Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1
Вся эта нескончаемая распутинщина-штюрмеровщина-протопоповщина, может быть государственная измена, сношения с неприятелем, – как вырвать родину из этого грязного месива? Из возможных решений напрашивался самый радикальный и верный путь – устранение Полковника (Николая II), а тем самым устранится и вся клика. Сидя на кораблях, они не могли бы участвовать в этом непосредственно, но могли подавать идеи, связываться, влиять своею позицией. Таково решение было – не их одних, однако всё не приходило ни к какому акту, где-то запутывалось в избытке сочувствующих и в недостатке реальных заговорщиков.
А вот последние дни, и особенно сегодня, хлынули события в Петрограде – терпеть больше невозможно!
Для связи вызвали маскированной юзограммой своего доверенного старшего лейтенанта Костю Житкова. А сами с 6 часов вечера заседали в каюте флаг-капитана. И Миша Черкасский изложил схему действий, как она у него построилась.
Об исторических событиях легко читать как о готовых. Но когда они происходят – совсем не легко выработать простейший план действий. Вот – события приняли грозный оборот, и момент даже уже пропускается. Ясно, что Дума, да и все общественные деятели – вялы, мягкотелы и не сумеют использовать возникшей обстановки. Необходимо дать им импульс извне, побудить занять активную роль. Никто из троих не может покинуть своего поста на корабле, но Костя Житков поедет к одному-двум общественным деятелям, убедит их устроить частное совещание и на нём ответственно доложит настроение авторитетных кругов флота. Этим деятелям не миновать избрать из себя видных лиц, послать успокоить фронтовых начальников, чтоб не вмешивались: задача только, чтоб они не вмешивались, чтобы армия осталась нейтральной, – а зато вот обезпечена поддержка Балтийского флота, это ли не опора восставшей столице?! Внушить общественным деятелям действовать быстро: ничьего согласия не спрашивая, избрать правительство, ответственное перед Законодательным корпусом. И всё происшедшее просто довести до сведения Полковника: что назначенное им правительство более не существует. Вся высшая камарилья должна быть при этом так же игнорирована и устранена от власти. И – вековая мечта сбылась! И Россия – на новом пути!
План был прекрасен! – если заручиться твёрдой поддержкой Непенина. Но зная его свободолюбивое нетерпимое отношение к камарилье – очевидно, так и будет. Да князь Черкасский – и сам вёл штаб флота.
А флагманы просто подчинятся приказам Командующего. Других же офицеров, кто может оказать вред распространению идеи, постараться обезвредить, а кого можно – перевлечь на нашу сторону. И флот – весь наш!
Так они сидели в запертой каюте с двумя иллюминаторами, и хотя не видели ревущего Петрограда – а испытывали на себе треволнующее касание русской истории.
В другой форме, в других одеждах, в другой век – они безтрепетно повторяли неудавшийся подвиг декабристов.
132
И пошло, и пошло! Везде Каюров побывал. И к самокатчикам ходил, там солдаты цепью. Спросил солдат: «Что же вы стоите, товарищи? Почему не присоединяетесь?» Солдаты нехорошо улыбались, а офицеры грубо предлагали проходить дальше. «Да где ж пройти, когда вы проспект перегородили?»
И к московским казармам несколько раз бегал. Взяли их наконец, залила наша толпа весь двор – и много оружия к нам перешло, да многие солдаты охотно отдавали, а сами – на нары.
И Васька Каюров и Пашка Чугурин теперь имели по винтовке и по патронной ленте через плечо. С оружием ходишь, хотя стрелять не умеешь – а совсем другая сила в тебе, и ноги куда легче ходят.
Ещё ходили, штурмовали и подожгли два полицейских участка, городовиков уложили несколько, остальных избили, арестовали – и в их же кутузку.
День катился – как великий разлив неожиданной революции. Потом и солнышко нет-нет проглядывало. Ходили-бродили массы, поздравляли друг друга, кой-где несознательно лавки грабили: на радостях хотелось людям хорошо закусить, а особенно – спирту достать, но это надо поискать, измыслить, казённые винные лавки уже три года не в заведеньи.
Плясало общее ликование восставшей массы, и только редкие выстрелы ещё где-то засевших защитников режима да непонятное упрямство самокатчиков портили настроение.
А тут принесли готовый шляпниковский листок: «Продолжать всеобщую стачку!». Смехота!
А стал Вася Каюров так соображать, поскваживало у него в голове: что теперь ежели революция победит, то умных-проворных много найдётся, все полезут за властью. А нужно нам, большевикам, пока другие партии не расчухались, – всех и перепередить.
Но – что ж бы такое сделать? Как-то надо во весь голос, как в рупор, да крикнуть – всему рабочему классу, да всему солдатству. Не листок, нет, тут надобно, тут надобно…
Так это стало Каюрова распирать, что пошёл искать товарищей, советоваться.
Велика Выборгская сторона, но кто на ней освоен – тот как в большом дворе, всё знает и всех. Все разошлись-разбрелись, однако стал Каюров толпу прорезывать – и нашёл Хахарева. А Шляпникова никто нигде не находил – куда подевалcя?
И пошли опять на квартиру совещаться.
– Надо нам, братцы, – придумывал Каюров. – В таких случаях царь – Манифест пишет. И нам надо катнуть – Манифест! От большевиков.
Объяснить, что именно мы теперь поведём их всех дальше. А то ведь у нас перехватят.
Так-то так, пожелать – дело ретивое, а вот подит-ка составь, напиши. Разве мы ýчены?
И модельная работа – хитрая, но знал Каюров: писать – ещё хитрей.
– Эх, как умели в Сормове у нас, помню, в Девятьсот Четвёртом: «Пусть расстреливают нас – и пусть новорожденный царевич купается в нашей крови!» Вот так бы нам, что-нить…
– И Пётр Заломов умел! – вспоминали сормовские земляки.
Сел Хахарев карандашом выводить, а Каюров по комнате ходил – и так складывали.
Но всё приходило в голову прежнее: как подавляется рабочее сознание, как угнетают нас, да как обворовывают. Ну, там – царская шайка, революционный пролетариат, восьмичасовой день, конечно. Конфискация монастырских земель.
Нет, поновей: красное знамя восстания! разрушим царство холопов!
Нет, до чего-то главного недодували.
– Ну, пошли к Митьке Павлову посоветуемся, он пограмотней. А может и Гаврилыч там.
Пошли. Уже темнело.
Митька Павлов тоже был свой, сормовский, и даже когда в Девятьсот Втором Пётр Заломов понёс «Долой самодержавие», – то, чтоб людям было сподручней читать, – Митька шёл рядом и край знамени оттягивал. Потом – на завод не брали, в обществе потребителей так же перебивался, как и Каюров, а на квартире у него готовили взрывчатую массу для бомб. Но после восстания сразу в Петербург уехал и тут уже принялся как свой давнишний, 10 лет, женился, и пошёл аэропланы строить. А его квартира на Сердобольской так стоит – среди пустырей и сараев, филёрам трудно следить. Тут – и явка, и квартира БЦК, и в шахматном столике тайно прячутся бумаги.
Пришли – а в сенях у него сохнет: «Долой самодержавие», «Да здравствует революция», – маляр по кумачу расписал.
А ещё на квартире сидел Молотов мясомордый, из БЦК. Так-таки целый день тут просидел, и только от приходящих узнавал, где что в городе делается. Каюров порассказал, тому не верилось.
Каюров свой Манифест Митьке Павлову дал читать.
Митька добавил:
– Вперёд! Возврата нет! Безпощадная борьба!
А Молотов, маменькин сынок:
– А что такое? что?
Бумагу себе забрал, почитал, руки потирает, как ожегшись:
– А не преждевременно ли, товарищ Каюров?
Обидно стало Каюрову:
– Да нет же! Да не преждевременно! А где Гаврилыч?
Шляпников – тут был полдня, ушёл.
– Не преждевременно! Так всё пропустим! Минуты горят!
А Молотов карандашик достал, ручки потирает – и вычёркивать, и вычёркивать.
133
Это сползло как-то незаметно, обернулось совсем неожиданно: с утра в распоряжении генерала Хабалова был весь город Петроград, и все окрестности его, и вся губерния. Затем в течении дня не происходило никаких боёв, кроме неких действий полковника Кутепова на Литейном, о которых так и не прояснилось, и небольшой перестрелки в лейб-гвардии Московском батальоне. И вдруг к концу дня у Хабалова не стало ни губернии, ни окрестностей, ни города, а всего-то мог он ручаться за узкую полоску между Невой и Мойкой – Адмиралтейский остров, да ещё была в стороне, неизвестно что с ней делать, Петропавловская крепость.
Целый день сносились, сносились с разными воинскими частями, в разных частях города. Почти все батальоны оставались верны, только не решались выслать резервы и караулы, – и вся эта верность, и все эти батальоны незаметно как утекли между пальцами – и осталась, вот, полоска между Невой и Мойкой. А обо всём вне этой полосы – поступали только отрывочные сведения, и представить картину было очень трудно.
