Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)
Первые три часа дежурства Новикова прошли незаметно. Но к 10 часам уличная суета и движение стали стихать, лавки запирались, прохожих становилось все меньше и меньше. А мороз крепчал и крепчал. Теперь, когда не надо было постоянно следить за движением извозчиков и прохожих и перемещаться с места на место, Новиков почувствовал, как он озяб.
– Эх, было бы 50 к. в кармане, выпил бы! У Семки – трактирщика, тут недалеко, всегда для знакомого человека мерзавчик найдется, да денег нет, истратил на дурацкую куклу. Согрелся бы… а она вот, чурбан, тут за пазухой лежит, мешает…
Опять выругал городовой и девочку, и жену-баловницу, стал топать ногами и руками махать, чтобы согреться. На улицах все тише и тише, все реже прохожие, только ветер свистит и воет, забираясь в рукава, под башлык, леденя лоб и лицо, особенно на перекрестке, где он стоит, так и обдает и жжет холодным дыханием.
В самом деле, не отойти ли в сторонку?
Подошел к угловому подъезду магазина, прислонился, крепче засунул руки в рукава, задумался.
Правда, балует Наталья девочку, моет ее, чешет, как барышню ведет, да и нельзя не побаловать, одна ведь у них, это правда, да и девчонка хорошая, ласковая, лепетунья, молится за тятьку!.. Он улыбнулся, поник головой, дремлет.
Рисуется его теплый угол. Тишина, лампадка перед образом горит, спит ребенок, а жена сидит у лампы, в окно смотрит, мужа ждет. Боится за него Наталья. «Сколько вас таких, безответных, поубивали злодеи. И за что, за что?..»
– За что, в самом деле, – думает Новиков. – Ни я их не знаю, ни они меня. Придут какие-то незнакомые, неведомые, откуда, что, и давай палить по городовому. Семена Пугина убили, Иванчуку руку раздробили, до сих пор поправиться не может. А он только 8 дней как на пост стал!.. Стоишь вот так вот на дежурстве, да только и посматривать по сторонам, как бы не пальнули!
– Господин городовой, позвольте закурить!
Над самым ухом.
Вздрогнул Новиков, смотрит – стоят два человека, закутано лицо, не видать, кто и какие, руку к нему протягивают. Схватился Новиков рукой за кобуру, другая свисток ко рту подносит.
– Проходи, проходи, чего там закурить? Много вас таких хо… – Не договорил. Раз… раз… блеснуло что-то… ж… ж… ж… засвистело возле самого уха и вдруг толкнуло в грудь, плечо, обожгло лицо, сразу залило глаза чем-то горячим. Он хочет оттолкнуть от себя что-то, протягивает вперед руку, и от жгучей боли в плече теряет сознание.
* * *– Ну, Новиков, как ты себя чувствуешь? – говорит полицмейстер и наклоняется над ним.
В раскрытые широко глаза блеснул свет. С удивлением оглядывается Новиков, он видит большую комнату, людей кругом, сам он лежит в кровати, в чистом белье, голова вся забинтована и руке очень больно, так что пошевелиться нельзя.
– Поцарапали тебя негодяи, лоб немного, да плечо прострелили, но это пустяки. Крови только много потерял, через неделю доктор обещает тебя выписать, скоро все подживет. А вот если бы этого у тебя не было, так в Царствии Небесном уже сидел бы теперь. В самое сердце попало бы!
И он, смеясь, протягивает Новикову Авдонькину куклу и показывает две пульки, которые засели в деревянном чурбане…
А. В
Виноват!
Рассказ
Роман Никитин уже 11 лет городовым, года три стоял в предместье города, у Каменного моста, а последнее время его поставили на перекрестке двух больших улиц, где много прекрасных магазинов с зеркальными окнами, красивые дома и нарядная толпа.
Роман Никитин отличный служака, он не пьет совершенно, хорошо грамотный, толковый, исполнительный. Он на хорошем счету, и околоточный и пристав им довольны. Доволен и он: 28 р. жалованья, от двух шикарных магазинов по 2 р., да фруктовщик на углу дает 1 р. в месяц, жить можно, считая и чаевые на Пасху и Новый год от домовладельцев. Давно бы следовало и повышение ему дать, старшим сделать при полиции или у дворца генерал-губернатора поставить. Но в прошлом у Романа Никитина есть пятно на карьере, которое нет-нет да и вспомнится ему, зачитывается и мешает дальнейшему повышению: он упустил важного преступника, так опрометчиво, непростительно упустил. Хочет ли кольнуть Никитина товарищ или начальство попрекнуть за какой-нибудь проступок, хотя немного их у него, сейчас напомнят: «…ну уж ты, ротозей, преступника упустил!»
И съежится городовой, потупится: «Правда, упустил, виноват!..»
Вспомнит и он свой проступок иногда, нахмурится, вздохнет, рукой махнет… виноват!..
Чаще всего вспоминается ему вся эта история на Пасхе, как ударит колокол, запоют в церкви «Христос Воскресе»; так вот и встанет в памяти вся эта картина, вспомнится…
Вот что вспомнится Никитину.
Он из запасных, солдат. Отслужив 5 лет своей службы в большом городе, он почти не служил в строю, а провел денщиком в семье одного офицера. И барин, и барыня были люди хорошие, добрые, работой не мучили, обращались с ним ласково, а он был отличный денщик, исправный во всем, грамотный, чистоплотный. В том же дворе, где жили его господа, жил еще один офицер, у которого тоже был денщик, хотя из другого полка, но они познакомились и подружились. Никитин был человек тихий, смирный, а Боразов живой, энергичный, весельчак: и на гармонике играть был мастер, и выпить не прочь. Деньги всегда водятся у денщиков: и порционы получают, и от господ перепадает. Никитин все припрятывал, собирал, думал, как на родину вернется – женится, избу новую будет ставить. Он был из очень бедной семьи. Наделы на его родине, в Рязанской губернии, крошечные, и на двух братьев и отца едва приходилось 4 десятины, да и то плохой, неродимой земли.
А Боразов все деньги свои прогуливал, как ни журил его товарищ. «Жизнь, – говорит, – одна, жив буду, заработаю, как в запас выйду». Хоть поспорят иногда товарищи, но все же жили ладно, пока не поступила к детям господ Никитина няней девушка Даша. Как увидел ее Никитин – маленькая она была, беленькая, с кроткими светлыми глазками – сразу что-то екнуло в сердце, и уж потом, как увидит ее, заговорит, так и загорится в груди. Как будто и Даша ласково на него посматривала, пока не познакомилась с Боразовым.
Щеголь, весельчак, гармонист… Ну где же скромному и тихому Никитину с ним спорить?.. Пошли встречи. Только выйдет Даша на прогулку с ребенком, Боразов тут как тут. Вечером уложит детей, выйдет за ворота посидеть, опять гармоника зазвучала, смех и шутки.
Прошло лето, наступила осень. Никитин страшно страдал, глядя на любимую девушку: предчувствовал он, что Боразов погубит ее. Так и вышло. Вдруг попросила расчета Даша. Господа были ею довольны, и дети привыкли, не хотели ее отпускать, обещали прибавить жалованья, но девушка все-таки ушла. Сердце кровью обливалось у Никитина, знал он, что господа Боразовы меняли квартиру; значит, сманил он девушку куда-нибудь поближе к себе.
С тех пор возненавидел он товарища, думать о нем равнодушно не мог и, если бы встретился где, кажется, не стерпел бы, ударил. А о Дашеньке старался позабыть, как ни больно ему было. Прошел год. Кончили службу солдаты, но ни один ни другой на родину не вернулись. Никитину писали из деревни, что неурожай за неурожаем 3-й год, крестьяне с голоду пухнут; что ему 4-му было делать на пустой земле? Попросил он рекомендации своего барина, сходил к ротному, у него места попросил, кое-как месяца 3 перебился и наконец получил место городового.
Ни о Даше, ни о Боразове не слыхал он несколько лет. Уж он был женат, и дети пошли, как однажды совершенно случайно, стоя на своем посту у Каменного моста, увидел Дашеньку, но страшно постаревшую, похудевшую. Поглядел на нее, дрогнуло сердце, окликнул, остановил. Узнала и она его, заговорила, сказала, что замужем за Боразовым, который тоже на родину не поехал, а служит на фабрике писчебумажной под городом; здесь же у Каменного моста они живут.
Немного времени спустя встретились и старые товарищи. Боразов тоже худым стал, бороду запустил, но одет был чистенько, при часах. Он посмеялся над Никитиным.
– Что это ты в фараоны пошел? Другого хлеба для тебя не было? – Никитин смешался сначала. Потом стал защищать свою службу. А Боразов руки в карманы засунул, дерзко так смеется. Неприятно стало Никитину, замолчал он.
Они расстались, и стал Никитин избегать товарища. Увидит издали, отойдет или отвернется. Дашеньку ему было жаль, видно, не очень-то сладко ей жилось, всегда она бедненько так одета, сама воду таскает на плече; видно, муженек не очень-то жалеет, все заработки прогуливает, а она все тяжелое работает. Прошло сколько-то времени. В городе, до того тихом и спокойном, начались волнения среди рабочих. То на одной фабрике, то на другой, то в одной мастерской, то в другой стачки, забастовка. Стали собираться рабочие за городом по профессиям: сойдутся, галдят, галдят, на другой день смотришь – стоп мастерская, на работы никто не пришел. Начала полиция переписывать главарей, пошли аресты.
Только стали доходить слухи до Никитина, что главным заправилой всех этих сходок и митингов – Боразов. Соберет рабочих, говорит с ними, книжки им читает, когда дело говорит. А когда и вовсе вздор, но рабочие ему верят, слушают.
