В Белов - Привычное дело
Тоня, откликаясь на голос Надежки, тоже запела частушку:
Мне миленок изменил, Мою подругу полюбил, Я-то не ревнивая, Гуляй, подруга милая.
Они, смеясь, уселись на бревнах. Надежка, отмахиваясь от Мишкиного дыма, заругалась:
- Хватит палить-то! Весь уж прокоптел, кочегар, садит и садит...
Ничего городского не пристало к этим девчушкам, так и остались певуньями.
- Тебе-то что, жалко? - Мишка обнял Надежку, а она захлестала его по гулкой спине:
- Ой, отстань, к водяному!
...Опять пришла теплая светлая ночь. Редкими криками кричал у реки дергач. Тоня и Надежна только что расплясались, когда Лилю крикнули домой. Она посидела еще немножко и ушла, а Мишка оставил гармонь и будто бы в шутку спрыгнул с бревен и пошел ее провожать. Тоня и Надежка видели, как они остановились у изгороди. Тоня притворилась, что ничего не видит, а Надежка взяла Мишкину гармонь.
- Путаник, дак путаник и есть!
Она заиграла на шести басах. Она всегда играла под свои частушки на этих шести басах, когда не было настоящих гармонистов.
Буду я косить траву, Которая с осокою,- запела Надежка, Тоня подхватила, и они допели частушку уже вдвоем:
Показалася мала, Пошел искать высокую.
Им было смешно, что не поделили дома единственного кавалера, в городе у каждой было не по одному знакомому.
Запевали они по очереди:
Ты носи, товарищ, кепочку, А я - кубаночку, Ты люби интеллигенточку, А я - крестьяночку.
Были, были ухажеры, Были, да уехали.
Приглашали нас с тобой, Дуры, не поехали.
Частушки у них так и сыпались. Они, смеясь, пели и на ребячий лад, на девичий, шесть басов Мишкиной гармонии еле успевали откликаться. Наконец дело дошло до самых смешных, чуть ли не с картинками:
Мне миленок изменил, Я сказала: "Ох ты!
У тебя одна рубаха Да и та из кофты".
- Ой,-Тоня вздрогнула от ночной свежести.-Что это мы распелись-то!
Надежка сразу умолкла, застегнула и положила гармонь:
- Не проспать бы завтра... Хотя Катерина сама дома теперь.
- Ты в избе спишь? Я дак на поветь перебралась.- Тоня начала закалывать на затылке волосы, держа шпильку в губах.
Они обе скрылись в проулке: дома их стояли рядом, сразу за палисадом Ивана Африкановича. На бревнах лежала и остывала нагретая Надежкиным теплом гармонь.
...Иван Африканович, лежа с Катериной под пологом на повети, шлепнул залетевшего комара, сказал шепотом:
- Эта Надежка-то хорошая девка, она твоих коров обряжала, бригадир попросил-не отказалась. А Тонька с телятами.
- Выросли девчоночки... - вздохнула Катерина. - Давно ли в школу бегали? Вот и наша Танюшка скоро невеста будет. Ну спи, отец, спи, завтра и тебе рано, и мне на ферму бежать.
Катерина провела ладонью по жесткой щеке Ивана Африкановича, но он уже спал, а она слышала, как сильно и ровно билось мужнино успокоившееся сердце.
* * *
Пришедшая ночь была светла и спокойна. Реку заволокло белое молоко тумана, а поле и деревни виднелись далеко-далеко. Дергач замолк, опять стало совсем тихо. Только иногда в каком-нибудь хлеве звучал колокол жующей жвачку коровы да чей-нибудь сонный петух-недотепа трепыхал крыльями и гоготал спросонья, не зная о том, время или не время петь.
Часа через полтора опять посветлело над лесом, опять голубоватые сумерки начали таять в не успевшем охладиться воздухе, и снова на бревна слетала вчерашняя синичка.
Гармошка на бревнах лежала по-прежнему. Птаха поскакала по бревнам, спорхнула на землю и поклевала оброненное девушками подсолнечное семечко.
Какой-то листок в палисаде Ивана Африкановича чуть шелохнулся, словно бы просыпаясь, и заря опять широким полотнищем охватила лилово-золотой окоем, добела раскаляя синие бока вчерашних облаков, всю ночь недвижно дремавших на краю неба. Как раз в это время Мишка Петров воровски выскочил на дорогу из калитки Дашки Путанки... Он оглянулся и, стараясь не спешить, подошел к бревнам, взял гармонию. Сытой, независимой походкой отправился домой.
Снова в деревне протопятся печи, бабы выгонят на траву скотину и, посудачив о Мишкиных и своих делах, уйдут в поле косить на силос, вновь придет на бревна бабка Евстолья с маленьким внучком, напевая, будет греться на солнышке.
Может быть, проезжие шоферы посидят на бревнах, а вчерашний корреспондент, ночевавший у бригадира, уедет с ними обратно в свою редакцию. Либо опять придет заливало Куров и будет рассуждать с Мишкой насчет союзников.
Все может быть завтра на смоляных бревнах.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. И ПРИШЕЛ СЕНОКОС
В лесу на Левоновых стожьях Иван Африканович косил по ночам для своей коровы. Днем он вместе с Анатошкой и Гришкой косил колхозное сено, помогала иной раз и Катерина: за два дня ставили стог. А по ночам Иван Африканович ходил косить для себя. Стыдно, конечно, было, бродишь как вор, от людей по кустам прячешься. Да устанешь за день на колхозном покосе, а тут опять всю ночь шарашиться.
Корова - это что прорва, всю жизнь жилы вытягивает.
С другой стороны, как без коровы? Без коровы Ивану Африкановичу тоже не жизнь с такой кучей, это она, корова, поит-кормит.
И вот он косил по ночам. Потому что десять процентов сена от того сена, что накосишь в колхозе, эти десять процентов для Ивана Африкановича как мертвому припарка. Самое большое на месяц корму, скотина стоит в хлеву в году по восемь месяцев. И вот Иван Африканович косил по ночам, как вор либо какой разбойник. Ворона на ветке лапами переменится или сучок треснет - оглядывайся, того и жди, выйдет бригадир, либо председатель, либо уполномоченный. "А что вы,- скажут,-товарищ Дрынов, в лесу делаете? А где, товарищ Дрынов, ваша колхозная совесть, с которой мы вперед идем?" Возьмут субчика под белы руки и поведут в сельсовет. Дело привычное. Ну, правда, не он один по ночам косит, все бегают.
Для коровы на зиму надо три стога минимум. С процентами да и с приусадебным участком три стога, не меньше, без этих трех стогов крышка.
Иван Африканович шел вчера мимо гумна. В гумне мат грозовой и крик, навалился председатель на бригадира. Изза косилки, что второй день простаивала. "Пустил механизм?" - спрашивает. "Где же я его пустил, ежели ножи точить не на чем", - бригадир отвечает. "А я тебе говорю, через два часа если не пустишь косилку, пеняй на себя, сниму с должности". -"А иди ты к е... матери с твоей должностью!"-это бригадир. А председатель как даст ему по уху... Чем кончилось, Иван Африканович не узнал, поскорее прошел мимо, потому что, когда начальство бригадира колотит, лучше не ввязываться, от обоих и попадет.
И вот Иван Африканович косил по ночам. Обшаркал косой все кустики на небольшой пустовине, на добрый стожок уже скопилось травы на Левоновых стожьях. В лесу, километрах в семи от деревни. Конечно, бригадир знал, что Иван Африканович косил по ночам. Знал и Иван Африканович, что бригадир знал, только оба притворялись малыми ребятами и в глаза друг дружке старались не глядеть.
Нынче днем встретил Иван Африканович бригадира в поле на колхозном покосе. Сметали только что стожище.
Большой, ядреный стожище, что твоя колокольня. "Что, Иван Африканович, центнеров десять будет, пожалуй?"- сказал бригадир. "Центнеров десять, пожалуй, будет",- сказал Иван Африканович. "Ну, а ежли будет, дак и давай шпарь, Иван Африканович".-"Ладно, буду шпарить,- сказал Иван Африканович, - только пошто это шерсть-то у единоличных коров не в ту сторону растет?"
Захохотал бригадир и говорит, что это еще ничего, когда в другую сторону шерсть у коров, а вот когда у людей не в ту...
И пошел, а Иван Африканович обтеребил стог и начал новый закладывать, еще шире, еще матерее.
А потом, ночью, отмахал семь верст в лес тихонько, чтобы не услышал кто, наставил косу, обкосил кустиков с полдесятка и опять семь верст обратно, еле успел к бригадирову звону позавтракать. Хорошо! Третью ночь спал Иван Африканович всего часа по два, дело привычное.
Зато после каждой ночи на душе легче, - как-никак, а корову прокормит зиму. На четвертую ночь сметал первый, хоть и небольшой, но все же стожок; на шестую еще один добавил, тоже небольшой, и утром опять ушел на колхозный покос. Вечером взял с собой в лес Гришку. Хоть и невелик еще парень, а все же подмога. Гришка нес грабли, отец косу, да топор, да оселок. Пришли в лес.
Гришка ртом хамкает, от комаров отмахивается, ему очень захотелось спать.
- Пап, мы тут будем ночевать?
- Не ночевать, а косить будем, - сказал Иван Африканович.
- Пошто в лесу-то? - спросил Гришка. - Ты ведь с мамой в поле косил, а теперь в лесу. Что, разве там травы больше нету?
- Нету.
- Ну, папка, ты и врун!
- Поговори у меня! - Иван Африканович взял косу. - Бери грабли да зацапывай! А я тут рядом буду...
Отец ушел косить, а Гришка оглянулся, взял грабли.
Тихо было и темновато, небо за березами краснело еле-еле.
Мошка с комарами ела Гришку почем зря, а ему надо было зацапывать сено, и он не понимал, почему ночью надо переться в лес, да еще в такую даль. Гришка нагреб две маленьких, под свой рост, копенки, устал и сел на одну копешку. Комары и мошка совсем его закусали, лезли прямо в штаны и под рубаху. Холодно стало, пала уже роса, и Гришка сидя задремал. Потом незаметно заснул, склонился на копешку. Иван Африканович пришел, не стал его будить, накрыл фуфайкой:
