Леонид Андреев - Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910
Тенор. Пойду, опять лягу, буду весь день лежать. Я болен. Если кто будет спрашивать, скажи — Тенор болен. У меня голова болит.
Ст. студент. Хочешь фенацетину? — у меня есть.
Тенор. Нет, не надо. (Уже из-за перегородки.) О чем же вы говорили с ней дорогой?
Во все время, как речь идет о Дине, лицо Старого Студента выражает волнение, тем более сильное, что голос свой он вынуждает быть спокойным; и даже смеется.
Ст. студент. Так, о всяких пустяках… я ей кое-что рассказывал. Между прочим, ей не хотелось идти прямо домой, и мы немного погуляли.
Тенор громко смеется.
Ст. студент. Чего ты?
Тенор. Петровский рассказывает всем, что ты влюблен в Дину. Верно, старик, сознайся?
Ст. студент (встает и снова тихо садится, руки его дрожат). Какой вздор! Если это шутка, то очень… некрасивая. Я же прекрасно знаю, что Дина Абрамовна… любит тебя, и это вполне естественно. И если я и думаю о чем-нибудь, так только о том: сумеешь ли ты, Александр Александрович, оценить эту прекрасную и гордую любовь. Должен откровенно сказать тебе, надеясь, что ты не поймешь меня дурно: такую чистую и обворожительную девушку, как Дина Абрамовна, с такой лучезарной огненной красотой, одаренную таким богатством душевных сил, я встречаю впервые… И я… искренно поздравляю тебя.
Тенор. А скажи, старик: твоя жена была похожа на Дину?
Ст. студент (мучаясь, но голосом спокойным). Наташа? Нет, она была совсем другая. Это была скромная, пожалуй, даже не особенно красивая девушка, очень робкая на людях, — застенчивая, да. Мимо нее можно было пройти сто раз, не заметив ее, но если кто узнавал ее ближе…
Тенор. Помнится, ты вначале что-то другое говорил — что она была красива…
Ст. студент. Разве? Это так тебе показалось. Я не мог говорить другого. Как же я мог говорить другое, когда я так хорошо ее помню. Конечно, помню! И глаза, и ее улыбку, и тихий голос, все помню. Правда, вся та моя жизнь как-то посерела, почему-то лучше всего я вижу наши серые бесконечные заборы, серые дома, — но ее!
Тенор. Ха-ха-ха! А я подумал, что ты уже забыл. Ты, ей-Богу, что-то другое рассказывал. Финтишь ты, старик!
Ст. студент. Да нет же, как тебе не стыдно! Забыть — это значило бы изменить Наташе, как же это возможно! Что же тогда значит этот год, который я провел в сумасшедшем доме, — или это была симуляция? (Смеется.) Чудак ты, Тенор, вот что я тебе скажу! Чудак!
Не стучась, входит заиндевевший с мороза Онуфрий. На нем драповое потертое пальто и башлык; руки держит в карманах. Подходит прямо к столу и молча смотрит, не поворачивая закутанной головы. Очень мрачен.
Ст. студент. А, Онуша! Ты?
Онуфрий. Я. Дома? (Идет в переднюю, чтобы раздеться, и заглядывает за перегородку.) А, это ты, Тенор? И лохмат же ты, братец.
Ст. студент. Дома, дома, Онуша, чай пьем. Раздевайся скорей, чайку выпьешь. Замерз? Сегодня, кажется, морозно?
Онуфрий. Замерз… А у тебя, Тенор, пальто-то с барашком… хорошо вы, тенора, живете. (Входит.) Где тут печка? А, черт, забыл: центральное отопление. Электричество, центральное отопление, тенора с барашком, только не хватает веревки, чтобы повеситься. Чаю давай, старик!
Ст. студент. Готово, налил. Сахару сам положи, я не клал — вон, в мешочке. Да ты что так мрачен, Онуша?
Онуфрий. Ничего. Водки пошли взять, полбутылки. Деньги есть? Тогда вели еще полбутылки взять, на всякий случай. Два дня маковой росинки во рту не было.
Ст. студент. Сейчас, Онуша, я сам с удовольствием выпью с тобою рюмочку.
Онуфрий (сердито). Зачем врешь, старик? Ведь совсем не можешь пить, а тоже, притворяешься! Тебя никто пить не заставляет — ты и молчи.
Ст. студент (смущенно). Да нет, я иногда с удовольствием.
Онуфрий. Ну ладно — иногда! Я и один выпью, не беспокойся, мне посторонней помощи не надо. Постой… Вели еще две головки луку взять да папирос «Бальные», десять штук шесть копеек.
Ст. студент. Хорошо.
Выходит. Онуфрий лениво пьет чай, морщится, потом иронически смотрит на перегородку.
Онуфрий. Тенор?
Тенор. Ну что?
Онуфрий. Тенор!
Тенор. Да что тебе надо?
Онуфрий. Ну и попадет же тебе, Тенор.
Тенор. От кого это?
Онуфрий. От кого следует, от того и попадет. Ты зачем вчера на собрание не пришел? Уклоняешься? На постельке отлежаться хочешь, мамон свой бережешь? Ну погоди, она тебе покажет!
Тенор. Ха-ха-ха! Не испугался!
Онуфрий. Она тебе покажет! Она тебе пропишет! Ты у нее запоешь, откуда голос возьмется!
Тенор (сухо). Ты говоришь глупости. Ты шут гороховый!
Онуфрий. Она тебя приободрит! Она тебе кудри-то расчешет, волос к волосу положит! Полежал на теплой постельке и достаточно, иди-ка на мороз, братец. Она тебя, подлеца, в чувство-то приведет…
Тенор (раздраженно). Прошу оставить меня в покое!
Онуфрий. Я-то оставлю, а вот погоди, придет она — и такое тебе святое беспокойство устроит, что лезь ты, Тенор, заранее под кровать. А я на кровати полежу: у меня нервы расстроены!
Ст. студент (входя). Развеселился, Онуша? А сейчас и водка будет.
Онуфрий (мрачно). Отошло немного… Это что у тебя за обновка? Гимнастика?
Ст. студент. Да, вчера купил. Я люблю по утрам гимнастику, освежает как-то. Советую и тебе, Онуфрий.
Онуфрий. Я и так свеж. Молодеешь все, старик?
Ст. студент (краснея). Молодею.
Онуфрий. Так… Шиллера-то, значит, по шапке, а вместо того — шведская гимнастика и массаж лица? Так! Из университета, значит, в гимназию поступишь, а из гимназии прямая дорога в детский сад… до чего ж ты думаешь дойти? Мой трезвый ум не в силах этого постичь.
Ст. студент (скрывая смущение, развязно). А вот выпьешь сейчас и поймешь. Эх, Онуша — жизнь для жизни нам дана!
Онуфрий. Скажи, пожалуйста, какая свежая новость. Это ты где же, в нынешних «Ведомостях» прочел?
Тенор (выходя из-за перегородки). Ха-ха-ха! Онуша трезв и мрачен, привязывается ко всем. Налей-ка чаю, старик!
Ст. студент (торопливо). Ну, пустяки… Водка сейчас будет. Послушай, Онуфрий Николаевич, я хотел тебя спросить… Вчера я ушел раньше: о чем они еще говорили? Обо мне говорили? Я боюсь, что вчера я многих восстановил против себя, кажется, я был немного резок, особенно в ответе этому Паншину…
Онуфрий. Нет, не говорили. Чего им говорить?
Ст. студент. Но ведь я же один выступил против… ведь ты не говорил, ты только голосовал со мной, чему я очень рад, Онуфрий Николаевич.
Онуфрий. Ну и выступил, — дальше?
Ст. студент. Я и говорю: они должны быть… ну, возмущены, что ли?
Онуфрий. Нет.
Тенор. Старик все беспокоится, утешь его, Онуша.
Онуфрий. Нет. О тебе не говорили. А вот обо мне действительно говорили, хотя я тут же присутствовал… Смеялись, что я с тобою голосовал.
Ст. студент. Смеялись? Разве это так смешно?
Онуфрий. Должно быть, что смешно — смеялись весело. А кто говорит, что и грустно, хотя плакать и не плакали. Да не желаю я об этом говорить! И без тебя тошно, а ты, как балерина, перед носом прыгаешь. Садись и пей чай, я тебе налью. Сам налью, только сядь ты, пожалуйста! Ты мне горизонты закрываешь, а мой географический ум не может без горизонтов, как твой исторический — без фактов! Ну — пей!
Ст. студент (садясь, тревожно). Ты меня беспокоишь, Онуфрий Николаевич.
Онуфрий. Нет, это ты меня беспокоишь! И зачем я к тебе пришел? Да будет проклят тот день, неделя, месяц, год, когда… А, Капитон, наконец-то пожаловали!
Коридорный Капитон, лохматый и мрачный человек, вносит водку и закуску и ставит на стол.
Капитон (кладет мелочь на стол). Сдачи.
Онуфрий. Холодно, Капитон?
Капитон. На этом, как его… градуснике, что около генерал-губернатора, двадцать три показано. Не то двадцать шесть, не разберешь. К ночи еще холоднее будет, мороз лютый.
Онуфрий. Мрачный оптимист. Не верит в человека и раза три в году ловит чертей. Эй, мистик, почем дюжину чертей продаешь? Или у тебя оптовая торговля?
Капитон (оборачиваясь, обиженно). Сами как станете ловить, тогда узнаете. (Уходит.)
