Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Я не говорю о дарованиях и писателях; дарования во всех родах могут быть прекрасные и замечательные, но, собственно, масса и толпа литературная, я думаю, совершенно такая же, как и чиновничья.
Юлия понять не могла, что такое говорит Мари; в своей провинциальной простоте она всех писателей и издателей и редакторов уважала безразлично.
- Прежде, когда вот он только что вступал еще в литературу, продолжала Мари, указывая глазами на Вихрова, - когда заниматься ею было не только что не очень выгодно, но даже не совсем безопасно, - тогда действительно являлись в литературе люди, которые имели истинное к ней призвание и которым было что сказать; но теперь, когда это дело начинает становиться почти спекуляцией, за него, конечно, взялось много господ неблаговидного свойства.
- Но, madame Эйсмонд! - воскликнула Юлия. - Наша литература так еще молода, что она не могла предъявить таких грязных явлений, как это есть, может быть, на Западе.
- То-то и есть, что и у нас начинает быть похуже еще западного! отвечала Мари: ее, по преимуществу, возмущал пошлый и бездарный тон тогдашних петербургских газет.
Вихров слушал обеих дам с полуулыбкою, но Живин, напротив, весь был внимание: ему нравилось и то, что говорила жена, и то, что говорила Эйсмонд; но дамы, напротив, сильно не понравились друг другу, и Юлия даже по этому случаю имела маленькую ссору с мужем.
- Что это за госпожа?.. - сказала она, пожимая плечами, когда они сели в экипаж, чтобы ехать домой.
- Что за госпожа!.. Женщина, как видно, умная! - отвечал Живин.
- Чем?.. Чем?.. - спросила резко Юлия. - Чтобы быть названной умною женщиной, надобно сказать что-нибудь умное.
- Она неглупо и говорила, - возразил ей опять кротко муж.
- Она мало что говорила неумно, но она подло говорила: для нее становой пристав и писатель - одно и то же. Эта госпожа, должно быть, страшная консерваторша; но, впрочем, что же и ожидать от жены какого-нибудь господина генерала; но главное - Вихров, Вихров тут меня удивляет, что он в ней нашел! - воскликнула Юлия, забыв от волнения даже сохранить поверенную тайну.
Мари, в свою очередь, тоже не совсем благосклонно отзывалась об Живиной; сначала она, разумеется, ни слова не говорила, но когда Вихров с улыбкой спросил ее:
- А как вам понравилась супруга моего приятеля?
Он бы в настоящую минуту ни за что не признался Мари, что это была та самая девушка, о которой он когда-то писал, потому что Юлия показалась ему самому на этот раз просто противною.
- Она, должно быть, ужасная провинциалка: у нее какой-то резкий тон, грубые манеры! - отвечала та.
- И какую чепуху все высокопарную несет! - произнес Вихров.
- Ну, да это-то уж бог с ней: все мы, женщины, обыкновенно мыслями страдаем; по крайней мере держала бы себя несколько поскромнее.
Покуда шла таким образом жизнь в Воздвиженском, больше всех ею, как и надобно было ожидать, наслаждался Женичка. Он целые дни путешествовал с Симоновым по полям и по лугам. В Петербурге для укрепления мускулов его учили гимнастике, и он вздумал упражняться этой же гимнастикой и в деревне; нарисовал Симонову столб, на который лазят, лестницу, по которой всходят; Симонов сейчас же все это и устроил ему, и мало того: сам даже стал лазить с ним, но ноги у него были старческие, и потому он обрывался и падал. Особенно Женичку забавляло то, когда Симонов, подражая ему, лез на гладкий столб - и только заберется до половины, а там не удержится и начнет спускаться вниз. Женичка покатывался при этом со смеху; одно только маленькому шалуну не нравилось, что бочажок{397}, куда он ходил купаться, был очень уж мелок.
- Симонушко, пойдем на озеро и там покупаемся! - сказал он ему однажды.
- Нет, что там купаться - грязно да и тинисто очень, - возразил ему Симонов. - А вот лучше что!.. - продолжал старый запотройщик. - Ужо вечером выпроситесь у маменьки и у дяденьки на озеро - на лодке с острогой рыбу половить.
- Ах, это отлично! Я сейчас же и попрошусь! - воскликнул Женичка и с разгоревшимися уже глазами побежал в горницу.
- Дядя, мамаша! - кричал он. - Отпустите меня сегодня вечером с острогой рыбу ловить.
- Что такое, с какой острогой? - спросила Мари, совершенно не поняв его просьбы.
- Мы, мамаша, рыбы вам наловим, - толковал ей мальчик.
Мари все-таки не понимала.
- Это действительно довольно приятная охота, - принялся объяснять ей Вихров. - Едут по озеру в лодке, у которой на носу горит смола и освещает таким образом внутренность воды, в которой и видно, где стоит рыба в ней и спит; ее и бьют острогой.
- Отпусти, мамаша! - приставал между тем к Мари ребенок.
- Нет, одного тебя пустить неудобно, - возразил ему Вихров, - потому что все-таки будешь ночью один на воде.
- Но я, дядя, с Симоновым поеду.
- Все это я знаю; но вот что, Мари, не поехать ли и нам тоже с ними? проговорил Вихров; ему очень улыбалась мысль проехать с ней по озеру в темную ночь.
- Хорошо, - отвечала она.
- Ну, поди же и позови сюда Симонова, - сказал Вихров Женичке.
Тот благим матом побежал и привел с собой за руку старого воина.
- Вот видишь что... - обратился к тому Вихров, - пойди и найми ты нам лодку большую, широкую: мы хотим сегодня поохотиться с острогой.
- Теперь отличное время-с, самое настоящее! - подхватил с удовольствием Симонов.
- Ну, так ступай!
- Слушаю-с! - отвечал Симонов и проворно ушел.
Женичка выпросился вместе с ним на озеро и побежал за ним.
Вихров и Мари снова остались вдвоем.
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать Мари о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее - и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, - все это начинало уж казаться ему просто глупым: "Хоть пьяну бы, что ли, напиться, - думал он, - чтобы посмелее быть!"
Женичка, впрочем, вскоре возвратился и объявил, что все было нанято, и только оставалось желать, чтобы это несносное солнце поскорее садилось; но вот и оно село. У крыльца стояла уже коляска парою; в нее сели Женичка, Вихров и Мари, а Симонов поместился на козлах. Сей почтенный воин выбрал самое сухое место, чтобы господам выйти и сесть в лодку, которая оказалась широчайшею, длиннейшею и даже крашеною. Лодочник стоял на носу. Вихров сел управлять рулем. Мари очень боялась, когда она вошла в лодку - и та закачалась.
- Да садитесь около меня, рядом со мной, - сказал ей Вихров.
Мари села. Лавочка была не совсем длинная и просторная, так что Мари совсем прижалась к Вихрову, но все-таки боялась.
- Погодите, я стану вас поддерживать, - сказал он и взял ее легонько за талию.
Однако Мари все еще боялась.
- Ну, дайте и руку вашу.
Мари подала и руку.
Женичка, как только вскочил в лодку, сейчас же убежал к лодочнику и стал с любопытством смотреть, как тот разводил на носу огонь. Симонов, обернувшись спиной к Вихрову и Мари, сел грести. Лодка тронулась.
Мрак уже совершенно наполнил воздух; на носу лодки горело довольно большое пламя смолы.
- Мамаша, в воде все видно! - кричал Женичка, смотря в воду. - Вот, мамаша, трава какая большая! А это, мамаша, рак, должно быть?
- Это рак, - подтвердил лодочник. - Тише, барин, не кричите, - прибавил он вполголоса, - это щука, надо быть, стоит!.. Какая матерая - черт!
- Мне ее и колотить? - спросил мальчик шепотом.
- Нет, уж я лучше, а то она у вас увернется, - проговорил лодочник и мгновенно опустил острогу вниз.
Щука сейчас же очутилась после того на поверхности воды; Симонов поймал ее руками; Женичка вырвал ее у него и, едва удерживая в своих ручонках скользкую рыбу, побежал к матери.
- Мамаша, смотрите, какая щука! - кричал он.
- Хорошо! - отвечала ему мать почему-то сильно сконфуженным голосом.
Женичка опять ушел на нос. Ночь все больше и больше воцарялась: небо хоть было и чисто, но темно, и только звезды блистали местами.
Мари находилась почти что в объятиях Вихрова.
- Ангел мой, вы мне ни разу еще не повторили того, о чем писали, шептал он ей.
- Я?.. - говорила Мари, отворачиваясь от него.
- Да!.. Но теперь, по крайней мере, скажите, что любите меня! продолжал Вихров.
- А что же? Неужели ты не видишь этого? - отвечала Мари и сама трепетала всем телом.
Вихров крепко прижал ее к себе. Он только и видел пред собою ее белое лицо, окаймленное черным кружевным вуалем.
- Мамаша! Еще щука! - кричал ребенок с носа. - Дай, эту я ударю, выпросил он у лодочника острогу, ударил ею и не попал.
- Вот, барин, и не попали, - сказал ему лодочник.
- Ну, больше уж я не буду бить, ты бей! - сказал Женя и опять принялся глядеть внимательно в воду.
Симонов стал веслом направлять лодку к другому месту. На корме между тем происходило неумолкаемое шептание.
- Ты будешь меня любить вечно, всегда? - говорила Мари.
- Я никого, кроме тебя, и не любил никогда, - отвечал Вихров.
