Николай Наседкин - Казнить нельзя помиловать
У подъезда уже томилась довольно внушительная толпа. Сразу понятно хоронили человека не из последних. Не менее десятка венков пестрело у стены дома, вдоль оградки скверика. В руках многих людей пламенели и белели цветы. Несмотря на скорбность момента и печать грустной торжественности, над толпой стоял оживленный говор. Люди уже нетерпеливо поглядывали на часы: солнце висело в зените и палило нещадно. Да и, видимо, кое у кого заканчивалось обеденное время. Некоторые окна большого нового дома зияли провалами раскрытых створок, и вниз свешивались головы любопытствующих фирсовских соседей.
Рядом с Карамазовым оказался словоохотливый дедок, он знал всех и вся. Дед представился молодым поэтом, членом литературного объединения "Семицветик" при редакции "Комсомольского вымпела". Фамилию его Родион Федорович не расслышал, а переспрашивать не стал. Этот седобородый начинающий поэт ввел следователя в курс дела. Виновника скорбного торжества еще, оказывается, нет. Его подвезут около часу дня, в дом заносить не будут ("Сами понимаете, мил-человек, - дух больно тяжелый..."). На улице состоится траурный митинг, а потом, кто пожелает, - в автобусах на кладбище.
Карамазов извинился, отошел к автомату, позвонил в управление и заказал машину ровно на половину второго. Затем он снова отыскал во все увеличивающейся толпе болтливого члена "Семицветика". Тот, польщенный таким вниманием, начал с воодушевлением представлять заочно собеседнику именитых людей, оказавшихся здесь.
- Во-о-он те вон, мил-человек, с животами, это - писатели, наши самые крупные прозаики: Карасин, Алевтинин и Савченко. Очень маститые! А животики, мил-человек, это у них профессиональное - для солидности.
А в стороне от них, во-о-он тот вон, косится и весь пиджак в орденах, это самый главный барановский поэт Сидор Бучин. Его поэмы, мил-человек, покойный Валентин Васильевич Фирсов все до единой в "Комсомольском вымпеле" печатал. Последнюю так перед самой своей нелепой кончиной тиснул, "Дерзай, комсомольское племя!" - название такое... Не имели счастия прочесть?
Карамазов поэму эту всего час тому назад лицезрел, когда перелистывал подшивку молодёжки, поэтому утвердительно кивнул головой, стараясь придать лицу не очень кислое выражение.
- Претрескучая, скажу вам, вещь! - неожиданно резюмировал седовласый поэт. - Бучин выдохся еще двадцать лет назад, однако, вот - печатают, публикуют... А тут за два года, мил-человек, - шесть строк... Всего шесть! Да и то в многотиражной газете "Болванка" завода легкого литья...
Старичок, судя по всему, ущемил свою любимую бородавку и намеревался всласть поплакаться в жилетку Родиону Федоровичу, поэтому следователь довольно решительно перебил обиженного питомца молодежного литобьединения:
- Скажите, а еще писатели здесь есть?
- Настоящих, мил-человек, нету. Они в Будённовск отправились. Присутствуют еще члены "Семицветика" - так, молодежь несерьезная, все с апломбом, с амбициями... А в Будённовске ведь седни тоже похороны, мил-человек, и вот там погребают истинного писателя, хотя он и не имел счастия состоять в Союзе писателей Советского Союза - а был достоин..
- Вы Крючкова имеете в виду?
- Его, мил-человек, его самого. Вы его знаете? Читали?
- Да, конечно, - совершенно искренне ответил Карамазов. - Мне его рассказы очень нравились.
- А вы говорите! - почему-то с укором констатировал непризнанный поэт, - Вот его жаль так жаль!..
- А это кто? Вот тот, солидный, важный такой, с папочкой? - перебил разговор на другое Родион Федорович.
- Этот? Это, мил-человек, есть сам первый секретарь областного комитета Ленинского комсомола товарищ Тюбетов.
- А скажите, нет ли здесь кого-нибудь из редакции "Комсомольского вымпела"?
- Как не быть, мил-человек, вон они всей кучей и стоят, рядышком: момент такой, а то ведь они страсть как друг дружку не любят. А уж Фирсова, упокой его душу, очень уж не уважали многие из них... А щас, глянь ты, мил-человек, даже плачет - кто это? А-а-а, это их ведущее перо Полина Дрель. Она, мил-человек, командует у них отделом комсомольских будней и такие статьи выдает об этих самых буднях, что ажно слезу вышибает... Плачет, голубушка, Валентин Васильевич-то ее ценил, повышал по службе.
А вот этот, впереди всех, лупоглазый шибко, в галстуке, это, мил-человек, заместитель редактора Свист. Видите, видите, лицо довольное надеется редактором теперь стать. Повезло человеку!..
"Ну и фамилии у них - Дрель, Свист", - подумал про себя старший лейтенант, а вслух спросил:
- А Клушина нет среди них?
- Вон и Клушин стоит - черненький, с усиками, на халдыбека похож. Хороший парень, скажу я вам, мил-человек. Уж как его Фирсов грыз - он таких страсть не любил. Губит себя Саша в этой газетенке, ох губит!..
Вдруг по толпе пробежало волнение, гомон усилился. Родион Федорович подумал, что приехал катафалк, но оказалось, волнение вызвано живым человеком. От черной "Волги" к подъезду приближался седоватый мужчина в очках с уверенным властным выражением на лице. Был он Карамазову смутно знаком своим стандартным сановным обликом.
- Анатолий Лукич Быков - секретарь обкома, - пискнул дедок.
"Ого! Какое уважение Фирсову!.."
И тут же словно ждали этого момента, подвезли покойного. Медью заныл и застонал оркестр. Закрытый и, вероятно, двойной гроб, обитый ярко-красным плюшем, выгрузили из автобуса-катафалка и установили на двух табуретках. Толпа сгрудилась, обряд начался. Запылали траурные речи, посыпались торжественные словеса: "Безвременно... выражал эпоху... в первых рядах перестройки... истинный коммунист... талантливый писатель... славный продолжатель традиций Аксакова и Сабанеева... опытный редактор... острый журналист... большая потеря..."
Карамазов почти не вслушивался в то, что говорят. Он рассматривал людей. Видел скорбное, но сухое лицо Анны Андреевны и зареванные опухшие мордашки маленьких Фирсовых. Узнал он брата Анны Андреевны, очень похожего на нее, - майора с голубыми погонами. Рядом стояла их мать, а значит - теща Фирсова. У рта - платочек, но промокать им тоже нечего...
Карамазову ни разу в жизни не приходилось хоронить родных и близких, но он смутно предполагал, что над гробом, если хоронишь действительно кровно родного, дорогого и единственного - забудешь совершенно обо всем: об окружающих людях, о своей внешности... В подобном состоянии над гробом Фирсова находилась разве что старшая его дочь, подросток лет 10-11. Она захлебывалась слезами и все вскрикивала:
- Ой, папочка!.. Ой, да папочка!..
Все остальные себя помнили и соблюдали приличия.
Следователь переводил внимательный взгляд с лица на лицо и упорно думал: "Здесь ли убийцы?" Он, само собой, не надеялся вот так сразу вычислить преступников, но и время зря не терял - Валентин Васильевич Фирсов становился для него все понятнее...
Не дожидаясь окончания церемонии, Родион Федорович отыскал среди множества машин свой уазик и помчался к дому Куприковых. Но уже опоздал.
Тогда он приказал водителю гнать на новое загородное кладбище. Туда они поспели к тому моменту, когда гроб, обитый красным ситцем, вносили в ворота последней обители рядовых граждан областного центра. Впереди несли три веночка, следом четверо парней влачили забитый гроб, за ним следовала небольшая группа людей. Карамазов прошел за ворота последним.
Мать Юлии, как только установили у разверстой могилы гроб, пала на крышку, обхватила страшную домовину с останками своей дочери и зашлась в тоскливом вое. На мгновение она вроде бы чуть успокаивалась и начинала связно причитать:
- Да как же мне бы поглядеть бы на тебя-а-а!.. Да на кого же ты оставила меня, ясонька ты моя не...наг...ляд...на...я-а-а-а!..
И опять, бедная, срывалась в жуткий нечеловеческий вой. Муж ее, отец Юлии, сгорбленный и седой, трогал жену за плечо рукой, пытаясь успокоить, поддержать, а сам то и дело тыльной стороной другой ладони утирал глаза. На кончике длинного уса у него сверкала капелька скатившейся слезы. Несколько девушек и один парень плакали навзрыд...
Карамазов не выдержал, развернулся и резким шагом почти побежал к машине. Он, не знавший никогда матери, не мог выносить материнских слез.
- Сволочи!.. Гады!.. Ублюдки!.. - ругался он в такт шагу. Следователя охватила дрожь ненависти и нетерпения.
Теперь, он знал, не будет ему покоя и ровного сна, пока он не отыщет подонков-убийц и не заставит их заглянуть в глаза матери Юлии Куприковой, прожившей на свете всего девятнадцать лет.
5. Таинственный мир
В Доме печати, серой бетонной коробке казарменного типа, стоящей на пыльной загазованной и шумной улице, Карамазову раньше бывать не приходилось.
Он прошел три первых этажа, где располагалась редакция главной областной газеты "Барановская правда", из конца в конец, пока на четвертом этаже не обнаружил табличку на двери 42-го - вот совпадение! - кабинета "Зав. отделом политагигации Клушин А. А.". Родион Федорович понял, что попал уже в зону молодежной редакции.
