Виктор Широков - Вавилонская яма
Гордин терпеливо и неторопко сидел на лавочках, комфортабельно размещенных на новомодных импортного образца остановках и как-то особенно безмятежно наслаждался теплой погодой, ласковым июльским солнцем и отсутствием заскорузлой обязаловки. Безмятежность несколько отступила, когда Гордин заехал в редакцию молодежного еженедельника "Визави", куда он недавно отдал свои исторические миниатюры. Редактор отдела, крупнотелый с лысой головой человек с пышными усами Рауль Мир-Бекназаров перекинулся с ним обычной болтовней, помянул общих литературных знакомых и в заключение разговора протянул свою "визитку" с домашним телефоном, помимо служебного. Обнадеживающий, вроде, разговор, светский треп заняли неожиданно больше времени, нежели рассчитывал Гордин.
На встречу с гендиректором он, злясь на самого себя за вечное разгильдяйство, опоздал минут на десять-двенадцать. Борис Владимирович, молодой человек в хорошо сшитом костюме, обладатель пышной жгучей шевелюры и такой же роскошной бороды, неспешно посасывал импортный сок из аккуратного цветного пакетика и вполне благосклонно отнесся к извинениям Владимира Михайловича. Помимо общего друга их связывало полное взаимопонимание по внутрииздательским вопросам, а главное невмешательство Гордина, вообще-то настырного мужика, в скользкие денежные хитросплетения и почти полный отказ от не ахти каких финансовых благ.
- Да, ладно, ладно. Я тоже чуть припоздал. Но вот что, дорогой, надо сначала нам с тобой определиться, основательно поговорить о будущем, прежде чем идти в издательство. Там ведь и сидеть негде, ты сам увидишь (издательство переехало с престижного Старого Арбата, где аренда стала зашкаливать за любые мыслимые и немыслимые пределы, в Товарищеский переулок, где один из членов дирекции, вездесущий Вольдемар Ильич, по кличке "Карлос", выбил три комнатенки в полуподвале двухэтажной развалюхи бывшего НИИ, возглавляемого его свояком), и толком не объяснишься, кругом любопытствующие уши, нет, там не посидишь. Давай-ка перейдем через дорогу и постоим в тени знаменитого театра, не возражаешь?
Владимир Михайлович согласно кивнул и уже на ходу стал говорить, что он совершенно точно собирается уволиться, подыскивает себе новую нормальную по сегодняшним непростым временам работу, но окончательное решение вопроса займет около месяца.
- Это очень много, решать нужно сегодня, прямо сейчас. Мы должны на этой неделе подать сведения в пенсионный фонд и нужно заполнить специальные бумаги новому главному бухгалтеру. Она, кстати, тебя хорошо знает, училась вместе с твоей женой, может, и ты её помнишь: Соня Столовец?
- Нет, четко что-то не припоминаю. Значит, вот что, Борис Владимирович, дай мне неделю - дней десять, - просительно и в то же время напористо проговорил Гордин, заглядывая собеседнику в глаза и отметив попутно нездоровую желтизну его лица, видимо, не высыпается, бедняга, все-таки маленький ребенок, сын, не фунт изюму.
- Ладно, будет тебе неделя. Пошли. Если найдешь хорошую работу, уволишься. Не найдешь, будем думать, изобретать что-то в штатном расписании, но ты должен крутиться, понимаешь. Продашь книжки, получишь свой процент. Иначе никак, иных денег у нас нет, - сказал Безъязычный, поглядывая на часы, и поправил пальцем правой руки застегнутый туго воротничок рубашки с галстуком, несмотря на изрядную жару.
Гордин не бывал в этих местах лет десять, если не пятнадцать, когда у него была знакомая (нет-нет, не подружка, она претендовала на гораздо большее, чего он не мог ей дать), преподававшая в суриковском институте, готовившем живописных и иных гениев, но он сразу же признал по пути следования книжный магазин, где он два-три раза купил какие-то современные книжки. Они прошли дворами на параллельную улицу и, ещё раз свернув в переулок, вошли в тупик, где и стояло ободранное двухэтажное здание, кажется, в стадии перманентного ремонта.
Борис Владимирович вошел в здание и сразу же свернул налево в полуподвал к ажурной решетке, перегораживающей холл впритык к лестнице, ведущей на второй этаж. Он отпер ключом небольшую металлическую дверь, вмонтированную в решетку и, когда Гордин вошел за ним в холл, немедленно закрыл дверь снова на ключ.
Двери большинства кабинетиков вдоль по коридору были полуоткрыты, кое-где виднелись затрапезные обитатели обветшавших помещений. Безъязычный и Гордин вошли в один из кабинетиков, где нерегулярный сотрудник увидел непременного секретаря дирекции Наталью Павловну, энергично барабанящую всеми пальцами по клавиатуре новой электрической машинки, комильфотную даму почти бальзаковского на вид возраста, добродушно, но и с неприкрытой ехидцей взиравшую на всегдашний издательский бедлам, и очевидно Соню Столовец, нового главного бухгалтера, даму примерно тех же лет, но более молодящуюся и как бы завернутую в тусовочный прикид, что выражалось, например, в бесцеремонной фамильярности, с которой последняя обратилась к нему:
- Привет, Вова! Ты почти не изменился, только полысел, ну да мужика это только красит, значит, с гормонами нормалёк. А как Марианночка, все такая же стройная, юркая, как ящерка, вся цветет и пахнет, небось?
И не дожидаясь ответа, Соня, облаченная в темное платье в белый мелкий горошек, пододвинула Владимиру Михайловичу пачку импортного печенья:
- Не стесняйся, бери. Угощайтесь, пожалуйста. Борис Владимирович, а вы чего же не берете? Это очень вкусные сырные крекеры, я на всех принесла. Сейчас будем чай пить. Вот только оформим Владимиру Михайловичу кое-какие документы и передохнем.
Владимир Михайлович сел на обшарпанный стул около облупленного стола главбуха и передал Соне свой паспорт, который предусмотрительно всегда носил с собой, но сегодня захватил его с собой ещё и по указанию гендиректора. В стране готовилась новая пенсионная реформа, каждому работающему должны были присвоить особый личный номер и собирались вести особо строгий учет заработков, с которых следовало начислять пенсию, а допреж того и главное - платить взносы, и Гордин, конечно, не ждал от реформаторов и следовательно от готовящегося нововведения ничего хорошего. Скорее всего и пенсионный возраст отодвинут лет на пять, как за границей, с которой новая Россия раболепно как бы брала пример, но только в худшем, не видя очевидных добрых примеров жизненных благ, и что сможет получить человек... Так, какие-то копейки, на которые жить невозможно.
Через несколько минут Соня покончила с процедурой заполнения документа и дала его подписать Гордину.
- Борис Владимирович, а Волков так и не принес паспорт, хотя и обещал, и Пильштейн никак не объявляется, - доложила она директору.
- Да, знаю, знаю, я сам ему несколько раз звонил. Видимо, нет его в Москве, сидит, наверное, на даче в Рязанской губернии, яблоки караулит. Бог с ним, если не объявится ещё два дня, отдадим документы в пенсионный фонд без него. Пусть потом попрыгает или попляшет, вечный разиня, - устало констатировал Борис Владимирович и обратился к Гордину: - Ну, что, пошли, покурим.
Некурящий Гордин, оставив с сожалением "дипломат" в кабинете, вышел за Безъязычным на улицу, пронаблюдав тот же ответственный ритуал отпирания и запирания двери в ажурной решетке (предусмотрительность в отношении бомжей или бандитов, а может самоизоляция). Говорить им было не о чем, Гордин давно отошел от рутинных издательских дел, тем более не получая около года и так мизерную зарплату, перекинулись ничего не значащими фразами об экономической ситуации в стране, о новых, будоражащих многих, назначениях в администрации президента. Фразы были банальные, затертые, как медные деньги, равно как и чувства, их диктовавшие. Если раньше, при застое, каждый рядовой гражданин был для государства как бы винтиком, то сейчас он скорее всего мог уподобиться изогнутому от постоянного битья по голове гвоздю, выброшенному за ненадобностью на обочину жизни.
Вернувшись в кабинет, Безъязычный и Гордин выпили каждый свое, первый - чаю, второй - кофе, и похрустели крекерами на радость Соне. И стали собираться восвояси. Гендиректор, вспомнив об обязанностях, дал внятные указания подчиненным феминам, в частности сообщил в деталях свой завтрашний маршрут передвижений по городу и сам ознакомился с распорядком дня главбуха и секретарши.
- Слушай, а ты займись-ка новыми изданиями, у нас ещё энциклопедический словарь не распродан до конца, и потом Барканов и двухтомник Урлацкого осели на складе. Тиражи их практически не двигались, а вбитые в издание деньги надо отбивать, не так ли.
Гордин взял образцы, положил их в черную тканевую сумку, поскольку "дипломат" был уже переполнен купленными в "Ракурсе" книжками, среди которых выделялась "Энциклопедия российского мошенничества", (в автобусе и метро он освоил аж одиннадцатую главку "Недвижимость", остановившись на двенадцатой "Органы", и не предполагая актуальность для него именно последней), и издатели-други тронулись в путь.
