это ее не смущало, она вела себя так, точно ей все можно и все хорошо.
- Садись завтракать, - приказала она Косте. - Привыкай.
