Алексей Писемский - Люди сороковых годов
Повар, получив такое приказание, не уходил.
- Куропаток давешних прикажете подать? - спросил он не совсем смелым голосом.
- Выкинуть их совсем, дурак этакий! - вспылил Петр Петрович. - Изжарить порядочно не умеет: либо сварит, либо иссушит все... Чтобы в соку у меня было подано свежих три куропатки.
Повар ушел.
- Вот ведь тоже стряпает! - произнес, показав вслед ему головой, Петр Петрович. - А разве так, как мой покойный Поликарп Битое Рыло... Два только теперича у меня удовольствия в жизни осталось, - продолжал он, - поесть и выпить хорошенько, да церковное пение еще люблю.
- Церковное? - переспросил Вихров.
- Да-с, у меня хор есть свой - отличный, человек сорок!.. Каждый праздник, каждое воскресенье они поют у меня у прихода.
- Это очень интересно.
- Угодно, я вам покажу этот хор?
- Сделайте одолжение.
- Человек! - крикнул Петр Петрович.
На этот раз вбежал прежний лакей.
- Вели собраться хору и зажги в зале и гостиной свечи.
Человек побежал исполнить приказание.
- Сам в молодости пел недурно, - продолжал Петр Петрович с некоторым даже чувством, - и до самой смерти, видно, буду любить пение.
В комнату вошел, наконец, племянник - умытый, причесанный и в новеньком сюртуке.
- Вот и я-с! - проговорил он.
- Видим, что и ты! - сказал ему опять насмешливо Петр Петрович. - Вот нынче в корпусах-то как учат, - продолжал он, относясь к Вихрову и показывая на племянника. - Зачем малого отдавали?.. Только ноги ему там развинтили, да глаза сделали как у теленка.
- Уж у меня нынче, дяденька, ноги покрепче стали.
- Ну и слава тебе господи, коли закрепляются понемногу.
Петр Петрович постоянно звал племянника развинченным.
В это время в гостиной и зале появился огонь и послышалось шушуканье нескольких голосов и негромкие шаги нескольких человек.
- Собрались, должно быть, - проговорил Петр Петрович.
- Человек, костыль мне! - крикнул Кнопов.
Человек вбежал и подал ему толстый костыль.
- Попробуйте-ка! Хорош ли? - проговорил Петр Петрович, подавая его Вихрову.
Тот попробовал. В костыле, по крайней мере, пуда два было.
- Он железный у вас? - спросил Вихров.
- Да, не деревянный! - отвечал Петр Петрович. - Меня в Москве, по случаю его, к обер-полицеймейстеру призывали. "Нельзя, говорит, носить такой палки, вы убить ею можете!" - "Да я, говорю, и кулаком убить могу; что же, мне и кулаков своих не носить с собой?"
Говоря это, он шел, ковыляя, в гостиную и зало, где хор стоял уже в полном параде. Он состоял из мужчин и женщин; последние были подстрижены, как мужчины, и одеты в мужские черные чепаны.
- Марья-то какая смешная! - сказал племянник, показывая Петру Петровичу на одну из переодетых девушек.
- Что, понравилась, видно? - спросил тот его.
- Да-с, - отвечал племянник, как-то глупо осклабляясь.
- Из Бортнянского{322}, - сказал Петр Петрович хору.
Тот запел. Он был довольно согласный и с недурными голосами.
Вихров из всего их пения только и слышал: Да вознесуся! - пели басы. Да вознесуся! - повторяли за ними дисканты. Да вознесуся! - тянул тенор.
Петр Петрович от всего этого был в неописанном восторге; склонив немного голову и распустив почти горизонтально руки, он то одной из них поматывал басам, то другою - дискантам, то обе опускал, когда хору надо бы было взять вместе посильнее; в то же время он и сам подтягивал самой низовой октавой.
- Может быть, вам чего-нибудь повеселее желается? - отнесся он к Вихрову. - Песенок?
- И песенок хорошо, - отвечал тот.
- Ну, любимую мою! - обратился Петр Петрович к хору, который сейчас же из круга вытянулся в шеренгу и запел:
Я вечор, млада, во пиру была!
Петру Петровичу, по-видимому, особенно нравилось то место, где пелось:
Я не мед пила и не водочку,
Я пила, млада, все наливочку;
Я не рюмочкой, не стаканчиком,
Я пила, млада, из полна ведра!
"Из полна ведра!" - басил он и сам при этом случае. Хор затем продолжал:
Я домой-то шла, пошатнулася,
За вереюшку ухватилася!
"Ухватилася!" - басил Петр Петрович и, несмотря на больные ноги, все-таки немножко пошевеливал ими: родник веселости, видно, еще сильно бился в нем, не иссяк от лет и недугов.
- Ну, Миша, пляши! - крикнул он племяннику.
- Я, дяденька, не умею, - отвечал тот, краснея, но, впрочем, вставая.
- Врешь, пляши, не то в арапленник велю принять! Марья, выходи, становись против него!
На этот зов сейчас же вышла из хора та девушка, на которую указывал племянник.
- Говорят тебе - пляши! - подтвердил ему еще раз дядя.
Бедный член суда, делать нечего, начал выкидывать свои развинченные ноги, а Марья, стоя перед ним, твердо била трепака; хор продолжал петь (у них уж бубны и тарелки появились при этом):
Я не мед пила и не водочку...
Вихров смотрел и слушал все это с наклоненной головой.
За последовавшим вскоре после того ужином Петр Петрович явился любителем и мастером угостить: дымящийся биток в самом деле оказался превосходным, бутылок на столе поставлено было несть числа; Петр Петрович сейчас же своих гостей начал учить - как надо резать сыр, и потом приготовил гастрономическим образом салат. Когда племянник не стал было пить вина, он прикрикнул на него даже: "Пей, дурак! Все равно на ногах уж не стоишь!" - а Вихрова он просто напоил допьяна, так что тот, по случаю хорового церковного пения, заговорил уж об религии.
- Во всех религиях одно только и вечно: это эстетическая сторона, говорил он, - отнимите вы ее - и религии нет! Лютерство, исключившее у себя эту сторону, не религия, а бог знает что такое!
- Так, так! - соглашался с ним и Петр Петрович.
Вихров, разговорившись далее, хватил и в другую сторону.
- У нас вся система страшная, вся система невыносимая, - нечего тут винить какого-нибудь губернатора или исправника, - система ужасная! говорил он.
- Разумеется! - подтверждал Петр Петрович.
Он всегда и вообще любил все вольнодумные мысли.
- Что, сосулька, спать уж хочешь? - обратился он к племяннику, зевавшему во весь рот.
- Хочу, дяденька! - отвечал тот.
- Ну, что с тобой уж делать, пойдемте! - говорил Петр Петрович, приподнимаясь.
Постели гостям были приготовлены в гостиной. Та же горничная Маша, не снявшая еще мужского костюма, оправляла их. Вихров улегся на мягчайший пуховик и оделся теплым, но легоньким шелковым одеялом.
"Черт знает, что такое! - рассуждал он в своей не совсем трезвой голове. - Сегодня поутру был в непроходимых лесах - чуть с голоду не уморили, а вечером слушал прекрасное хоровое пение и напился и наелся до одурения, - о, матушка Россия!"
Поутру Петр Петрович так же радушно своих гостей проводил, как и принял, - и обещался, как только будет в городе, быть у Вихрова.
Лошади Мелкова были на этот раз какие-то чистые, выкормленные; кучер его также как бы повеселел и прибодрился. Словом, видно было, что все это получило отличное угощение.
XIX
ОТВЕТ МАРИ
Вихров, по приезде в город, как бы в вознаграждение за все претерпенное им, получил, наконец, от Мари ответ. Почерк ее при этом был ужасно тревожен и неровен.
"Я долго тебе не отвечала, - писала она, - потому что была больна - и больна от твоего же письма! Что мне отвечать на него? Тебе гораздо лучше будет полюбить ту достойную девушку, о которой ты пишешь, а меня - горькую и безотрадную - оставить как-нибудь доживать век свой!.."
Далее потом в письме был виден перерыв, и оно надолго, кажется, было оставлено и начато снова еще более тревожным почерком.
"Нет, мой друг, не верь, что я тебе писала; mais seulement, que personne ne sache; ecoutez, mon cher, je t'aime je t'aimerais toujours!* Я долго боролась с собой, чтобы не сказать тебе этого... С тех пор, как увидала тебя в Москве и потом в Петербурге, - господи, прости мне это! - я разлюбила совершенно мужа, меньше люблю сына; желание теперь мое одно: увидаться с тобой. Что это у тебя за неприятности по службе, - напиши мне поскорее, не нужно ли что похлопотать в Петербурге: я поеду всюду и стану на коленях вымаливать для тебя!
Мари".
______________
* но только чтобы никто не знал, слушай, мой дорогой, я тебя люблю и буду любить всегда! (франц.).
Первым делом Вихрова, по прочтении этого письма, было ехать к губернатору с тем, чтобы отпроситься у него в отпуск в Петербург.
В приемной он увидел того же скучающего адъютанта, который на этот раз и докладывать не пошел, а прямо ему объявил:
- Подождите тут; в двенадцать часов генерал выйдет.
По настоящим своим чувствованиям Вихров счел бы губернатора за первого для себя благодетеля в мире, если бы тот отпустил его в отпуск, и он все сидел и обдумывал, в каких бы более убедительных выражениях изложить ему просьбу свою.
В двенадцать часов генерал действительно вышел и, увидев Вихрова, как будто усмехнулся, - но не в приветствие ему, а скорее как бы в насмешку. Вихров почти дрожащими руками подал ему дело о бегунах.
- Поймали кого-нибудь? - спросил губернатор, не заглядывая даже в донесение.
