Борис Поюровский - Былое без дум
На лицах ассистентов тягостное недоумение и напряжение. Наконец, воровато взглянув на лежащее на столе фотоизображение пришельца образца 1950 года, члены съемочной группы начинают привычный церемониал "смотрин" процедуру, напоминающую помесь следовательского допроса с лошадиным аукционом, где выясняются творческие симпатии "разбуженного" с одновременным зорким и незаметным осмотром состояния челюстей и второго подбородка...
В заключение собеседования, будучи не в силах сразу и честно сказать: "Извините! До новых встреч!" - как же можно, это же элементарно нетактично, даже оскорбительно, - с массой ассистентов и улыбок "разбуженного" отправляют по дантовским кинокругам. Сначала идет фотопроба. Для успокоения молодых или старых, но ранее не охваченных кинематографом, надо признать, что здесь пробуют всех без исключения, без учета стажа, возраста и положения. Такова форма, такова вековая система. "Вы не могли бы приехать к нам на пробу?" - звонят из Киева Михаилу Пуговкину. "На что?" - резонно спрашивает бывалый Пуговкин. "Очень интересная характерная роль... милиционера". - "Что же это такое? - грустно восклицает Пуговкин. - Нет, разве я против? Я - за. Пробуйте. Пробуйте на Гамлета, на короля Лира, пробуйте на Рихтера, я готов пробоваться и гримироваться сутками. Но ехать в Киев, надевать милицейскую фуражку, запудривать свое, мягко говоря, хорошо известное в этом плане лицо... Зачем? Снимайте так. До вас уже пробовали" .
Наверное, это счастье для актера, которого приглашают сниматься "персонально", а не в результате конкурса проб, ибо это гарантия идеальных, единственно возможных режиссерско-актерских взаимоотношений, гарантия творческого равноправия на съемочной площадке и внутренней актерской свободы и уверенности в себе. Но такое бывает редко. А как правило, по студиям страны ходят в гриме и без него вереницей актеры театров и кино с внешне спокойным, независимым видом, иногда даже с несколько иронической античной полуулыбкой на испуган-ном лице. Ходят, пытаясь скрыть под улыбкой ранимое и беззащитное актерское сердце, ходят от фотопробы на кинопробы, от пробы грима на пробы пленки. Создается ощущение, что, кроме артиста, в кино уже некого пробовать.
Но вернемся к "разбуженному". Пройдет худсовет, и первое решение: он утвержден - его достают хоть из-под земли, и начинается новая Одиссея, еще не нашедшая своего Гомера. Или второе: не утвержден - и тогда он перестает существовать вообще, его вычеркивают из памяти и из записной книжки помощника режиссера. Тщетно ждет он звонка, его никогда не последует. Поборов стыд и страх, он сам звонит на студию, где ему нехотя отвечают, что пока ничего не известно, что есть шансы, что вы в числе претендентов, что будем еще надеяться, очевидно, еще будем пробовать При умелых, старых, профессиональных работниках киногруппы можно до самого выхода картины на экран так и не узнать, снимаешься ты в ней или нет.
Но, увы, проходит время, рана от нанесенной обиды зарубцовывается (актеры - ведь это дети), а потом, знаете, привычка, она ведь вторая натура - все это делает свое лечебное дело, и посему, когда в семь часов утра раздается звонок и до боли знакомый голос, отдаленно напоми-нающий о бессонных ночах, о радостном соболезновании друзей по профессии и о горечи незаслуженного человеческого унижения, произносит "Здравствуйте, с вами говорят из киногруппы "Пусть всегда буду я", это вторая серия известной комедии "Пусть всегда будет мама", как у вас со временем? и т п ". - то все повторяется сначала. И "разбуженный" распушает волосы, чтобы придать голове форму шара, так как с затылком у него по-прежнему неблагополучно. И опять в который раз направляется на студию. А в это же время в город Одессу едет молодой артист Иванов из Театра-студии киноактера, едет полный надежд и аналогичных фантазий, едет и не знает, что это едет вовсе не он, что получена в репертуарной конторе телеграмма из киностудии, где точное видение режиссуры на данную роль формулировалось вызовом: "Шлите актера лицом Баталова .." Его и послали.
Может быть, это и выход из положения. Чего там возиться с актерами, думать, искать, действительно пробовать, репетировать, гораздо проще отобрать все в той же картотеке пятнадцать мужских и десять женских стереотипно популярных имен, как образец того или иного режиссерского замысла, и требовать...
"Шлите актрису фигурой Мордюковой, лицом Румянцевой, голосом Гурченко" - и дело с концом. Только если уж договариваться о такой системе, то и артисту надо дать возможность и право пользоваться телеграфом и отвечать: "Снимусь режиссера талантом Эйзенштейна" "Согласна пробоваться оператора кепкой Урусевского" и т. д. и т. п.
Но, увы, это зыбкие мечты, а пока что в скором поезде "Москва Одесса" едет в очередной раз киногибрид... "сердцем Иванова, лицом Баталова".
Письмо А. Ю. Германа:
"Дорогой Шура!
Смонтировав и посмотрев Ваши пробы, я убедился, что Вы лучший артист, с которым мне когда-либо приходилось работать и я был бы счастлив сделать эту картину с Вами. Более того, я собираюсь, да, собственно, чего там собираюсь, мы уже делаем сценарий, где значительная роль пишется на Вас, если, конечно, Вы не откажитесь.
Это 1914 год, Крым, контрразведчик русской армии, история локальная драматическая и остросюжетная. В сценарии должны быть две мужские роли: Ваша и еще одного актера (какого, пока говорить не буду), впрочем, надеюсь, сами прочтете сценарий.
С "Глинским" же, Шура, ничего не вышло потому, что проба окончательно убедила меня, что никаким проводником Вы быть не можете, при Вашей ироничности и интеллигентности стать частью этого народа, раствориться в нем - не выйдет, хоть стригись, хоть не стригись.
Обнимаю Вас, дорогой Шура. Буду искренне рад, если сохраните ко мне десятую часть той любви и уважения, которые я испытываю к Вам.
Искренне Ваш А. Ю. Герман"
Письмо Э. А. Рязанова:
"Дорогой Шурик!
Я прибегаю к эпистолярному жанру, потому что мне стыдно смотреть тебе в глаза, предлагая ЭТО. Речь идет о персонаже по имени пианист Дима. Хотя он числится в ролях, фактически это эпизод. Если бы ты подарил нам 3-4 съемочных дня, это было бы для меня счастьем, а для картины украшением. Итак, спаси, пожалуйста, наше драматургически-половое бессилие и сыграй Диму.
Тату целую.
Твой Элик."
Большим артистам сниматься в массовках, эпизодах стыдно. Нужно, очевидно, быть таким огромным артистом, чтобы уже не имело значения, каков километраж твоей роли. А если твоя "огромность", мягко говоря, относительна, то сняться в эпизоде - святое дело, ибо иногда в микрозарисовке можно сыграть больше, чем в сорока сериях, когда твое незамысловатое лицо прочно войдет в каждую семью и станет предметом ночных кошмаров миллионов телезрителей, так как презирать, поносить и измываться над артистом может каждый, а выключить телевизор не в силах никто. (Как говаривал покойный Андрей Миронов: "Обидеть художника может каждый, а материально помочь - никто".)
В эпизодах лучше всего сниматься у режиссеров-друзей или подруг, ибо они понимают, на какой дружеский подвиг идет приятель, согласившись "украсить" (так обычно характеризуют друзья-режиссеры жертву, приносимую другом-актером на алтарь будущего шедевра) ленту своим талантливым присутствием. Снявшись у большого художника и одновременно большого друга, можно неожиданно прославиться и стать любимцем так называемого народа. Самая заветная мечта артиста, чтобы его узнавали и любили во дворе и местах общего пользования (я имею в виду магазины, бензоколонки, всевозможные кассы, станции обслуживания и т.д., то есть там, где подразумевается очередь). У Эльдара Александровича Рязанова я снялся в пяти эпизодических ролях, пробовался на две большие и отказался сниматься в одной главной, в "Гараже", где действительно была написана для меня замечательная роль, а я выпускал в театре спектакль "Ее превосходительство", и мою замечательную роль замечательно сыграл В.Гафт, что, с одной стороны, замечательно, а с другой - обидно. И все же пик результативности моих творческих взаимоотношений с Рязановым - это "Ирония судьбы, или С легким паром". Эпизод в предбаннике перед отправкой одного из героев в Ленинград стал многолетней классикой сначала советского, а потом российского кино. Ко мне повсеместно подходили "простые советские люди", часто подвыпившие, и, любовно полуобняв, спрашивали: "Анатолич! (обращение, обозначающее высшую степень уважения и приятельства, ходящее в партийных и дворовых кругах). Слушай, Анатолич! Мы тут с корешами заложились: я говорю, это бани-то Серпуховские, а эти чмуры говорят, что Пятницкие". Я, конечно, подтверждаю версию того, кто меня первый узнал и обнял, хотя, честно говоря, вся история с баней снималась ночью в холодном коридоре "Мосфильма" , ибо собрать в человеческое рабочее время этих четырех господ, работающих в разных театрах и снимающихся в разных фильмах, оказалось физически невозможно. Привезли пальмы из Сандунов, настоящее неразбавленное пиво в бочках, наняли сборную по дзюдо или самбо (память слабеет - святых вещей не помню) для изображения счастливых посетителей и снимали две ночи этот ключевой эпизод знаменитой эпопеи. Могли бы, наверное, снять и за одну ночь, но мимолетная потеря бдительности киногруппы и лично тов. Рязанова заставила всех мерзнуть под лестницей вторую ночь. Случай трагический, но поучительный. Многие помнят, а кто не помнит, я напомню: смысл эпизода состоял в том, что честная компания напивалась в бане холодным пивом с водкой до бессозна-тельного состояния и в отпаде отправляла не того человека в Ленинград. Учитывая игровые обстоятельства, холодные ночные подземелья родного "Мосфильма", исключительно для жизненности эпизода, а также для поддержания творческих сил участники сцены, почти не сговариваясь, притащили с собой на съемку каждый по пол-литра... Все эти пол-литры были заменены ими очень тонко и умело на реквизиторские с водой и сложены в игровой портфель незабвенного Жоры Буркова, который по ходу сцены доставал их одну за другой и руководил "банным трестом". Как я уже говорил, пиво было свежее и настоящее, а водка на свежесть не проверяется, а настоящая она была точно. Сняв первый дубль и ощутив неслыханный творческий подъем, мы потребовали второго дубля, совершенно забыв, что при питье разных напитков ни в коем случае нельзя занижать градус, то есть можно попить пивка, а потом осторожно переходить к водке, и никак не наоборот, ибо старая российская мудрость гласит: "Пиво на вино - говно, вино на пиво - диво".
