Якуб Колас - На росстанях
- И зачем ты разрушаешь мои, может, самые лучшие мечты? Неужто человек не имеет права хоть в мыслях почувствовать себя счастливым?! - воскликнул Янка.
- И та женщина была счастлива в своих мыслях, а вот купила ли она коня за пойманную рыбу - не знаю. Вероятно, нет.
Косьба, счастливая пора, тем временем кончилась. Дядя Мартин однажды сказал Андрею:
- В этом году с сеном у нас будет туговато. Придется телушечку продать. А жалко! Хорошая телушка...
- Знаешь, дядя, а что, если вспахать кусок луга возле огорода, где капуста, да засеять овсом с викой, удобрив немного навозом?
Мартин задумался.
- А что ты думаешь? - проговорил он.
Мысль эта ему понравилась.
На следующий день Андрей с Янкой, возвратясь с рыбной ловли, увидели вспаханный лужок, старательно взбороненный и даже приглаженный валиком. Андрей тайком носил на засеянное место золу и, не жалея, рассеивал ее, пока не увидел, как густо и зелено всходят овес и вика.
Еще во время косовицы Лобанович получил письмо от Райского, секретаря несуществующего учительского бюро. "Знаешь ли, старина, - взволнованно писал тот, - какая важная новость! И кто бы мог поверить! Шмидт, редактор "Минского голоса", отвел место в своей газете для статьи о нашем неудачном собрании, берет нас под защиту! Какой зверь в лесу подох? Вот тебе и Шмидт! Выходит, если не родной, то крестный батька!"
Андрей и Янка весело смеялись, читая это письмо, но раскрывать тайну появления статьи считали ненужным и даже вредным. В ответном письме они выразили радость свою, говорили о своих надеждах на счастливый конец и набрасывались на бессмысленность всей чиновничьей возни вокруг учительского собрания. И все-таки добавили евангельские слова, уверенные в том, что их письмо чиновничьих рук не минует: "Бойся всевышнего и не говори лишнего".
И вот здесь счастливое течение перестало покачивать и носить приятелей на ласковых волнах.
Новый панямонский урядник - кощей, видимо, отправился в отставку приехал на добром коне и в щеголеватой бричке на хуторок, где жили Янка и Андрей. Урядник соскочил с брички, привязал коня, а сам направился во двор. Друзья встретили его возле калитки.
- Заходите, пожалуйста, - сказал Андрей.
Урядник поздоровался, даже взял под козырек и пожал приятелям руки.
- Стоволич, - назвал он себя. - Вы меня извините, но служба есть служба... Кто Андрей Лобанович? - спросил он, быстро окинув взглядом друзей.
- Я! - ответил Лобанович.
Стоволич вытащил из портфеля, такого же щеголеватого, как и сам урядник, пакет с важной печатью минского жандармского управления.
- Прошу вас расписаться, - сказал Стоволич, показывая в списке место для подписи.
Лобанович расписался. Урядник простился, снова взяв под козырек, сел в бричку и уехал. Когда бричка скрылась на повороте дороги за пышными кустами можжевельника, Лобанович аккуратненько оборвал узенькую полоску на краю пакета. Янка стоял и недоуменно смотрел на Андрея. Ему на мгновение почудилось, что между ними кто-то проводит границу, рубеж.
- Что пишет ротмистр?
Вместо ответа Андрей передал Янке бумагу.
"Настоящим предписывается вам 12 августа 1907 года явиться в г. Минск, Подгорная, 16, для дачи показаний по делу учительского собрания, которое состоялось в с. Микутичи 9 июля 1906 года. В случае неявки вы будете арестованы и доставлены по этапу".
На одной линии с весьма неразборчивой подписью ротмистра, которую можно было прочитать и "Салтанов" и "Салтысанов", красовалась печать.
Друзья молча переглянулись.
- А почему не привезли пакета и мне? - немного растерянно спросил Янка, и вид у него был такой, словно его обидели.
Андрей вскинул плечи и развел руками, что означало: "Не знаю".
- Я только бегло заметил в списке, где расписываются в получении пакетов, свою фамилию, фамилию Владика Сальвесева и какого-то незнакомого мне Тургая. Больше там не было никого.
Янка в свою очередь пожал плечами и в полном недоумении проговорил:
- Так что же это значит?
Лобановичу лезли в голову разные мысли, догадки, предположения. Но прежде чем высказать их, нужно было подумать, взвесить все и тогда уже говорить.
Чтобы развеселить Янку, Андрей рассказал об одном случае, который якобы имел место в университетской практике. Профессор во время лекции производил какой-то опыт. Уверенный, что аппарат все показывает как полагается, профессор торжественно спросил: "И что же мы видим?" В аппарате ничего не было видно. Тогда профессор сказал: "Мы видим, что мы ничего не видим, а почему ничего не видим, мы сейчас увидим".
- Так и я могу сказать, - добавил Андрей, - ничего не известно. А почему не известно? Потому, что ничего не известно. После допроса буду знать. - А затем Андрей принял позу артиста, выступающего с эстрады, и продекламировал, по-актерски подняв руку:
Кто снидет в глубину морскую,
Покрытую недвижно льдом?
Кто испытующим умом
Проникнет в бездну роковую
Души... жандармской?
"Жандармской" Андрей употребил вместо "коварной".
- Никакой загадочной тайны нет в жандармской душе, потому что она голая, как колено, без единого волоска. Вся сущность жандармской души заключается в словах: "Тащить и не пущать", - сказал Янка.
Андрей положил руку на плечо Янки и проговорил евангельски-церковным тоном:
- Нет ничего тайного, что не стало бы явным, как говорил когда-то дьячок Ботяновский. Обожду немного, до двенадцатого августа не так уж далеко. А может, еще и раньше что-нибудь прояснится.
- Эх, пропади они пропадом! И пожить спокойно не дают. А жили мы с тобой, как рыба с водой. А еще можно было бы половить - погода, смотри, какая хорошая!
- Так что же, давай наденем рыбацкую одежду и пойдем потрясем заводи.
Разговор оборвался - подходила мать Андрея.
- Скажи, сынок, зачем приезжал урядник? - спросила она. - Какой пакет он привез тебе?
- Да ты, мама, не беспокойся, - просто нужно через неделю приблизительно явиться к приставу - я ведь под надзором полиции. Боится, как бы не сбежал куда-нибудь.
Мать вздохнула и, ничего не сказав, пошла заниматься своим делом. Она совсем успокоилась, когда хлопцы надели рыбацкую одежду и направились в сторону Немана.
- Знаешь что? - сказал Янка. - Если будет богатым наш улов, значит, ничего плохого с тобой не случится у жандармского ротмистра.
- В некоторые минуты мы любим тешить себя всякими глупостями, - ответил Андрей.
XXX
Незаметно проходило время.
Почти все дни Андрей проводил в поле, вязал ячмень, овес, помогал дяде Мартину возить снопы и складывать их в гумно. Ежедневно, утром или в другое свободное время, заглядывал он и на вспаханный лужок. Овес и вика росли так буйно, что смотреть было любо. Даже прохожие, идя берегом Немана, сворачивали с дороги, чтобы полюбоваться, как пышно и дружно поднимаются всходы, и сами себе говорили, покачивая головами:
- Вот тебе и синюшник! Такого овса с викой и в панских имениях не найдешь.
- А что, говорят, Андрей посоветовал Мартину посеять здесь овес с викой. И унавозили посев, да еще золой посыпали, - не без зависти говорили микутичские крестьяне. - На все умельство и практика надобны, - добавляли они глубокомысленно.
Сам дядя Мартин также время от времени наведывался на лужок. Когда он смотрел на буйный рост своего посева, лицо его светилось, как луна в полнолунье, а пышные усы не могли скрыть довольную улыбку.
Почти каждый день, когда начали расти боровики, Андрей, захватив кузовок, бежал на рассвете в сосняки за грибами. Для него не существовало более приятного занятия, как ходить по лесу и искать боровики. Нигде не было их так много, как в микутичских лесах. Да что за боровики! А какой чистый и звонкий воздух в летнее утро! Крикнешь - и кажется: сосенки перекликаются друг с другом и каждая подает свой голос. А какая радость для настоящего грибника, когда натолкнешься на многочисленную семью разного возраста черных, с серебристым налетом на молодых, упругих шапках, ладных, ни с чем не сравнимых боровиков! Все тогда забываешь на свете, даже жандармского ротмистра.
У Янки не было охоты таскаться с корзинкой по соснякам, он слабо ориентировался в лесу, да и глаза имел близорукие. А потому он считал за лучшее поспать либо просто полежать на свежем, пахучем сене, подумать да помечтать. Когда же Янка переселялся в мир своих мечтаний, своих заветных мыслей, он становился глух и нем ко всему. О чем он только не думал, не мечтал! Но это была его святая святых, об этом он никому не рассказывал, даже Андрею. Да и рассказывать было трудно. Разве можно выразить словами неуловимые мечты-видения и чувства, наполнявшие его сердце и разум? Янке казалось, если начнет он обо всем этом рассказывать кому бы то ни было, все его самые яркие ощущения слиняют и ничего от них не останется.
Однажды Андрей, набрав полную, до самой ручки, корзинку замечательных боровиков, зашел по дороге в гумно проверить, там Янка или потащился куда-нибудь. Приятель лежал на свежем, пахучем сене.
