Влад. Азов - Теплая компания (Те, с кем мы воюем). Сборник
Вот картина турецкой улицы:
…Жарко. Узкая каменная улица, посреди которой бьет фонтан. На припеке у фонтана томятся ослы, буйволы, верблюды и лениво потягивают из фонтана холодную воду. Тут же под многочисленными копытами копошатся ребятишки – ничего, если кое-кого и раздавит буйволовое копыто – детей много, а поднимать скандал по этому поводу лень.
Назначение дома очень ограничено – насовать туда побольше жен и детей, а самому сидеть в кофейной.
Хозяева и погонщики животных забрались в полутемную прохладную кофейню и потягивают черный густой кофе из таких маленьких чашечек, что проглотить ее по рассеянности – не представляет особого вреда для здоровья. Пьют кофе, молчат, затягиваются наргилэ[6]).
Молчат.
Турок, вообще, не разговорчив.
Между восемью часами утра и шестью часами вечера, турок способен поддержать только такой разговор:
– Кофеджи! Кофе.
– Да.
Подсаживается сосед. Молчат.
В исходе двенадцатого часа первый замечает:
– Жарко. Э?
Спрошенный турок погружается в глубокую задумчивость. Очевидно, его внутренно взволновал и вызвал массу соображений вопрос соседа.
После долгого молчания, он вздыхает и разражается речью:
– Да, – говорит он.
Солнце жарит во всю. Кофе выпит. Вода, полагающаяся к нему, тоже выпита. Оба поворачивают глаза и сосредоточенно глядят на ослепительно сверкающую горячую улицу.
– Осел прошел, – выдавливает из себя один.
– Да, – после мучительного раздумья соглашается сосед. – Это верно.
– Наверное, Абдулки кривого.
– Его. С подпалиной.
– Стало прохладней.
– Вот осел прошел…
– Да. Вечер.
– Уходишь? Храни тебя Аллах.
– И тебя. Кофеджи! Еще.
– Ты же хотел уходить?
– Промочить горло надо; от разговора пересохло.
А дома, укладываясь на оттоманку, он говорит жене, толстой Фатиме:
– Заговорился с Ибрагимом, не заметил, как и день прошел. Охо-хо.
– Аллах велик, – замечает Фатима.
– Еще бы, – соглашается турок.
И засыпает.
Если турок не идет – он сидит. Стоять он не может – лень. Сейчас же садится.
Автору только однажды удалось увидеть не сидящего турка. И то, в этом зрелище не оказалось ничего удивительного, ибо он лежал.
Стремление турок к лени, к лежанию на диванах, отразилось даже на наименованиях европейской меблировки.
Оттманка – слово турецкое.
Тахта – слово турецкое.
Диван – слово турецкое.
Даже государственный совет так и назван диван.
До того дошло, что «оттоманка» так и происходит даже от наименования нации: оттоманы.
А можно представить себе мебель под названием тевтонка или шведка? Нет. Наоборот, нет ничего быстрее шведок.
Отсюда ясно, что климат оказывает прямое влияние на подвижность народонаселения.
Турецкая лень выражается еще и в другом – в страсти к слугам.
Знаток Турции И. Голобородько говорит: «нигде нет такой специализации домашних обязанностей, как в Турции. Каждому из слуг вверяется определенное дело, от которого он ни на шаг не уклонится в сторону. Кофеджи, на обязанности которого лежит варка кофе, – тот не принесет воды для омовения, а чубукчи, в ведении которого находятся курительные принадлежности, сочтет немыслимым побежать для хозяина за кофе. Да и вообще (заключает Голобородько), стараются прикасаться к работам возможно меньше».
В богатых турецких домах специализация эта доходит до того, что существует палач пойманных блох (ловит их другой слуга), выбрасыватель обгоревших спичек и хранитель ящика, в котором лежит ключ от другого ящика, где ничего не лежит.
Кроме этой своей специальности, перечисленные слуги ничего не делают.
Правда, Голобородько об этом ничего не говорит, но говорю это я, автор настоящих строк – сам хохол, не хуже Голобородьки. И лгать и выдумывать ни он, ни я – мы себе не позволим.
Слуги турку обходятся дешево. Пищей им служит горсть рису с кусочком баранины (горсть – в прямом смысле слова, потому что ложек и вилок нет), а одежда носится десятки лет, ибо при турецком климате и простоте нравов, вся одежда слуги ограничивается висящим в шкафу халатом и туфлями, стоящими в передней.
Что касается хозяев, то они стараются навертеть на себя как можно больше материй: на голову наверчено, на живот наверчено, а шаровары такие широкие, что бедное турецкое семейство может моментально спрятаться в них при виде кредитора.
Подробно описывать одежду турок и турчанок не стоит – всякий курящий читатель мог видеть это на табачных коробках, и, конечно, может просветить на этот счет некурящего.
Турецкий характер
Искусство ничегонеделания турки довели до совершенства…
Попробуйте поймать какого-нибудь европейца, свяжите его веревками, чтобы он не убежал, накормите его, обеспечьте его семью, положите его, связанного, на диван, суньте ему в рот чубук, обложите его подушками и скажите ему:
– Не смей ничего делать!
Так он вас и послушает! Сейчас же мозг его лихорадочно заработает, тысячи новых мыслей, образов и представлений зашевелятся в голове его.
Начнется сложная, хлопотливая внутренняя жизнь.
А поставьте в эти условия турка – он будет в восторге, он будет думать, что рай Магомета осуществился…
Если вы придете к нему после этого и скажете:
– Сейчас я буду тебе резать горло, – он поднимет на вас ленивые черные глаза и согласится:
– Режь.
Вы думаете, это фатализм? Просто ему лень спорить.
Что касается характера турчанки, то с ним произошла странная история: или его нет (у гаремных женщин) или он настолько напоминает характер европейской суфражистки (у эмансипированных турчанок), что он нем не стоит и говорить.
Не стоит, так и не стоит.
Честность турок вошла в пословицу.
Жульничество турок, мздоимство и всяческие утеснения тоже вошли в пословицу.
Все вошло в пословицу. Тому, кому это покажется странным, отвечу, что это вовсе не должно казаться странным. Дело в том, что турки резко разделяются на две категории: чиновники и вообще начальство – жулики, а простые турки – честный, трудолюбивый работящий народ.
Если честного турка из народа сделать чиновником – он, после некоторой борьбы с собой, переходит в лагерь жуликов. Но если вы чиновника разжалуете в простые турки – он уже честным турком не сделается. Так в жуликах и застрянет до конца жизни.
Это то, что у многослуживших солдат называется "выправкой".
Военный и в штатском платье будет производить впечатление военного.
Турецкий чиновник и в штатском платье будет ошеломлять окружающих своим жульничеством.
Турецкая торговля очень своеобразна. Она ничуть не напоминает еврейских или армянских купеческих приемов.
Еврейский купец на турецком базаре, увидя проходящего человека, как пуля, вылетает из дверей лавки, обрушивается на прохожего и категорически заявляет:
– Пожалуйте, господин. У нас покупали.
Простодушный иностранец впадает в глубокое изумление:
– Я? У вас? Покупал? Да я только нынче утром впервые приехал в этот город из Бейрута.
– Пожалуйте, господин. Своему покупателю уступим!
– Ей-богу, уверяю вас – тут какое-нибудь недоразумение… Вы, вероятно, ошиблись, благодаря случайному сходству… Я никогда ничего у вас не покупал.
– Ну, так зайдите в лавку; что, вам трудно, что ли?
– Зачем же… Покупок я делать не собираюсь.
– Так что вы – посмотреть товар, больной будете? Эти ковры, скажете, плохие? Ну вот, я вам говорю: этот ковер мы продаем по 60 пиастров, а вам я отдам за 35. А сами мы платим фабрике 40.
– Боже! но ведь это значит, вы продаете в явный убыток!
– Так что? Для такого хорошего покупателя можно взять и убыток!..
– Действительно, – думает доверчивый иностранец, – может быть, во мне есть и что-нибудь обаятельное, влекущее к себе людей. Недаром же этот добрый торговец, движимый чувствами непобедимой симпатии, готов идти на все жертвы, вплоть до убытка.
Покупатель бросает быстрый взгляд на близь висящее зеркало и, уверившись в своих себялюбивых предложениях, покупает дряной реденький ковер, отплачивая тем самым продавцу за исключительно симпатичное отношение.
Если же вы зайдете в лавку к турку (сами зайдете – никто вас не потащит), турок медленно поднимется со своего места, молча выслушает вас и неторопливо развернет спрашиваемую вещь.
Стоит, ждет, равнодушно поглядывая на пыльное, тусклое окно.
– Сколько?
– 28.
– Ну, что вы! И двадцати будет предовольно.
– Нельзя, 28.
– Ну, хоть 23. Неужели, не можете уступить?!
Дремлющий взгляд, устремленный на одну из деревянных полок.
– Нельзя.
– Ну, тогда я уйду.
В обычной торговле есть такой психологический момент, когда покупатель, не согласившись с ценой продавца, делает вид, что уходит, а продавец делает вид, что отпускает покупателя, но оба из-под опущенных век зорко следят друг за другом – не поколеблется ли, не дрогнет ли та или другая сторона.
