Александр Грин - Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения

Ну, к Маргарите?

В Ревеле она
Матчиш танцует коммерсантам
И, кажется, пьяна.
Ее вчера с немецким адъютантом
Я видел в Мюнхене, а давеча — в Нанси,
На крыше, с телеграфом;
Работает не за одно «мерси»
С каким-то — черт их унеси! —
Международным графом.

Что там чернеет? Посмотри!

Корабль германский трехмачтовый,
На мину налететь готовый;
На нем мерзавцев сотни три,
Портрет Вильгельма, сухари,
Воды холодной сто ушатов
Да груз немецких дипломатов.

Всё утопить!

Вчера охотники стрельбу по мне открыли,
Да как! Не пулями, а сундуками били!
Я, знаете, дремал;
Вдруг, в полуночный час, «трах, трах!» —
Запело здорово в ушах.
От страха я упал.
Куда ни повернись — все «бум!» да «бум!».
Побрел я наобум.
Меж тем — то сбоку трахнет,
То чуть не под носом, визжит, свистит и пахнет
Ужасной гарью. Наконец, прошло
Сметенье леса; в норму все вошло.
Иду я перелеском,
Смотрю: охотник спит, ружье играет блеском…
Затрясся я — однако подошел,
Обнюхал… Мертв он был, — я мертвеца нашел!
Ну, думаю, попал в себя случайно!
Однако ж подозрительная тайна
Явилась далее: здесь много было их
Все мертвых и в крови — охотников таких…

А белка, ворочая шишку,
Пропела кокетливо мне:
«Я этого бедного мишку
Вполне понимаю, вполне!
Теперь шутники, для потехи,
Лес темный исследовав весь,
Свинцовые стали орехи
Нам, белкам, разбрасывать здесь.
Но странно смотреть на иного
Бредущего тут шутника, —
Когда он упал, и немного
Дрожит, замирая, рука…
Он в полости нежной и зыбкой
Бледнея отходит ко сну.
И смотрит с застывшей улыбкой,
Как я пробегаю сосну».

Блоха скакнула на два фута…
Вот красота!
Блохой счастливая минута
Пережита!
Но кто-то черненький, с ней рядом,
Свершив прыжок,
Как и она, виляет задом
И чешет бок…
Вот огорченье! Вот тревога!
Блоха — дуплет,
Четыре фута… Слава богу —
Нахала нет?!
Блоха косится… побледнела…
Ах! Что за черт?!
Тень тут и заслонила тело,
Побив рекорд…
Да, на полкорпуса отстала
Моя блоха!
Клопы смеются: «Проскакала!
Хи-хи! Ха-ха!»
И вот — прыжок восьмифутовый
Готова снесть, —
Блоха пустилась в риск фартовый,
Спасая честь;
Но сверхнадрыва рой блошиный
Ей не простил…
«Блохой, мол, будь, а не машиной!»
И умертвил.
Сердечный вздох печально бросил
Над трупом сим…
Капут блохе… Прощенья просим
Засим…

Нет! Не умер Дон-Кихот!
Он — бессмертен; он живет!
Не разжечь ли в вас охоту
Удивиться Дон-Кихоту?!
Ведь гидальго славный жив,
Все каноны пережив!

Каждый день на Росинанте
Этот странный человек,
То — «аллегро», то — «анданте»,
Тянет свой почтенный век.

Сверхтяжелую работу
Рок дал ныне Дон-Кихоту:
Защищать сирот и вдов
Был герой всегда готов,
Но, когда сирот так много
И у каждого порога
В неких странах — по вдове,
Дыбом шлем на голове
Может встать — при всем желаньи
Быть на высоте призванья.
А гидальго — телом хил,
Духом — Гектор и Ахилл.
Он, к войскам не примыкая,
Не ложась, не отдыхая,
Сам-один — везде, всегда,
Где в руке его нужда;
Где о подвиге тоскуют —
Дон и Россинант рискуют.

Колдунов на удивленье
Производит вся земля;
Век шестнадцатый — в сравненьи
С нашим веком — просто тля.
О старинном вспомнить странно,
Дети — Астор и Мерлин;
Вот лежит в заре туманной —
Злой волшебник Цеппелин;
Дале — оборотней туча,
Изрыгая с ревом сталь,
Тяжковесна и гремуча,
На колесах мчится вдаль.
И — подобие дракона —
(а вернее — он и есть!)
Туча мрачная тевтона
Отрицает стыд и честь.
Там — разрушены соборы
Черной волей колдуна,
Там — везут солдаты-воры
Поезд денег и вина;
Там — поругана девица,
Там — замучена жена,
Там — разрушена больница,
И святыня — свержена!

А гидальго Дон-Кихот
Продолжает свой поход.
То разбудит часового
От предательского сна,
То эльзасская корова
Им от шваба спасена;
То ребенку путь укажет
Он к заплаканной семье,
То насильника накажет,
То проскочет тридцать лье
Под огнем, с пакетом важным,
То накормит беглеца,
То в бою лихом и страшном
В плен захватит наглеца…

Очень много дел Кихоту;
Там он — ранен, мертв он — тут;
Но — пошлет же Бог охоту —
Воскресает в пять минут!
Так, от века и до века,
Дон-Кихот — еще не прах;
Он — как сердце человека
В миллионах и веках.

Как-то раз в кругу семейном, за вечерним самоваром
Я завел беседу с немцем — патриотом очень ярым.
Он приехал из Берлина, чтобы нам служить примером —
С замечательным пробором, кодаком и несессером.
Он привез супругу Эмму с «вечно женственным», в кавычках,
С интересом к акушерству и культурностью в привычках.
Разговор как подобает все вокруг культуры терся…
На германском идеале я застенчиво уперся.
Снисходительной усмешкой оценив мою смиренность,
Он сказал: «Мейн герр, прошу вас извинить за откровенность,
Чтоб понять вы были в силах суть культурного теченья,
Запишите на блокноте золотое изреченье.
Изреченье — излеченье от экстаза и от сплина:
Дисциплина — есть культура, а культура — дисциплина.
Дети, кухня, кирха, спальня — наших женщин обучают;
Дисциплина, кайзер, пфенниг — им в мужчинах отвечают.
Идеал национальный мы, конечно, ставим шире:
От Калькутты до Марселя, от Марселя до Сибири.
Вы народ своеобразный, импульсивно-неприличный,
Поэтически-экстазный и — увы — нигилистичный.
Гоголя и Льва Толстого изучал я со вниманьем…
Поразительно! Писали с несомненным прилежаньем…»
Я пустил в него стаканом (ты б стерпеть, читатель, смог ли?).
Он гороховые брюки подтянул, чтоб не подмокли.
И, картинно улыбаясь, молвил: «Пятна от тэина
Выводить рекомендую только с помощью бензина».

P. S. Стиль подделываю Гейне с тем намеком, что за Вислой
Сей талант великолепный признают с усмешкой кислой.
А поэтому полезно изучать, для просвещенья:
В людоедских прусских школах все его произведенья.

Однажды случилось, что в неком эстете
Заснула душа.
Вздремнула, заснула и в сне потонула,
Забыв все на свете,
Легонько и ровно дыша.

Здесь следует оговориться,
Пока душе эстета спится:
Что значит, собственно, эстет?
Ответ:
Эстет — кошмарное, вульгарное созданье,
Природы антраша и ужас мирозданья.
Он красоту — красивостью сменил,
Его всегда «чарующе» манил
Мир прянично-альфонс-ралле картинок,
Альбомов и стихов, духов, цветов, ботинок;
Его досуг — о женщине мечты;
Его дневник — горнило красоты;
Штаны — диагональ, пробор — мое почтенье,
Излюбленный журнал, конечно, «Пробужденье»…
Короче говоря —
От января до января —
Ходячая постель, подмоченная гнилью
С ванилью.
Словцо в сердцах, читатель, сорвалось,
Авось
Его редактор не заметит,
Сквозь пальцы поглядит… иль так… в уме отметит.
Ну, далее… Эстета на войну Берут; стригут
пробор, отвозят за Двину,
За Вислу — и пошло. Эстет зубную щетку
Молитвенно хранит и порошка щепотку
От крыс, клопов и блох.  И зеркальце при нем

Последний дар души, что ночью спит и днем.
Эстетово в окопах тело
Обтерлось, наконец, и кашу лупит смело,
Хоть ранее поворотило б нос
От рубленных котлет (от отбивных — вопрос).
Однажды, после перехода,
К позиции подъехала подвода
С походной кухней. Хлещет щи эстет…
Проснулась вдруг душа, скорбит, а он в ответ:
«Коль щей не буду есть — умру, прощай, красивость
Смири, душа, спесивость!»
Тогда души услышал он слова:
«Пустая голова!
О том лишь я скорблю, что щей осталось мало,
А то я б за двоих душевно похлебала!»
Мораль обязан я сей басни показать:
Щи были хороши; душа же — как сказать?..