Е Эткинд - Проза о стихах
О, весна без конца и без краю
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
("Заклятие огнем и мраком")
Итак, стихи о роковой страстной любви и безразличии женщины оказались сложнейшей метафорой, каждый отдельный элемент которой не поддается никакой разумной расшифровке.
И все же понять их можно, только необходимо для этого привлечь достаточно широкий контекст - весь цикл "Снежная маска", да и некоторые стихи 1906 года, например стихотворение, кончающееся строфой:
И что ей молвить - нежной?
Что сердце расцвело?
Что ветер веет снежный?
Что в комнате светло?
("Хожу, брожу понурый...")
А в стихотворении "На чердаке" говорится о смерти - настоящей или метафорической?- любимой женщины:
Ветер, снежный север,
Давний друг ты мне!
Подари ты веер
Молодой жене!
Подари ей платье
Белое, как ты!
Нанеси в кровать ей
Снежные цветы!
. . . . . . . . . . . . .
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!..
("На чердаке")
Потребовалось бы слишком много места для того, чтобы в подробностях раскрыть символическое значение "холода", "снежной вьюги", "снежного ветра", "кубка метелей" у Блока. Достаточно сказать, что внутри цикла "Снежная маска" возникает своя система смыслов, которую нельзя перенести ни в какое другое произведение и которую нельзя понять извне. Это особый вид контекста, в пределах которого создаются собственные, местные значения каждого слова и словосочетания.
Стихи Лермонтова можно понять - хотя и не до конца,- Даже оставаясь в границах отдельного стихотворения; полное их понимание дает выход в тот контекст, который мы назвали "контекст "Лермонтов"". Стихи Блока по отдельности вообще останутся непонятыми - они требуют знания того поэтического языка, который лежит в основе целого цикла. Взаимоотношения между отдельными элементами этой системы, этого языка сложны; трудно представить себе "Словарь языка Блока", где оказались бы раскрыты все эти связи и отношения.
Здесь необходимо сотворчество читателя, к воображению которого предъявляются большие и многообразные требования.
Контекст "цикл"
В новейшей литературе поэты часто объединяют стихотворения в циклы. Цикл - группа лирических вещей, связанных единством переживания и общими героями. Каждое из стихотворений цикла может существовать и само по себе, но цикл - это более обширный контекст; он обогащает отдельное стихотворение, придает ему новые смыслы, дополнительные, иногда существенные оттенки. Циклы очень важны для творчества таких поэтов, как Блок, Маяковский, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Тихонов. Это - еще одна ступень лестницы контекстов, рассматриваемых нами.
Циклы могут быть объединены путешествием автора; таковы "Стихи о Париже" и американские стихи Маяковского, "Итальянские стихи" Блока, "Тень друга" Тихонова. Цикл может быть посвящен женщине - например, "Кармен" Блока или "Последняя любовь" Заболоцкого. В центре цикла может стоять какой-нибудь один образ, имеющий для поэта особое, иногда даже символическое значение. Таковы некоторые циклы М.Цветаевой.
Вот, например, ее цикл "Стол" (1933). Составляющие его шесть стихотворений посвящены письменному столу - как постоянному спутнику поэта, помощнику, символу литературного труда. Пятое стихотворение гласит:
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что, ствол
Отдав мне, чтоб стать - столом,
Остался - живым стволом!
С листвы молодой игрой
Над бровью, с живой корой,
С слезами живой смолы,
С корнями до дна земли!
Стихотворение это вполне законченное. Стол соединяет в себе и предмет мебели - письменный стол,- и то дерево, из которого он сделан. Дерево в столе не умерло, оно продолжает жить - с листвой, корой, смолой, корнями; недаром так близки друг другу слова "стол" и "ствол" - они, эти слова, родные братья, связанные не происхождением, но роднящими их почти одинаковыми звуками. Важное слово - эпитет "живой"; на пространстве в 8 строк он повторен трижды. Но стол более живой, чем даже дерево: он - человек или, точнее, что-то вроде кентавра; только кентавр - это полуконь, получеловек, а стол Цветаевой - получеловек, полудерево. О нем сказано: "С листвы молодой игрой / Над бровью..." А привычное словосочетание "письменный стол" разбито вдвинутым между словами эпитетом "верный",- "письменный верный стол" совсем не то же самое, что "верный письменный стол": в первом случае определение "письменный" становится эпитетом, уравнивается в правах с "верный", и "стол" одухотворяется. В целом же стихотворение дает образ фантастический, который может быть лишь с трудом воссоздан воображением. И все же образ этот достоверен, ибо читатель понимает, что значат игра листвы, живая кора, слезы смолы и корни, уходящие в землю, применительно к письменному столу, который оказывается частью живой природы: речь ведь идет не о столе, а о поэте, о его внутреннем мире.
Это стихотворение понятно и само по себе, но понимание его будет глубже, если помнить другие вещи цикла. Так, первое стихотворение начинается такой же строкой, что и пятое:
Мой письменный верный стол!
А дальше - иначе:
Спасибо за то, что шел
За мною по всем путям.
Меня охранял - как шрам.
Далее первый стих варьируется:
Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грез
Спасибо - что нес и нес.
И дальше на все лады как бы "склоняется" корень слова "стол":
...Битв рубцы,
Стол, выстроивший в столбцы
Горящие: жил багрец!
Деяний моих столбец!
Столп столпника, уст затвор
Ты был мне престол, простор
Тем был мне, что морю толп
Еврейских - горящий столп!
В первом стихотворении развивается понятие "верный". В третьем стол оживает - он приобретает человеческие черты:
Тридцатая годовщина
Союза - держись, злецы!
Я знаю твои морщины,
Изъяны, рубцы, зубцы
Малейшую из зазубрин!
(Зубами - коль стих не шел!)
Да, был человек возлюблен!
И сей человек был - стол
Сосновый...
А последнее, шестое стихотворение цикла глубоко раскрывает его социальный смысл:
Квиты: вами я объедена,
Мною - живописаны.
Вас положат - на обеденный,
А меня - на письменный.
"Вы" - это мещане, живые мертвецы, начисто лишенные духовной жизни. Их стол - обеденный, и, обращаясь к ним, Цветаева почти по-плакатному иронически говорит:
Вы - с отрыжками, я - с книжками,
С трюфелем, я - с грифелем,
Вы - с оливками, я - с рифмами,
С пикулем, я - с дактилем.
И с не менее ироническим проклятием она восклицает:
В головах - свечами смертными
Спаржа толстоногая.
Полосатая десертная
Скатерть вам - дорогою!
Табачку пыхнем гаванского
Слева вам - и справа вам.
Полотняная голландская
Скатерть вам - да саваном!
Мещане - это бездумные потребители; им дороже всего обед, их жизненная цель вполне выражается текстом шикарно-ресторанного меню: оливки, пикули, спаржа, трюфели. У них нет души; стихотворение кончается строфой:
Каплуном-то вместо голубя
- Порх!- душа - при вскрытии.
А меня положат - голую:
Два крыла прикрытием.
Конечно, эти потребители не видят и не понимают того, что доступно взору поэта: где им прозревать в столе дерево, стихийное бытие живой природы? Сказанное в 5-м стихотворении доступно лишь поэту - в противоположность тем, у кого душа не голубь, а каплун.
Голубь - птица, олицетворяющая высшее духовное начало (в Священном писании Бог спускается на землю, приняв облик голубя; в христианских храмах часто на древних фресках можно увидеть изображение голубя), а каплун - это кастрированный петух, которого откармливают на мясо. Голубь и каплун противопоставлены у Цветаевой как духовное и материальное, как высокое и низкое, как поэзия и проза.
Прочитав это последнее стихотворение цикла, мы иначе поймем "Мой письменный верный стол" - оно наполнится большим общественным смыслом, приобретет черты антибуржуазного монолога. А предшествующие стихи раскрывают каждую из строк интересующего нас стихотворения, добавляя необходимые смысловые оттенки. В нашем восьмистишии стол - живой, но насколько же он более живой, если читатель помнит о сказанном выше: "Да, был человек возлюблен! / И сей человек был - стол / Сосновый..." Насколько же родство слов стол - ствол полнее, если помнить о других предшествующих созвучиях: стол - столб - столп - престол - простор - столяр...
И, может быть, еще отчетливей выявится цветаевский смысл слова "стол", если поставить рядом другой; например, у Пастернака:
Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею
Налечь на борт и локоть завести
За край тоски, за этот перешеек
Сквозь столько верст прорытого прости.
("Разрыв", 8, 1918)
Такова еще одна ступень контекста - контекст цикла.
