Юлий Крелин - Уход
– Нет, не так: сейчас или навечно?
– Хм! По-моему, для вас, для медицины – быть.
– Для нас, для медицины, для религии тоже – уйти из «быть», из тела так, чтобы попасть в духовный сад.
– Стоп! Все! Уже ничего не понимаю. Надо подумать. Здесь останови: вон метро. Удачи тебе в борьбе с недужным телом и за счастливую душу.
* * *– Готова машина? Что, прямо сегодня? Конечно, жду! – Илья положил трубку, удовлетворенно улыбнулся и назидательно сказал зеркалу: «А говорили: обманут. Вот вам! Верить надо». Стал натягивать куртку, но телефон зазвонил снова.
– Слушаю… Да, Евгений Львович… Позвонили. Сейчас едем обкатывать… Я был уверен… Вечерком позвоню… А точно завтра хотите?.. Ну ладно. Позвоню. А от Гали не получу по шее?.. Ну, не гневитесь. Приеду – позвоню.
Он выскочил из подъезда, и одновременно подъехали его бывшие обидчики. Машина выглядела вполне прилично. Ребята чувствовали себя героями и благодетелями, будто не они разбили, а просто ликвидировали чей-то грех. Втроем обошли машину вокруг – ощупывали, оглаживали.
Через час Илья звонил шефу:
– Евгений Львович, все в порядке… Договорились: четверть девятого. Только чтоб Галя не провожала – я боюсь.
Мишкин вышел из подъезда, будто не было никакой операции, будто не остался в нем продолжающий разрастаться рак. Разве что несильно похудел – да и то лишь на врачебный взгляд. А вообще-то незаметно.
– Я уже попросил назначить на сегодня операцию. Небольшую. Для раскачки. Разминка. Больную знаю. Ты не проверил?
– Угу, мне позвонили. Все готово. И обход сделаете?
– Не полностью. Сначала по историям посмотрю, кого надо, а кого и не обязательно.
– Я даже сейчас могу сказать, кого стоит посмотреть.
Илья ассистировать не пошел, но на всякий случай стал у Мишкина за спиной. Хотя, глядя на заведующего, на его стать, знакомые повадки, уверенную хватку, можно было не беспокоиться. Операция стандартная, привычная – хронический холецистит с камнями.
Однако хорошо, если всё пойдет без осложнений. А ведь они могут возникнуть при любой операции у любого хирурга. Как будет себя вести оператор, после долгого перерыва? Как управится?
Евгений Львович оперировал спокойно, будто и не было никакого перерыва. Главное – не отвыкли руки, так и ходили, благодаря рефлексам, отработанным еще тридцать лет назад. Илья вспомнил, как когда-то профессор Петровский демонстрировал операцию знаменитому французу – одному из виднейших хирургов Европы. Операция была типичной, болезнь хорошо изучена, больной не представлял никакой сложности. Но случилось неожиданное, и академик, забыв про всё, дал волю и своим эмоциям, и нестандартным своим умениям. Когда всё благополучно завершилось, Петровский вспомнил про именитого француза и стал извиняться, что не сумел продемонстрировать свое гладкое искусство. Но басурманский гость возразил: «Да вы что! Как делают гладко, я видел много раз. Куда интереснее было наблюдать, как вы выходите из положения в экстремальной ситуации».
А у Мишкина сегодня прошло все без эксцессов. Закончив операцию, он сказал:
– Слушай, Илюша, давай в кабинете у меня вместо дивана поставим кровать и немножко мне покапаем. Поддержим силы на подольше. А? А я в это время полистаю истории болезней, и к концу рабочего дня полностью восстановлюсь… Если что-то потерял…
– Вот уж не ожидал такой разумности. Сейчас сделаем.
«М-да, нелегко дается ему имидж супермена», – промелькнуло у Ильи в голове, пока он бежал распоряжаться и готовить капельницу.
Вечером к Мишкиным опять потащился народ. И Саша с женой, и помощники Евгения Львовича, и друзья-профессора, и все, кого волновал его первый рабочий – первый послеоперационный операционный день. А волновало это всех. Гости извинялись, что не дают ему отдохнуть, но сам он был рад – он остается в жизни и, пожалуй, еще больше стал центром своего маленького мирка.
Женя прошел на кухню, где Галя готовила пирожки на всю ораву.
– Я ж тебе говорил, – прошипел он ей прямо в ухо, – что рак не будет управлять моей жизнью.
– Да не обманывай ты себя. Разве такое повальное шествие – не результат твоей болезни?
Но Мишкин не стал слушать. Он гордо удалился и залег, снова став центром собравшегося общества.
– Еще бы нам лежачие места – и был бы настоящий римский симпозиум, что по-ихнему означает «возлежание», правда, историк? – блеснул образованностью Борис.
– С той только разницей, что не римский симпозиум, а греческий, что по-ихнему означает «совместная попойка», – парировал Толя.
– А нельзя ли, Толя, без профессионального выпендривания? – вдруг обиделся Борис. – Я только-то и хотел сказать, что у нашего Жени чисто римская осанка. Патрицианская.
– И правда, похоже, – примирительно согласился Анатолий.
– Вылитый цезарь! – подхватил профессор Леша.
Борис благодарно улыбнулся, и все вновь включились в общий бессмысленный треп. Сегодня приспособиться к ситуации, казалось бы, было проще: сделав операцию, Мишкин словно дал всем возможность вести себя как обычно. С другой стороны, все понимали, что оперировать в таком состоянии – вовсе не обычное дело. И говорить что о будничном как о необычном, что о необычном как о будничном значило: подчеркнуть недуг. Впрочем, непонятно, как он сам понимал свое состояние. А потому сегодняшней операции никто не касался, и речь, как всегда, пошла обо всем и ни о чем.
– Пусть симпозиум не от римлян, зато от них законность, право, – проявил эрудицию Илья. – Первое правовое государство.
– Положим, закон есть уже и в Ветхом Завете, – как и положено неофиту, Леша был несколько зациклен в определенном направлении. – А римляне придумали распятие.
Борис:
– Римляне придумали координаты жизни. Пересечение и есть крест, где завершающая точка жизни. Это подтверждает и инцидент с Христом.
Мишкин неодобрительно хмыкнул:
– Прекрати богохульствовать! Помнишь в фильме: ищи дорогу к Храму.
Леша удовлетворенно закивал. Борис же ринулся в бой:
– Кто его знает, какая из дорог ведет к храму. Пойдешь – а она к пропасти.
Естественно, не утерпел и Анатолий:
– Большевики пошли к храму и дорогу нашли геростратову. Дорогу нашли и храм сожгли.
– Они же свой храм строили, – вступил в разговор Олег.
Не удержался и Илья:
– Строили-строили – на песке и из песка. Пока еще мокро было… от крови, он держался, а чуть подсохло, все и рассыпалось.
– Ну ты, Илья, даешь. Молчал, молчал…
– Ну, как говорится, мы университетов не кончали, но, так сказать, пиво пили…
Галя внесла большую тарелку с пирожками. Борис вытащил из портфеля новую бутылку. Общий галдеж. Будто ничего особенного не происходит, ничего не случилось, жизнь продолжается…
И впрямь продолжается.
* * *Мишкин проснулся около четырех. Еще темно. И, как всегда в этот час, как было и до болезни, поползли в голове самые мрачные мысли. Они и сейчас не были впрямую связаны с постигшей бедой. Что будет… И как пойдет работа у сына. И вообще сын его расстроил. «При всех-то ничего. А все дурацкие аргументы, чтоб я не выходил на работу сейчас. Дурак, что ли? Жаль. Не я. И всё – по телефону, чтоб в глаза не смотреть. Будто не мой… Я ему: не мучай меня. Обиделся. Видишь ли, кричу на него! Разве я кричал, что он дурак, что я не хочу с ним разговаривать, что он чего-нибудь не имеет права?! Я кричал, чтоб не мучили меня. Может, мне никогда уже не доведется быть в родном месте. Ведь эта больница – место жизни всей. Да это ж не пафосная болтовня. Там же прожил… Вообще-то, может, и хватит – наоперировался. Да и в отделении нищенство сплошное. Уже не развернуться. Мне, что ли, разворачиваться? Отыгрался паренек. Что-то не про то я. Всё дурное в голове почему-то. Что, в конце концов, произошло? Закон природы. Это ж не обойдешь».
И как уже бывало не раз, правда, не в столь чрезвычайной ситуации, удалось переключить мысли на прошлое, на случаи из собственной операционной жизни. В последние годы выработался и стал привычным этот механизм мышления: когда не спится, спасаться «охотничьими байками». Мишкин их не рассказывал… Или рассказывал, но только себе – так сказать, в подушку. Впрочем, это раньше ему помогало. А сейчас?.. Будто и не висит на нем… в нем, уже не угроза, а реальная причина… Не думал… Вспоминал. Глупо же. Но так получалось… Как всегда. А нынче, вот уж совсем не как всегда…
Тому парню было около двадцати. Он упал с девятнадцатого этажа. Вроде и нелепо, что привезли. Труп, что ли?! Девятнадцатый этаж! Ан нет. Парень говорил, жаловался, стонал – жив, стало быть. Строительство дома. Он летел сквозь какой-то технологический туннель. Что это такое, никто из них толком не знал, но ясно, что полет был как-то ограничен, сжат, что ли, по сторонам. Короче, жив парень! Потому и жив. Пока жив. Мишкина позвали в реанимацию, и он поспешил, услышав про такую невидаль: жив, упав с девятнадцатого этажа. Надо же! И все бежали, кто услышал. И не так чтоб сильно ободран. Но все же покорябан порядочно. Травматологи давай кости щупать, а Мишкин – живот. Кто ноги, кто зрачки смотрит. Но быстро все угомонились, все упорядочилось, стала выявляться определенная последовательность в действиях набежавших. Смешно! – но давление держит. Сознание сохраняется и при осмотре. Рентген сделали: переломы обоих бедер. Только-то! Даже ребра целы. А вот и узисты тащатся со своим аппаратом. Ага! В животе жидкость. Вот это понятно. А на ощупь и не скажешь… Что бы ни было – надо идти в живот. Всем ясно. Быстрее – давление держит. Мишкин сам начал было мыться… «Нет, шеф, дайте нам сначала. В случае чего – вы. А мы с Игорем… А?» – «Ну, валяйте, только в темпе. Я постою». Помощники заплескались в тазиках. Больной уже введен в наркоз, интубирован. Вот уже и живот накрашен – обработан и накрыт простынями. Тогда они были исключительно белыми – это сейчас и зеленые, и голубые… Ребята торопятся, да и анестезиолог подгоняет. «Не гони лошадей – он же стабилен». – «Вот именно, Евгений Львович. Пока. Пока стабилен». Илья быстро, ловко вскрыл живот. Кровь, разумеется. Отсосали. Не бог весть. Может, больше пол-литра. Откуда?
