Лидия Чарская - Гимназисты
Юрий встряхнулся и заговорил. Спокойный, уверенный в себе и в своих знаниях, несколько усталый от пережитых волнений за последнее время, он отвечал прекрасно, свободно и легко. Его "высокопревосходительство" слушал его с большим вниманием, блаженно улыбался и покачивал в такт словам головою.
— Точно Кисточка наш, Ватрушин, кивает, — произнес мысленно Юрий и чуть-чуть улыбнулся.
— Довольно-с. Великолепно. Впрочем, я и не ожидал от вас иного ответа! — произнес Гном-историк, лаская Юрия благодарным, сияющим взглядом.
— Прекрасный ответ. Как фамилия? — точно просыпаясь от розового сна, протянуло его высокопревосходительство. Мотор почтительно склонился к сиятельному уху и прошептал сановнику фамилию Юрия.
Тот взял карандаш и начертал жирную пятерку на экзаменационном балльнике против фамилии юноши. Потом директор снова нагнулся и снова зашептал что-то на ухо старичку.
Сиятельные брови его высокопревосходительства поднялись и сановник протянул изумленное "у-у?" И так взглянул на Юрия, точно перед ним был не Радин, ученик восьмого класса №-ой гимназии, а бенгальский тигр или ему подобное чудовище из диких лесов.
— Обо мне говорят… Про маму… Что я из-за ее поездки университет бросил! — вихрем пронеслось в голове, и он сжал зубы, заскрипев ими от нравственной боли.
— И чего в чужую душу врываются! — запротестовало его сильно, разом, вдруг забившееся сердце. Между тем сановник еще раз окинул его глазами и, снова обмакнув перо, поставил подле его пятерки жирный и сочный, крупных размеров, крест. Потом благодушно кивнул и, улыбнувшись ласково, процедил тягуче:
— Можете идти, я доволен… Я очень доволен вашим ответом, молодой человек.
Обласканный, но не радостный Радин пошел от стола. Маленький Флуг занял его место. Горячо и возбужденно доказывал юноша-еврей значение крестьянского раскрепощения 61-го года… Как всегда, волнуясь и горячась, он своей образной, красочной речью увлек слушателей. Его глаза горели… Нежный голос вибрировал, черные стрельчатые ресницы вздрагивали. Чахоточный румянец играл на впалых щеках…
Его похвалили тоже и отпустили с миром.
— Господин Каменский и господин Соврадзе! — прозвучало зловеще среди наступившей тишины.
Миша вскочил.
— С мурзой вызвали… От этого олуха подсказки не жди… Сам, как слепой, путается! — ожесточенно произнес юноша в мыслях… — А дяди все нет как нет, точно на зло, и подлая Шавка, как пиявка, впилась глазами. Шут знает что! хоть ложись на пол и умирай.
И, безнадежно махнув рукою, Миша потянулся за билетом…
— № 4! — произнес он громче, нежели следовало бы, и весь замер…
Билет был одною сплошною хронологией… События и годы… Годы и события… Сама судьба оказывалась против него — Миши…
— Ну, милушка, вывози! — мысленно произнес не на шутку струхнувший юноша и, набираясь храбрости, потянул шпаргалку.
Трах!
Резинка слабо звякнула, как струна, и оборвалась!
— Сонька, глупая, не сумела пришить как следует! — в смертельной тоске выбранил сестру Миша, — теперь уже эта дрянь (он подразумевал шпаргалку) и действовать не будет! — и тут же случайно его глаза, устремленные на круг экзаменаторов, встретились с торжествующими злыми глазками Шавки.
— И чего радуется, чучело! — снова с удовольствием выругался Миша.
А Шавка радовался на самом деле. Его щелочки-глазки с особенным наслаждением впились в этого стройного, не по годам моложавого мальчика с лукавым лицом и красивыми глазами. Он давно знал и помнил, что этот здоровый, упитанный, стройный мальчик, племянник попечителя округа, — мучитель его и злейший враг. Это он, этот розовый, хорошенький Каменский нарисовал на доске его карикатуру… Это он высмеял его на глазах всего класса, выдумав глупую историю с наградой. Все он, все он и один он!
И теперь ему, Даниле Собачкину, является прекрасный случай отомстить врагу. И он отомстит! Отомстит… О, да! Непременно! Он даже облизнулся, как кот, почуявший травлю мыши.
— А скажите, молодой человек, когда были первая, вторая и третья пуническая война? — почти задохнувшись от долго сдерживаемой радости, обратился он к Мише.
Даже капельки пота выступили на красивом, крутом и открытом лбу Каменского.
— Вот леший-то! Прямо в больное место вонзился! — мысленно негодовал он, красивыми голубыми глазами впиваясь в хитрые маленькие глазки учителя, и молчал…
Ужасное молчание!..
Оно длилось и минуту, и две и три… и целую вечность…
— Не знаете-с! гм! нехорошо, молодой человек! — своим противным голосом скрипел Шавка. — Ну-с, в таком случае… Павел Кунктатор, прозванный Медлителем, в котором году потерпел поражение?
Опять молчание…
— Господи, какая мука!
Старичок сановник нахмурил свои седые брови и смотрит на Мишу, как некогда Христос смотрел на распятого с ним о бок Варраву. А Миша молчит. Пот градом катится с его лица и капает, капает без конца на грудь мундира.
Вдруг…
Широко распахнулась дверь. И всегда довольный, розовый и сияющий Александр Нилыч Каменский, попечитель учебного округа, быстрой и легкой походкой вошел в актовый зал.
— Дядя! — чуть ли не вырвалось из груди Миши неистовым криком.
— Я, кажется, опоздал немножко! Виноват, простите! — говорил своим непринужденным довольным голосом Каменский-старший, пожимая руки экзаменаторов направо и налево.
— Дядя, милый! Как кстати! — благодарно сияя глазами, мысленно повторял Миша, чуть ли не плача от радости.
И правда кстати.
Шавка прикусил язык и, весь зеленый от злобы за неудавшееся мщение, замолк.
Теперь заговорил директор.
— А мы вашего племянничка экзаменуем как раз, ваше превосходительство, — произнес он с самою сладчайшею улыбкою по адресу попечителя и, обращаясь к Мише, произнес с снисходительною ласковостью, имевшеюся у него всегда в запасе: — Расскажите мне все, что знаете про вторую и третью пуническую войну.
— Вот-то блаженство!
Это уже Миша знал "назубок", отлично. Его звонкий молодой тенор полился, как серебряный ручеек, по зале, не умолкая ни на минуту.
— Молодец, хорошо! — произнес сановник.
— Отлично! — вторил ему директор.
— Недурно! — в тон, как-то сквозь зубы, цедил Шавка…
А Миша летел, летел, как на крыльях… Ганнибал… Муций… Кунктатор… так и реяло на его молодых, лукаво улыбающихся губах.
— Довольно-с! — процедил сановник, у которого, очевидно, от звонкого голоса юноши затрещали уши, — весьма-с, весьма-с похвальный ответ!..
И поставил Мише крупную пятерку.
Поставили по пятерке и остальные ассистенты, не желавшие отстать от его высокопревосходительства. Поставил пять и Шавка.
— Что, взял? а? — торжествуя, вихрем пронеслось в мыслях Миши. — А Соньке я все же уши нарву за то, что не сумела пришить как следует шпаргалку.
И он было зашагал к месту бодрый, сияющий и счастливый.
Но дядя-попечитель незаметным знаком подозвал его к себе.
— Учишься хорошо… А когда шалить перестанешь? — притворно сердитым голосом шепнул он племяннику, легонько ущипнув его за ухо.
— Когда умру, дядя! — не задумываясь, брякнул Миша и ласковыми смеющимися глазами окинул старика.
— Висельник! — пробурчал тот притворно-сердито, но его любящий взор, помимо воли, ласково остановился на красивом открытом лице мальчика. Ликующий и счастливый вернулся на свое место Миша.
"Бесова" хронология не подвезла… Он блестяще выдержал экзамен.
Глава XVI.
На пороге новой жизни.
Быстро, как в калейдоскопе, менялись события. Гимназическая жизнь, вся пестрея ими, катилась все дальше и дальше, то вспыхивая ярким фейерверком, то тянулась повседневной обычной чередою, беспокойною и все же волнующеюся суетливой нитью.
Кончился экзамен истории, сошла страшная латынь, на которой расходившаяся Шавка, почуяв свою неограниченную власть, "срезал" чуть ли не половину класса. Двойки так и посыпались, как из рога изобилия, на злосчастные головы классиков.
Срезался Каменский, срезался Соврадзе, схватил по латыни "пару" и Самсон-Бабаев.
— Соврашка! Ты что же делать-то будешь? — искренно сокрушались вокруг него ариане.
— Что дэлать буду? — невозмутимо отзывался армянин. — Первое дэло, Шавку вздую на улыце, а потом в Тыфлыс поеду и духан[11] открою… Мылосты просым!
— Дело! — иронизировали гимназисты. — А ты, Миша? — обращались они к своему любимцу.
— А я, братцы вы мои, улечу, свободный, на Рейн… Там, говорят, скала Лорлеи — чудо!.. Пальчики оближешь… Зарисовывать буду… И развалины старых замков… тоже, я вам доложу, латыни не чета. Влечет меня туда неведомая сила! — Неожиданно зазвучал его красивый тенор. — А осенью "bonjour" comment allez vous?[12] в университетском коридоре тут как тут.
