Григорий Свирский - Прорыв
Прошелестел смешок, появилось на лицах что-то живое и -- погасло.
-- Вы ненавидите агитаторов и по причине национального скептицизма. Фрейд определил, что в еврейском характере есть целых четыре черты, благодаря которым вам хочется послать меня к чертовой бабушке. Вдохновляет меня только последняя, четвертая по Фрейду, черта: постоянное несогласие еврея с самим собой...
-- Кор-роче! - пробасили от дверей одесским говорком.
-- Не прошел Фрейд в Одессе!
Засмеялись дружнее, но и это, понимал Наум, не было успехом. Посмеются, а потом агитатора в шею, под свист и улюлюканье. Он бросил взгляд на крикнувшего. Лицо пустое. Сидит на приставном стуле, у дверей. Голова ниже соседских, ноги не достают до пола. Почему-то вспомнилось: "Как у Бен Гуриона"... и он сразу понял, как здесь говорить. Как заставить слушать себя.
-- Вы все здесь разные. Даже по росту. У кого - баскетбольный, кто пониже, а у кого не рост, а росточек. Сидит, вон, человек на стуле, ноги болтаются. -- Наум вышел из-за стола, к авансцене, и воскликнул: - Но каждый из вас - велик! В этом нет преувеличения. Пусть иные из вас почти без образования, вы сапожник или кто-то еще, но вам выпало счастье, которое выпадает один раз в пять или десять поколений евреев -- р е ш и-и-и т ь! И поскольку вы решили, то это делает вас великими. Пройдет еще несколько поколений, и ваш внук или правнук скажет: Мой дед был великим, он -- решил!
Два с половиной миллиона евреев еще не решили, а вы -- решили...
Но продумали ли вы все до конца? Не поддаетесь ли общему поветрию? Такие же иронические лица, как у вас, были у многих евреев в конце тридцатых годов, какова судьба этих евреев -- вам известно...
-- Так это сионисты виноваты! -- крикнули из зала.
-- А я так думал -- гитлеровцы!
Зал зашумел, кто-то принялся стыдить крикнувшего; Наум увидел, стали слушать.
-- Мир циничен, земляки. Ему нужны рабы - черные, желтые, белые. Франция разбогатела на испанцах, теперь впрягли арабов. В Западной Германии три миллиона "гэстарбайтер" - югославов, турок, греков, итальянцев. Американцы -- рабовладельцы до мозга костей, поздравляю вас, белые негры!
-- Заткнись, агитатор! -- зашумели от дверей. -- Сколько сребреников получил?!
У Наума спина стала мокрой.
-- Кто обозвал меня агитатором? -- спросил он как мог веселее. - Вызову на дуэль. Я не агитатор! -- повысил голос Наум, стараясь перекрыть шум и смешки зала. -- Я не зову в Израиль уважаемого доктора социологии, который сидит, вот, во втором ряду. В Израиле социологов-советологов, как собак нерезанных. И на всех один кусок мяса. Не зову историков или учителей русской литературы. Не хочу идеть их слез. Навидался слез... Я -- босс на огромном, даже по советским масштабам, предприятии. Нам нужны, -- Наум вытащил из кармана брюк листочек и стал читать: -- авиационные инженеры-мотористы, инженеры по холодной обработке металлов... -- Список был длинный. Перечислив нужные позарез профессии, Наум заключил: -- Берем с пятым пунктом!..
Зал грохнул от хохота; переждав смех, Наум заметил, что от работника требуется только одно...
-- ....Чтоб он был хорошим специалистом и -- не шпионом.
Зал снова развеселился, кто-то крикнул, а как он отличит шпиона?
-- Хорошенькое дело, -- Наум покрутил своей длинной шеей. -- Я сам шпион, вся моя семья -- шпионы. Я на семь вершков под землей вижу...
Тут уж все повскакали с мест; этот длинный лысоватый дядька с бесовски-веселыми огоньками в глазах был, может быть, первым человеком на их пути, которому им хотелось довериться. Наума обступили, каждый требовал, чтоб он ответил на его вопрос немедля и исчерпывающе; тонколицый мужчина в пенсне, которого он в начале выступления выискал взглядом, чтоб не сбежать из зала, протянул ему список родственников, просил послать в СССР вызовы.
Наум затряс руками.
-- Вы не едете в Израиль и ваши родственники не поедут в Израиль. Сохнут не пошлет им вызовы.
-- Вы этого не сделаете! -- закричали со всех сторон.
-- Почему-у?
-- Потому что у вас еврейское государство! Евреи так не делают!
-- Делают! -- вырвалось у Наума с очевидной всем искренностью. -- Еще и не то делают... -- Но списочек взял, подумав, что отыщет в Израиле однофамильцев, которые, может быть, согласятся послать от своего имени вызов... Не рассказывать же им про маразматика из "Едиота", для которого еврей, не едущий в Израиль -- не еврей. Да что там маразматик из "Едиота"! Или государственные "мудрецы!" Его собственная дочка, Динка-картинка, кричит при любом удобном случае, что каждый "прямик" - вонючий жид!
Воспитаньице дают, гуманисты!..
Когда Наум, пробившись сквозь толпу, уходил, его нагнал немолодой тучный доктор-социолог, на лекциикоторого он в свое время похаживал.
-- Слушайте, дорогой мой! -- возбужденно произнес социолог. -- Знаете ли вы, как я обрадовался вам? В первый раз на своем эмигрантском пути я встретил настоящего агитатора, такого, которого я выработал в своих социологических представлениях. Вы не касаетесь бытовых льгот, в Америке и без льгот возможностей больше, вы не принижаете людей, а вы их подымаете! Превращаете их из объектов, из жертв исторического процесса, в субъекта истории, а это и есть суть агитработы. Позвольте, дорогой мой, маленькую просьбу. Нет, вначале вопрос. Вы назвали специальности, которые вам нужны. Что, в Израиле нет безработицы по вашему профилю?.. У меня, увы, другие данные. Вот письмо моего знакомого, инженера-моториста. Окончил Московский авиационный. Второй год без работы. Как же так? Вы не берете людей, которые уже там? Это настораживает...
Наум торопливо взял письмо и почему-то покраснел, словно и в самом деле кого-то обманывал, и доктор социологии продолжал уже почти вдохновенно: -Теперь позвольте, дорогой мой, маленькую просьбу. Ничтожную!.. Вы представитель Израиля, и Израиль обязан потребовать от работников Хаяса и Джойнта, и в Вене, и в Риме, и всюду, чтоб они относились к нам, как к людям... Если бы только знали, в каких дырах приходится жить!
Наум закрыл на мгновение глаза, представив себе, сколько унижений натерпелся ученый за эти месяцы, чтоб сказать это... Пожал плечами, разъяснил, что Израиль не имеет отношения ни к Хаясу, ни к Джойнту. "Как помогать, так -- не имеет, а как давить, так имеет", -- мелькнуло у него. -У Израиля есть свои хамы, у Хаяса -- свои, -- пробурчал он, подумав вдруг, как была бы счастлива Гуля, если бы могла сидеть здесь. Гуля видела пересылки и похуже. Горечь и раздражение последних дней, неожиданно для самого Наума, прорвались в нем: -- Извините, но у меня нет ни силы, ни времени подкладывать соломку тем, кто едет мимо. Как говорится, ты хотел этого, Жорж Данден!
Доктор социологии покраснел до шеи.
-- Да вы же на меня пальцем показали -- не нужен там! Не зовете!.. Так что же! -- воскликнул он фальцетом. -- Вы не цивилизованный человек! Вы -сектант!.. Нет, вы-- селектант ! С е л е к т а н т!!!
Наум выбрел на улицу, недовольный и самим собой, и Шаулем, но, более всего, этим "капищем", которому до государства Израиль нет никакого дела...
"В чужом Риме им хамят, видите ли. Что мне, с "Хаясом" воевать? Если уж что-то менять, так в Израиле. Вот, где нужно менять и менять. Но скажи я им это, -- для них еще одна причина к нам не ехать..."
Лил холодный дождь. Ветер швырял прохожих с черными зонтиками, как мусор. Наум хотел поймать такси, чтобы успеть до самолета к Геуле и Сергею. Взглянул на часы. Бог мой! До самолета час десять!.. Наум бросился к телефону-автомату, выуживая из кармана бренчавшие там медные телефонные жетоны.
Геулин телефон, Наум помнил, в коридоре "коммуналки". Подошел к телефону какой-то мужчина, отправился за Гулей. Из трубки доносились нечеловеческий вой, итальянские ругательства, снова вой, точно кого-то убивали. Подошла Гуля. Перебив Наума, сказала своим гортанным голосом, в котором звучала истерика.
-- Ты слышишь крик! Это санитары тащат учителя, из угловой комнаты. Давида! Он сошел с ума! Пытался вскрыть себе вены!.. Передай Ицхаку Рабину, что он убийца! И все мы убийцы, если можем жить, слыша эти крики и ничего не предпринимая!..
В трубке снова послышалась чья-то брань, нечеловеческое "А-а-а!", и вдруг все стихло.
Гуля! -- закричал Наум. -- Гу-у-у-ленок!!
В трубке звучали гудки отбоя...
II. КАНАДСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ
Я сразу узнал его голос. Хотя мешали какие-то шумы, высокий, а порой пронзительно-резкий чаячий голос Сергуни нельзя было спутать ни с чьим другим. К тому же в Израиле он, человек переимчивый, больше других грешил "суржиком". Иногда фраза из пяти слов несла на себе отпечаток всех пяти онтинентов. А уж боек, боек, -- особенно, когда неуверен в себе...
-- Привет, синьоры! -- взрывалась трубка. -- Мой "боинг" скрипел, но долетел. Все о'кэй и беседер!.. Да здесь я, в Торонто, Интернейшенел аэропорт!
Помню, я вздрогнул, когда раздался этот необычно поздний звонок. Только что завершилась наша эмиграционная эпопея, полтора года хлопот, мучений. Правительство Трюдо, разрешившее нашей семье жить в Канаде, вдруг отменило свое решение, грозно уведомило газеты, что Свирские будут депортированы из страны не позднее 19 апреля 1977 года. Затем снова позволило дышать канадским воздухом, прислав свои извинения... И опять звонок.
