Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин
– Не тебя, дурака, жалеючи, а православного народа… Но только из этого ничего не выйдет, через тебя не произойдет.
– Я, – говорит барин, – хочь попробую. Вы мне укажьте, где мне тут Мартына-Задеку найтить… Я не отступлюсь…
– Ну, раз вы так желаете, на свою судьбу идете, можете итить. Самая эта башня, на горке, самый Мартын Задека живет. А не боишься?
– Я теперь страсть отчаянный, – барин ему. – Мне теперь ничего не страшно. Мне подвиг нужен! На навозе помирал – и то не страшно.
– Ну, – говорит, – в таком случае мо-жете! Такая ваша судьба.
Уж до точки человек дошел… что ему?! Всходит барин на ту гору, взлезает на башню… – собаки огромадныя на его кинулись, рвать! Завизжал, понятно. А тут самый он, Мартын, стало быть, Задека и заявляется. Чисто вот старик тот! Обернулся, значит.
– Давно тебя, – говорит, – дожидаюсь. Пожалуйте. И не вижу, а вижу!
Какое слово сказал! Ну, прямо, – голова! Вовсе слепой, вроде как чиродей, – в огромадном колпаке, в халате, нос крючком, борода до пуза.
Так барин и затрясся. А тот ему свое да свое, пужает:
– И не вижу, а вижу!
Значит, такой у него разговор непонятный, – чиродей, потому!
Глядит барин – огромадная труба наставлена, в небо чтобы глядеть, в планиды, – и книга чернокнижная, огромадная, с дверь будет. И свечи горят, черныя-расчерныя, огромадныя, и черепья человечьи лежат – страсть! Лягушки тоже огромадныя по углам лупятся, и энтот, понятно… ну, как полагается, огромадный котище, весь черный, глазища зеленые, – лоп-лоп! – страшенный!
– Садитесь, – говорит, – я, – говорит, – вам сейчас пропишу рицеп! Давно тебя поджидаю.
– Я, стало быть, к вам по важному делу… нащот судьбы…
А тот на него как кинется!
– Часы… тудыт-растудыт!
Барин ему – пожалуйте! Покорился.
– Ну, – говорит, – счастлив ты, что часы при тебе остались. А то бы, – говорит, – только тебе и места – собакам тебя стравить! Себя еще поддержать можешь, могу еще с тобой разговор иметь. Может, что из тебя и будет.
Взял от него часы – и на стенку. Глядит барин – полна у него стена часов, – и золотые, и серебреные… Ну, золотых больше, – чисто вот звезд на небе, навешано. И спрашивает:
– Это для чего же часов-то у вас сколько?
– А сколько дураков – столько и часов. Вот теперь одним больше стало. А не желаете с часиками расстаться – можете уходить, мне ваши часы без надобности. Но только, – говорит, – смотрите!
Ну, податься некуда, – сдался.
– Скажите, какое моей судьбы решенье!
– А вот погодите, сейчас узнаете. Труба докажет.
И опять за свое:
– И не вижу, а вижу!
В трубу, на небо, и уставился. А кот в ногах крутится, мурлычет, хвостом цепляет, сгорбатился, – фырк да цырк! Барина жуть взяла. Сидит-дрожит.
– Ага! – кричит чиродей, – теперь мне доподлинно все известно! Так это ты сам и есь, кишка луженая?! веселый барин?!!
Ну, признался: податься некуда.
– Искал своего-дождался. Поддержись!
Да кэ-ек его трубой по башке царапнет – готов!
Сейчас брюхо ему вспорол, все кишки-черева выпустил – прямо, ахнул: триста аршин кишки! Отмотал-отсчитал аршинчиком – чик! Ну, оставил, сколько по правде-закону полагается, зашил, дунул-плюнул…
– Вставайте!
Поднялся барин, глядит – пузо-то как мешок пустой, обвисло.
– Что-то мне, – говорит, – как хорошо-легко стало?! даже удивительно, будто и не я самый.
А Мартын-Задека ему и давай:
– От твоей-то кишки луженой все трясение и вышло! Столько ты без пути всякого припасу в одно место нужное-ненужное перегнал, что земновесие изменилось, чужая планида и причалила. А на той планиде самые цари-короли и проживали! И так ты свистал отчаянно, что цари-короли услыхали да-рраз! – и здесь. А глазища у них жадные да завидущие, в каждом по тысяче глаз! Вас, таких дураков, и всего-то на всей земле тыща-другая наберется, а им миллионы виделись! И капиталов-то у вас, дармоедов, супротив всего народа совсем пустяк, а им миллиярды представлялись! Вот они и скакнули, да только прошиблись здорово, скоро и им-то самим несладко будет, опять на свою планиду перестегнут, – мне все в трубу видать явственно, опять планида подходит близко…
– Ну, а по времю-то как выходит?.. – барин чиродея пытает.
– А вот погоди, увидишь. А часы потому отбираю, что они вам, дуракам, без надобности: придет время – кому поумней назначу. А вам – что часы, что нет, – свистали безо времени. Видал?
Да фигу к носу!
– Не имеете права! Отдайте мои часы… я, может, еще, – говорит, – расторгуюсь…
– Да ты еще разговариваешь?! – как крикнет. Топнул-хлопнул, – сейчас его слуги-арапы да собаки… барина под уздцы да в каземат, – подвал огромадный, черный!
– Время ему понадобилось теперь! – кричит. – На десяток его годов! И мышами его кормить! Может, еще и поумнеет.
Поволокли его в подвал, а барин про себя думает, – ну, ежели десять годов, – перетерплю. Хоть и мышами, а все лучше, чем ничего. А то все кишки скрутило.
А чиродей сейчас его под печать – и замкнул веселого барина на замок, до срока.
Сидит покуда.
Алушта,
октябрь 1919 г.
Всемога
Служил матрос верой и правдой – отечество защищал, порцию водки получал исправно, все моря-окияны изъездил, свет повидал, – да вдруг заскучал и заскучал.
А звали его – Всемога.
Бывало, крикнет начальство:
– Эй, Всемога! Пластырь под корабль подводи! А Всемога уж из-под воды кричит:
– Есть, ваше благородие!
И уж стал срок ему подходить – службу свою кончать и в швицары, в банк куда определиться, – очень фигурой вышел! – а он возьми да и заскучай. Стал раздумывать, то да се…
– Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и винилировку знаю… вострономию – и ту умею! А всей мне цены – в швицары! Сволоте всякой зеркальные двери отворять да пятаки огребать? Ну, на это дело пущай поглупей меня найдутся!
Скучал-скучал, душу свою расстраивал, и до того распалился, что хочь забастовку делай. А уж как человек расстроился, – тут-то бесу самая слабость и есть.
Вот раз, ночным делом, стоит Всемога на вахте и про свое все раздумывает:
– Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и в арихметику умею… а за все про все выходит мне один питя-алтынный! Вот тебе и пра-вда!
А ему под ухо, будто с ветру:
– А по витерапасу-то тебе за кажное слово рупь полагается!
Поглядел Всемога – нет никого! Черным-то черно: ночь да море. Опять про свое стал думать:
– А что… и верно! никак не меньше… Ну, гляди на дело: и за командира могу, и за адмирала могу… за всякого могу! ей-Богу!..
А ему опять – в ухо:
– А ты, Всемога, меня поминай, а не Бога!
Глядит Всемога – кой черт?! Пригляделся – и видит: сидит на цепях – на якорях черный, а ни то серый, – не разберешь. Ну, жизнь. Ночь, понятно. И спрашивает, с опаской:
– Что за черт?!..
А серый и отозвался:
– Самый и есть он, бес! Вознесу тебя, Всемога, до небес! Желаешь?
Сплюнул Всемога и забодрился, – матрос, понятно: всякие видал страхи.
– Ах ты, – говорит, – матери твоей… бес?! А ты как на наш корабль влез? Тут тебе по штату не полагается!..
По службе, значит, сказать обязан, по уставу: потому – вахта, не полагается.
А тот на свое все ткет:
– Мне, – говорит, – по моему праву навсягды быть полагается.
– Это по какому-такому пра-ву? – Всемога-то ему. – Я все права-законы понимаю, до самой точки! и в арихметику понимаю, и витерапасы умею…
– Потому ты – Все-мо-га! – бес-то ему натачивает. – Весь свет можешь перетрясти – ба-аль-шие капиталы приобрести! А тебя в банк, в швицары! Да в швицары-то кажный швицарец может!
Обрадовался Всемога – повеселел. И спрашивает:
– Ужли могу и такое – весь свет перетрясти, все ихние капиталы приобрести?! За-нятно бы… Ну, а в дело-то как произвести?
Тут у них и пошла беседа. Учал его бес тачать:
– Да плевое вовсе дело! Только и всего, что плечами наподдавай, мозгами пошевеливай!
– Есть! – говорит Всемога. – Струмент имеется!
А плечи у него бы-ли… – никакие ворота не устоят!
– Какие твои планты – доказывай!
– Планты будут. А за науку – уж как полагается… – бес-то ему лукавит. – Первым делом… – его сымай, на шее чего мотается!
Свое, значит, дело понимает.
– Есть! – говорит Всемога, и – рраз!
Сорвал с себя крест да – в воду! И стал, прямо, отчаянный.
– Чего, – кричит, – зря трепаться! Сказывай про свои планты, в самую точку гни!
А бес, понятно, в ухи ему свое заливает:
– Есть у тебя, Всемога, товарец… зря валяется, промеж требухи болтается. Тебе без надобности, а мне, гляди, хочь на подметки сгодится. Душу под меня подпиши!
