Михаил Ворфоломеев - Цвет черемухи
- Я тебе гостинца привез. Дома увидишь.
- Савва Игнатьевич, хорошо, что вы остаетесь! Я так рада!
- И я рад, Надюшенька, - ответил Глухов.
Когда тетка легла, Сомов, стараясь не скрипнуть половицей, подошел к окну и выскочил в огород. Нестерпимо тянуло к Катерине. Прошел он к ней за селом и свернул прямо к ее дому. В дверь не постучал, а поскреб. Она распахнулась.
- Заходи! - шепотом сказала Катя.
Сомов прошел. В комнате он разглядел, что Катя в ночной сорочке.
- Пришли...
- Пришел!
В кухне на столе горела керосиновая лампа. Сомов спросил:
- Для чего это?
- Боюсь я в грозу электричества. Как гроза - я керосинку.
Волосы у Кати были распущены и густой волной падали на плечи. Освещение было теплым, живым. Только сейчас Сомов увидел, что глаза у нее вовсе не черные, как он думал, а серые, с большими расширенными зрачками.
- У тебя Глухов был?
Она крепко стиснула его руку. Окно было открыто. Прямо под окном поднималась красная луна.
Где-то тревожно просвистела птица. Из окна шел свежий запах молодой картошки.
- А ко мне Епифанов приходил. Сел на завалинку, тихий вдруг стал. Говорит: "Вот и все, Катенька, надежды мне больше нет! Так что прощай. Глухов пришел - свататься".
- Ты пойдешь за него? - спросил Сомов.
- Пойду, Егор! Ему подмога нужна. А я все стерплю. Не ревнуй, милый мой, хороший. Не ревнуй! Ты моя нечаянная радость! Огонек ты мой! Я по тебе зарубочку оставила!
И только сейчас Сомов увидел, что на правой руке у нее бинт.
- Что ты сделала?
- Ох, нашло! Как поняла про Савву, а ты перед глазами! И сладко, и жить нет возможности! Выскочила, а у нас в кладовке лежала коса. Что толкнуло, поди догадайся. Подошла - да как ширкнула рукой по косе. Прям по шагу! Вишь ты, жилы сберегла. Ничего зарубочка будет. Потрогаю, тебя вспомню.
Сомов стоял взволнованный и не знал, что ему сейчас делать. Хотелось сказать: "Ты выходи за меня!" Но что-то держало его в трезвости. "А может, это малодушие? - думал он. - Ведь такой уже не будет!" Другой же голос говорил: "Не удержать тебе ее..." И тогда он тихо сказал:
- Прости.
* * *
Пришло время сенокоса, и, словно что-то вспомнив, люди ожили. По вечерам стали петься песни, а в назначенный день все выходили на луга. Поехала и Лукерья с подругой Марьей Касьяновной. Взяли и Надю.
Сборы были веселые, хлопотные. Больше говорили о погоде, как да что получится. А приехали, поставили шалашики и, не дожидаясь солнца, вышли на луг. Среди всех выделялся Савва Глухов. Он стоял опершись о косу. Увидев Егора, крикнул:
- Рисовать будешь?
- Буду!
- Бог в помощь! Это красиво. Рисуй.
Рядом в ситцевом платье стояла Катя. Уже все село знало, что Катерина выходит замуж за Глухова. Они и не таились. Но за эти несколько дней она сильно переменилась: повязалась белой косынкой, стала выглядеть домашней, простой и замужней.
"Вот что в ней! - понял Сомов. - Она замужняя!"
Сомов уже прихватил холст, примерно разобрал, кого он возьмет на полотно, прикинул, разметил.
Из телеги вышел старик Козлов. Ему было далеко за сто. Светлый, почти прозрачный старик с тонким и красивым лицом вышел вперед косарей. Белая косоворотка с красным пояском делала его похожим на сказочного персонажа. Но сказка не сказка, а люди затихли. И послышалась неторопливая молитва. Слова ее были непонятны Сомову, но в горле сдавило, и он понял, что сейчас заплачет. Так было все неудержимо высоко, таким близким, родным, что хотелось упасть перед всем народом и крикнуть: "Простите!" И тут он почувствовал, как кто-то его тронул, повернулся, а рядом - Надя.
- Я с тобой постою! - шепотом попросила она.
Сомов с благодарностью сжал ей руку.
А на поле происходило следующее. Старику дали косу, он сделал несколько взмахов, вернул ее и отошел.
И тут весело, напористо грянула песня, и люди начали косить.
- Надя! Надя! Это невероятно!
- Да... Это наш с тобой народ! - Она улыбнулась. - Я теперь много об этом думаю... А ты заметил, как переменилась Катя?
- Да, - признался Сомов.
- И Савва переменился. Савва очень глубокий. Он, конечно, чувствует! Ты меня извини, может, тебе это неприятно?
- Нет. Немного щемит, но это так, как и по всякому прошлому.
Косили неделю, и всю неделю стояла сухая, жаркая погода. Все загорели. Особенно хорошо сенокос подействовал на Надю. Она окрепла и, приезжая на речку, вставала на песок, делая шаг-другой, не боясь упасть. Да и Сомов хорошо поработал. Сделал несколько эпизодов, научился косить и мог косить подолгу. Правда, ныли руки, ломило поясницу, но это была приятная боль.
Через неделю все вернулись в село, и пошла обычная жизнь. На край села, неподалеку от Лукерьиного дома, стали возить лес. Это Глухов начал строиться. Все знали о его необыкновенном умении ставить дома.
Подобралась бригада помощников, в основном людей пожилых, размеренных. Судили-рядили, как поставить, где вывести окна, дверь, какой фундамент лучше. Темно-золотые, высушенные бревна лиственницы звенели от удара. Дом из самого леса может простоять двести, а то и больше лет.
С последней машиной леса приехал и Савва.
Старый плотник Маслов Иван спросил:
- Какой дом будем ставить?
- Хороший! - улыбнулся Савва. - Как в старину!
- Пятиметровый?
- Да, Иван!
- Ну давай, с Богом!
И без лишних слов принялись за дело.
- К осени поставят, - говорила Лукерья. - Не дом - корабль!
От стройки шел запах смолы и табачного дыма. Сомов все это время много работал. И все это время Надя была рядом. Она уже многому научилась и незаметно стала настоящей помощницей Сомову. Она понимала, что оказывает ему реальную помощь, и от этого гордилась собой.
Перед тем как лечь спать, она открывала свой дневник и записывала в него самые сильные впечатления дня. Теперь ее записи начинались так: "Сегодня Егор закончил портрет... Мы долго его обсуждали, и я вижу, как он доволен..."
Лукерья и Марья теперь все чаще собирались вместе, гадали о Егоре:
- А что, будет кажно лето ездить сюда, так и Наде веселее, а про нас и толковать чего!
* * *
С августом пришли ночные заморозки.
Сомову надо было собираться в Москву, но он все не мог решиться уехать. Но ехать надо было. На осень была назначена его выставка, и то, что он сработал за это лето, ему хотелось показать на ней.
Дом Глухова вырос за это время и уже стоял под крышей. Прочный, огромный, он, как гриб, словно сам вырос из земли. Савва на окна навесил наличники такой дивной работы, что видавший много на своем веку Иван Маслов сказал:
- Где же ты такие видел?
- Где-то видел.
- Тебе бы для кремля работать! Такое, брат, умение - это не плотницкое. Это краснее! Это, брат, диво! Ты их сыми! Не ровен час, завистников накличешь!
С Катей, теперь уже Глуховой, Сомов изредка встречался на улице. Теперь она была вся в заботах о доме. И, провожая ее глазами, Сомов все время думал об одном: "А ведь она и моей женой могла бы стать... И так же бы бегала по хозяйству, что-то варила, стирала..." Такой и написал портрет Кати Сомов. Строится дом, она сидит на свежеструганой лавочке в светлой косынке. Ее чистое лицо словно излучает тепло материнства. Левой рукой она прикрывала правую, то место, где у нее шрам. Тайну о нем знали только Сомов и Катя.
Десятого августа Савва пригласил на новоселье. В подарок Сомов выбрал полотно с черемухой, одну из первых здешних его работ: на скобленом столе в глиняном кувшине стоит огромный букет черемухи. Писал он его с удовольствием, и получился он праздничным.
Народу на новоселье пришло много. Войдя в дом, Сомов с Надей на мгновение остановились, так он на них подействовал. Высокий, в пять метров, светлый, обитый гладко оструганными кедровыми плахами, которые источали таежный смолистый аромат. Вдоль стен резные лавки. А стол, накрытый человек на сто, был так обилен, что и не верилось, в самом ли деле все это растет на их земле.
Гостей встречали хозяева. Катерина - в старой цыганской шали, Савва в сером костюме. Картину, подаренную Сомовым, тут же повесили на стену и ахнули - до чего она пришлась к месту. Иван Маслов с мужиками внесли кровати и шкафы из кедра:
- Получай, Екатерина, для платьев, для рубах. Ну, на койке и полежать можно, коли будет охота!
Мебель была сработана на диво. Все открывали, закрывали шкафы, спорили, что теперь уже никто такие не сделает. Наконец унесли в спальню.
В самый разгар гулянья пришел Яшка-паромщик. И он принес подарок: завернутую в газету гимнастерку.
- Для работы - милое дело! - сказал Яков. - Она у меня с фронта. Не полиняла. Друг у меня был, Сережа Пряхин. Большой, как ты! Нам только выдали амуницию, а ему на пост. Ушел, и все... И убили. Так я гимнастерку для памяти взял. Сорок лет пролежала, а она все новая. Она новая, а Сережи нету. Носи, Саввушка!
Савва принял подарок, посадил Якова. Пожилые женщины всплакнули да и все как-то вдруг притихли. Война помнилась и еще болела. Цыпин встал и, взяв баян, объявил:
- Кончай воевать!
