Борис Можаев - Мужики и бабы
Шел туда Кадыков и думал: кой леший толкнул его, человека из Пантюхина, связаться с тихановской артелью. Село торговое, народ здесь избалованный, хитрый... Эх, голова два уха! Сидел он преспокойно в милиции, тушил пожары да воров гонял... Дело нехитрое, а главное - все зависит от твоей ловкости да сообразительности. Увидел белый дым - значит, солома горит, а если дым черный - жилье. Бей в набат, собирай народ, кого с бочкой, кого с ломом или топором, лопатой. И командуй. Чего уж лучше! Так на тебе, скрутили его, обротали и в артель сунули. А он, дурак, еще и согласился... "Передний край социализма!.." Вот уйдет Успенский - и закукарекаешь на этом краю-то...
Мода на артели появилась в Тиханове года три-четыре назад после роспуска Скобликовской коммуны. Коммуну заложили еще в девятнадцатом году в имении помещика Скобликова. Помещика выселили из большого дома в пятистенный флигель, оставили ему пару лошадей, сбрую для них, двухлемешный плуг и прочий инвентарь на единоличное хозяйство, а в большом доме расселились коммунары, приехавшие с железной дороги не то из Потьмы, не то из Моршанска... да еще несколько касимовских речников с потопленных пароходов. Коммуну заложили с размахом: объединить всех тихановских мелких производителей под красное знамя общего труда. И название придумали коммуне подходящее: "Заря новой жизни". И по широкому карнизу помещичьего дома натянули красный лозунг: "Да здравствует всеобщее счастье!"
Но тихановские мужики не торопились строиться в одну колонну с коммунарами и идти в поход ко всеобщему счастью. Местный острослов из Выселок Федот Иванович Клюев пустил по народу едкую присказку: "У них, в коммуне, порядок такой: кому на, кому нет". И за четыре года в коммуну вступили всего три человека: два тихановских кузнеца, Ларион Лудило да Левой Лепило, да еще молотобоец Серган с Выселок. Лудиле и Лепиле положили жалование от коммуны, в поле они не ходили - стучали молотками в своих кузнях, плуги да бороны чинили коммунарские, да еще подрабатывали на заказах со стороны. Чего ж им не жить? А Серган, кроме права стучать молотом по наковальне, получил еще постель с чистым бельем в барском доме. Ему, бобылю из древней избенки, жизнь на готовых харчах да еще сон в тепле - показались земным раем. Но рай для Сергана оказался недолговечным: начался нэп. Коммунары поразъехались: кто подался опять на железную дорогу, кто на речные затоны, а кто двинулся в Растяпин на строительство новых заводов. В помещичьем доме открыли волостную больницу.
Скобликова на этот раз переселили на конец Выселок - дом ему построили всем миром - пятистенный, с открытой террасой, с бревенчатым подворьем. "Не обессудь, Михаил Николав... Живи на здоровье". А бедный Серган ушел опять в свою слепую двухоконную избушку.
Вот от Скобликова да Сергана и пошли по Тиханову артельные замашки. Первым сколотил артель Скобликов; он вывез из поместья токарный станок сам был хорошим токарем и с братьями-колесниками Клюевыми организовал первую тележную артель. Получили кредиты, железо, наряды на гнутье ободьев в госфондовских дубках под Бреховом. Куда с добром! Веселое время наступило. За Скобликовым сколотили артели братья Костылины, тимофеевские ведерники. И эти получили кредит, железо... и даже лавку свою открыли скобяными товарами торговали. Братья Амвросимовы создали настоящий кирпичный завод под Выселками - две печи обжига на полтораста тысяч штук в год, пять сараев для выкладки сырца, глиномялку привезли из Москвы да известняк обжигали - выдавали первосортную комковую хрущевку. Работали почти круглый год - четыре брата с сынами: двухэтажные дома построили, дворы кирпичные под жестью... Мечтали кирпичной стеной обнести Выселки, как крепость... отгородиться от Тиханова. А тихановские тоже не дремали: молодые вальщики Андрей Колокольцев, по прозвищу Ельтого, да Иван Бородин вместе с молотобойцем Серганом пришли к Прокопу Алдонину, бывшему бакинскому слесарю:
- Ты воевал за коммунию?
- Воевал.
- Создавай артель.
- На какие шиши?
- А вот на какие... Мы вступили в потребкооператив. Получили две десятины на кирпичном. Пять ям отрыли. Глину бьем, аж лапти трещат. Три сарая заложили. И бревна и хворост привезли. Подключайся! Под печи обжига получим вексель. Вон, Амвросимовым, так тем дали деньги. Они даже в кооператив не вступали. А мы что, рыжие?
Прокоп Алдонин землю делил в восемнадцатом году. Его знали, ему верили. Он и деньги получил, и печи построил, и молотилку купил. А когда в артели перевалило за двадцать семей, пришел Успенский, бывший начальник волостного военного стола. Этот и бригаду каменщиков сколотил, и торговый оборот наладил.
Успенский сидел на табуретке посреди артельного магазина, а перед ним, прямо на крашеном прилавке, свесив сапожища, расселись двое мужиков: Федор Звонцов, подрядчик из Гордеева, да Иван Костылин, тимофеевский ведерник; курили, судачили насчет скорой Троицы. В Тиханове на Троицу и Духов день лошадей кропили, и по этому случаю устраивались скачки. У Звонцова и Костылина были рысаки, вот они и прикидывали: а не ударить ли по рукам? Не выехать ли в качалках на прогон, где обгонялись верховые? Дмитрий Иванович Успенский, пощипывая свою бородку клинышком - рыковскую, как говаривали в Тиханове, подзадоривал их:
- В базарный день Квашнин ко мне заезжал. Говорит, я бы выехал на прогон, да Костылин уклоняется. А я бы с ним, мол, потягался...
- Он уж тягался со мной однова, - Костылин лысый, с венчиком рыжих жиденьких волос, а усы густые, короткие, щеточкой. И нос навис сверху, давит на усы. - От Тиханова до Любашина по большаку стебали. Я от него на два столба ушел.
- Ну и что? - не унимался Успенский и подмигивал подрядчику. - Сколько он тебе проиграл в тот раз?
- Я ставил тарантас, а он быка-полутора.
- Дак он того жеребца продал.
- С горя...
- Так теперь у него объездчик, Васька Сноп. И тот говорит: уклоняется Костылин, боится проиграть.
- Я-то хоть сейчас. Ты видел у него нового жеребца? - спросил Костылин у подрядчика.
- Орловский караковый, - отозвался тот, блеснув зубами из черной окладистой бороды. - По-моему, со сбоем.
- Ххе! - выдохнул радостно Костылин. - Орловский, да еще со сбоем... Куда ему супроть моего Русака?
- А я слыхал от Андрея Акимовича, что Квашнин на Рязанских бегах приз взял, - сказал Успенский.
- У Андрея Акимовича жеребец тоже со сбоем, - сказал подрядчик.
- Боб со сбоем?! - удивился Успенский.
- Ну, Боб...
- Он же на масленицу на целый корпус обошел твоего Маяка!
- У меня в простой сбруе был. Чересседельник ослаб... - гудел широкогрудый подрядчик. - Хомут на мослаки давил... Хлопал, что твои пехтели...
На вошедшего Кадыкова не обратили внимания Тот по-хозяйски прошел в контору и бросил на ходу:
- Дмитрий Иванович, зайди на минуту.
- Сейчас. Ну, вешать колокол на прогоне? Сбивать трибуну?
- Да я что, как другие... - отозвался Костылин.
- Андрей Акимыч приедет? - спросил подрядчик.
- И Андрей Акимыч, и Квашнин приедут.
- А из Высокого?
- Все приедут.
- А Черный Барин?
- Приедет.
- Тогда и мы приедем, - сказал подрядчик.
Успенский встал:
- Ну, по рукам!
Они хлопнули друг друга ладонями.
- И трибуну и колокол я беру на себя. О призах договоримся потом. Пока!
- Ну и потеху устроим на Духов день, - говорил возбужденно Успенский, входя в конторку. - Квашнина я еще на той неделе раздухарил. Он спит и видит себя первым. Отыграться перед Костылиным хочет. Ваську Снопа нанял. Тот говорит - я те поставлю жеребца на ноги. Я те, говорит, так выезжу, что строчить будет, как машина "Зингер". Гони, говорит, литру самогонки в день. Проиграет Квашнин свой хутор. Потеха!
- Погоди тешиться, - хмуро сказал Кадыков. - Сейчас я лавку закрою... Поговорить надо без свидетелей.
- А что случилось?
- С репой поехали...
Кадыков с лязгом закрыл изнутри железную кованую дверь на длинный крюк, толкнул сквозь растворенную форточку такую же тяжелую железную створку окна; она со скрежетом поехала наотмашь и глухо стукнулась о кирпичную стену. Окно было маленькое, под железной решеткой, стена толстая... Солнечный свет падал вкось и освещал только оконный откос. В лавке стало сумрачно.
- Что за конспирация? - усмехнулся Успенский, ходивший по пятам за Кадыковым.
Тот не ответил, сел за стол, закурил цигарку.
- Ты знаешь, что я подумал? - не унимался Успенский. - Из нашей лавки может получиться неплохая каталажка.
- Сколько тебе лет, Дмитрий Иванович? - спросил неожиданно Кадыков.
- Тридцать третий миновал. А что?
В черной сатиновой косоворотке, ладно облегавшей его статную сухую фигуру, перехваченный узким ремешком, в хромовых сапожках, подвижный и легкий, он выглядел бесшабашным парнем-гулякой, и даже светлая кудрявая бородка не старила его.
- Во! За тридцать перевалило, а ты все бегаешь на скачки, на бега... Холостой вон... Не по возрасту.