Валерий Брумель - Не измени себе
Все складывалось как нельзя лучше. Я ожидал настороженности, препятствий и вдруг такая гладь!
Мне сказали, что Гридин будет в министерстве через два часа. Я отправился побродить по Москве. Я не представлял, что она такая огромная. Все куда-то торопились, лица людей выражали такую деловитость, что я поневоле почувствовал себя бездельником. В этом городе я был чужим со своей неуклюжей провинциальностью. Например, входя в столовую, я робел и подолгу вытирал у порога ноги.
Впервые в жизни я обратил внимание на свою одежду. Стоял теплый солнечный май, а на мне были черные широкие брюки, которые стояли колом, желтые сандалии и коричневый пиджак, короткий, приталенный, с зауженными плечами. На голове соломенная шляпа. В столице так никто не одевался.
Вернувшись в министерство, я увидел, как через весь вестибюль ко мне идет незнакомый мужчина с распростертыми объятиями. Он расцеловал меня в обе щеки.
- Гридин. А вы, конечно, Калинников? Четвергин вас очень точно описал.
Эксперт краем глаза покосился на мои желтые сандалии и брюки. Сам он был в светло-сером костюме, в белоснежной рубашке с галстуком, из-под брюк выглядывали носки черных начищенных туфель. Я тотчас как бы сфотографировал его глазами и решил, что в следующий приезд оденусь примерно так же.
- Мы куда? - спросил я Гридина.
- Ко мне! - улыбнулся он. - Надеюсь, вы не откажетесь побывать на моем дне рождения?
Он взял меня за плечо (я сразу почувствовал его сильную руку) и решительно повел на улицу.
Гридин распахнул дверцу собственной "Победы", жестом пригласил на переднее сиденье. Сам он уселся за руль и лихо взял с места.
Квартира у него оказалась богатой: полированная мебель, зеркала, хрусталь, картины. Особенно мне понравилась передняя с ветвистыми оленьими рогами. Я водрузил на один из рогов свою соломенную шляпу.
Жены, детей, родственников у Гридина не было. За столом сидели трое мужчин. Выпивая, они почему-то ни разу не произнесли тоста за именинника.
Гридин взял меня под руку и увел в другую комнату. Там мы сели на мягкий диван. Он поймал по приемнику джазовую музыку и принялся расхваливать идею моего аппарата. Я слушал его, стараясь не пропустить ни одного слова. И вдруг он выговорил:
- ...Но, понимаете, к огромному сожалению, в том виде, в котором вы представили свой аппарат, он не может быть утвержден.
- В каком смысле? - не понял я.
- Видите ли, само по себе предложение очень интересное и перспективное. Я понял это сразу, как только взглянул на него. И все-таки на получение авторского свидетельства оно не тянет.
- Почему?
Гридин поморщился:
- Неаккуратно у вас все очень. Гаечки, зажимчики. Все предельно кустарно.
- Я же его сам делал!
- Понимаю, понимаю, - покивал эксперт.
- Ведь главное - это сама идея и конструкция аппарата. А остальное вопрос техники. Если поставить его изготовление на производственную основу, да еще из качественного материала...
- Вот именно, - подтвердил Гридин. - А у вас такой возможности нет. Верно?..
- Ну да, - согласился я.
- Вот видите...
- Что - видите?! - Меня возмутило его недомыслие. - Это же мелочи! На утверждение я прислал не качество гаек или зажимов, а идею нового метода для всей травматологии! Качественно новую, понимаете? И изложил вам во всех деталях ее принцип!
- Понимаю, понимаю, - опять отозвался эксперт.
До меня не дошло, что он имеет в виду, я спросил:
- Ну?..
Гридин вдруг с каким-то огорчением поглядел на меня и опустил на грудь голову. Затем произнес:
- Я вижу, что с вами надо разговаривать только прямо.
- Конечно! - воскликнул я. - А как же еще-то?
Он вздохнул, выдержал паузу.
- Если вы отзовете свое предложение обратно и вернете его за двумя подписями, мы не только авторское свидетельство получим, но и лауреатскую премию.
- Погодите! - остановил я эксперта. - Какие две подписи? И кто это - мы?
Гридин открыто, дружелюбно улыбнулся мне:
- Мы - это я и вы.
Я оторопел. Мозги у меня заскрипели, точно жернова...
- То есть... - наконец спросил я. - Вы будете соавтором?
- Да.
"Боже! Что делать? Дать ему по физиономии? Не годится! Как-никак он эксперт министерства. Надо ему улыбнуться. Отказать, но улыбнуться".
Так я и сделал. Улыбнулся и сказал:
- Как бы это все лучше... В общем, мне это дорого и...
- Конечно, - перебил меня Гридин. - Но иначе вообще ничего у вас не получится.
- Понимаю, понимаю, - теперь произнес уже я.
Он помолчал, выговорил:
- Вы подумайте об этом. И очень серьезно.
- Еще бы, - отозвался я. Поднявшись, я прошел к двери. Затем добавил: - И все-таки от соавторства мне как-то не по себе.
Гридин ответил:
- Это с непривычки.
- Понимаю, понимаю, - повторил я и вышел.
- Господи! - вслух сказал я на улице. - Зачем ты создаешь таких типов? Или они тебе необходимы?
Для меня всегда был загадкой извечный акт природы - наряду с порядочными людьми она неустанно воспроизводила подлецов. Я находил этому лишь одно объяснение: видимо, для того, чтобы одних сравнивать с другими...
По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм "Тарзан в Нью-Йорке".
К родственникам я позвонил часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл глава семьи, хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня на два шага и решительно скрестил на груди руки:
- Я не знаю, а главное - не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки, и чтоб духу вашего в моем доме не было!
Выяснилось, что в мое отсутствие мой мешок подвергли проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, приняли их за инструменты взломщика. Около часа мне пришлось опровергать эту версию, я даже показал телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву. Наконец для большей убедительности я посвятил хозяина дома во все подробности своего компрессионно-дистракционного метода. Родственник вдруг заинтересовался, я увлекся тоже, и мы проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.
На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину, Он встретил меня опять приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и сказал, чтобы она никого не впускала.
Разговор с ним я повел осторожно. О вчерашней встрече с экспертом отдела я сказал, что она оказалась приятной, и мимоходом упомянул лишь о том, что товарища Гридина не устроили мои гаечки, зажимчики.
- Ну, ну! - сразу насторожился Четвергин. - И что же?
- Да я и сам вижу свои отдельные несовершенства... - Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет? И решил: "Нет... Пока нет..."
- Но понимаете, - добавил я, как бы извиняясь, - дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение... Ведь так?
- Верно, - кивнул начальник отдела. - Но довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает.
- Еще бы! - подтвердил я. - Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает мне такую честь, что соглашается стать моим соавтором.
Я замолк и вгляделся в Четвергина. Важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?
Начальник отдела не шелохнулся и безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая продолжения.
Я чуть прокашлялся.
- Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение и вернуть его уже за двумя подписями.
Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять, действительно ли я уж настолько туп или только прикидываюсь?
- Не знаю... - Он дернул плечами. - Решать вам. Желаете за двумя подписями - пожалуйста, мы препятствовать не станем. - И добавил: - Да и так ли это существенно: одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.
- Простите, - перебил я его, - не понял...
Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:
- Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.
"Так, - отметил я. - Ясно. Гридин номер два".
На другое утро я забрал свой мешок от родственников и сел в поезд.
За окном бушевала весна. Я глядел на зелень полей, перелески, на проносящиеся столбы, дома, речушки, на огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины - эти образы показались мне вдруг нереальными.
Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, воссоздавалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от этого, но всякий раз при этом сама себе радовалась...
И вдруг ощутил, что способен на такое тоже - освобождая душу от тяжести прошлых обид или неудач, время от времени как бы рождаться заново. Это открытие высветило меня, точно сок лимона темный крутой чай... И я поверил.
Применять свой метод на людях мне по-прежнему не разрешали. Продолжая совершенствовать его в виварии, я написал и поместил несколько статей об аппарате в специальных медицинских журналах.
