Сергей Семенов - Односельцы
Письмоводитель члена суда сквозь очки взглянул на Мельникова и спросил:
– - Что скажете хорошего?
– - Хорошего ничего, а плохое есть, из-за этого и приехал.
И Мельников рассказал о том, что было у них на сходе.
– - Какое же это имеет значение? Пусть у вашего дяди есть желание получить вашу землю, но пока у него не будет на руках настоящих документов, исполнительного листа, он все-таки ее не получит, а исполнительного листа он не получит ввиду предъявленного спора.
Мельников сказал, что общество на стороне дяди и, например, в выдаче приговора, удостоверяющего, что земля куплена после отдела дяди, оно отказало.
– - И пусть себе. Приговор этот не имел бы никакого значения. Все равно, ваш дядя половинную часть земли получит, но это будет не скоро, а до того времени вы будете владеть, как владели.
Мельников ушел из канцелярии успокоенный, и все его тяжелые чувства пропали. Он свободно вздохнул на улице и уже бодро и легко направился в землеустроительную комиссию.
Насколько была тесна и неуютна камера члена суда, настолько широка и светла канцелярия землеустроителя. Стены и потолок нового дома, чисто выструганные, но ничем еще не оклеенные, блестели от обильно льющегося в широкие окна света. На стенах висели карты, плакаты, таблицы и аляповатая картина о старом и новом хозяйстве. Большой письменный стол был завален бумагами, другой стол в стороне был занят пишущей машиной, на которой работал молодой стриженый паренек. За большим столом с конца стола сидел плотный мужчина в куртке табачного циста, с густыми белокурыми солдатскими усами, и подпирал какие-то бумаги. Кресло у средины стола, предназначавшееся для начальства, было незанято. Белокурый усач сейчас же поднял голову на Мельникова и спросил, что ему нужно.
– - Заявление о выделе передать.
– - Какой волости?
Мельников сказал и передал заготовленное и подписанное желающими выделяться заявление.
Усач пробежал заявление, поглядел на Мельникова и, держа лист в правой руке, пошел в соседнюю комнату. Минуты через две он вышел оттуда, а за ним шел высокого роста, полный и рыхлый господин, молодой еще, но с голой головою, рыжими усами и мешками под глазами. Лицо его было дрябло, нос подозрительно краснел, но в прищуренных глазах светилось такое высокомерное презрение ко всему, что как будто бы он ходит и занимается своим делом из сожаления к кому-то, а что для него есть другое, более высшее назначение. Однако он очень вежливо ответил на поклон Мельникова, быстро изменил свой внешний вид и любезно сказал, проходя к своему креслу:
– - Садитесь, пожалуйста. Лазарь, дай стул!
Парень оторвался от пишущей машины и ловко подвинул стул Мельникову. Землеустроитель еще раз указал на него рукою и спросил:
– - Вы что же, сами выделяетесь?
– - Собственно, мой отец. Я сам живу в Петербурге.
– - Прекрасно, а другие сами хозяева?
– - Да.
– - Очень хорошо. Мы это дело скоро можем провести. У нас как раз к осени будут свободные землемеры, мы и пошлем их к вам. Только я посоветовал бы вам просить об оценке всей общественной земли.
Мельников заявил, что им интересно было бы получить свои паи ближе к купленной.
– - По оценке это будет легко. Тогда будет справедливей, и нас избавит от всяких нареканий.
– - Что ж, мы на оценку согласны.
– - Вот и великолепно. Мы очень охотно содействуем выделам, -- признался непременный член. -- Мы верим, что новая форма пользования землею -- верный путь к крестьянскому подъему. Вы ведь несомненно понимающий человек, скажите, что можно добиться от работы на этих узких лентах с буграми посредине? Ведь сколько нужно потратить времени на одни переезды?
И землеустроитель, отведя глаза в сторону и только изредка взглядывая на Мельникова, с легкими запинками, как будто бы он повторял наизусть не совсем хорошо заученную историю, стал говорить о тех выгодах, которые может получить каждый хозяин, перейдя на отруб или хутор. Тут было и повышение урожая, и улучшение сортов продукта. Он переводил это на цифры, и цифры были очень внушительны. Мельников с интересом слушал его беседу, но он никак не мог понять, как это такой видный господин может так глубоко входить во все подробности крестьянского хозяйства. Неужели это искренно?
Землеустроитель, высказав все, опять перевел взгляд на Мельникова, закурил новую папироску и прибавил:
– - Так вот-с. Вы и ваши компаньоны вступают на такой путь, который переустроит всю вашу жизнь. Могу пожелать вам самого полного успеха.
Мельников встал и поблагодарил. Землеустроитель, пожимая ему на прощанье руку, еще раз обещал, что сделает все возможное, чтобы скорей и лучше устроить выдел…
XXI
Из города Мельников приехал не только успокоившийся, но повеселевший. Но дома его опять встретила неприятность. Ему сказали, что сегодня все утро на покосе была брань.
– - Кто же бранился?
– - Да этот едун, Восьмаков. Он все утро кричал, что ты поехал в город кого-то там смазывать, чтобы делу помешать.
– - Какая ж тут смазка? Тут без всякой смазки пойдет
– - Против закону, говорит, идут: закон присудил дяди землю отдать, а они артачатся. А Машистого с Протасовым как травили!.. Грозят отвести самую негодную землю.
– - Что Восьмакову-то, много нужно?
– - Расчеты не вышли. Год-то нонче будет бесхлебный, думал, у кого лишняя душа, скупать, а теперь, пожалуй, и не продадут; скажут, выделимся -- подороже возьмем. В других местах такая земля-то по десятинам ценится.
– - Да только один Прохор Овчинник хочет выделяться-то.
– - Найдется еще. Это они сейчас боятся объявлять, а как приедет начальство, и они выступят.
Константин Иванович встал, чтобы идти из избы.
– - Куда ты?
– - К Харитону Петрову сходить.
– - Не погодить ли. Он, кажется, не вытерпел сегодня, клюнул. Недавно я его видел: шел шатался.
– - Что ж, доняли его?
– - Кого такие дьяволы не доймут. Уж он на что зубаст, а как насели, отгрызнуться не мог.
– - Все-таки надо сходить…
Он зашел прежде к Протасову. Протасов казался очень усталым. Лицо у него как-то вытянулось, глаза затуманились; он совсем равнодушно встретил Мельникова и вяло ответил на его приветствие.
– - А я тебя пришел к Харитону Петрову звать.
– - Что у него делать?
– - Расскажу, что в городе узнал.
– - Нет, тебе вот про деревню рассказать, -- выговорил Протасов, и по лицу его пробежали судороги.
– - Донимают?
– - Просто сутерпу нету. Измываются, словно мы их крепостные. Что ж мы, правду, беззаконное что затеяли? Мы берем свое.
Он всю дорогу выливал горечь от обиды, нанесенной ему сегодня на покосе, и только перед домом Машистого успокоился.
Машистый, действительно, был пьян. Он сидел в проулке под деревьями, верхом на колоде, на которой он отбивал косы, и хотел бить их, но его жена, плотная и коренастая баба, казавшаяся моложе его, вырвала у него молоток и не давала.
– - Отдай молоток, -- моргая осовелыми глазами, кричал Машистый.
– - Не дам, ты все косы испортишь; нешь у тебя в руке твердость есть?
– - А ты думаешь, нету. Подставляй-ка спину, как я закачу.
– - Чужая у меня спина-то?
– - А то и в рыло. Дам в рыло, скажу, так и было!
– - Будет храбриться-то, погляди, вон приятели идут.
Машистый оглянулся, но долго не мог признать, кто подходит. Наконец широкая улыбка появилась у него на лице, и он воскликнул:
– - Костинтин Иванычу, просим милости, как твои дела?
– - Мои-то дела ничего, а твои-то, кажется, плохо, -- весело проговорил Мельников.
– - Мои-то?.. -- Машистый отбросил в сторону косу и стал подниматься на ноги. -- Мои дела -- сейчас Восьмакову всю рожу растворожу…
Баба взяла и повесила на дерево косу, а Мельников с Протасовым подхватили мужика под руки и пошли с ним к завалинке.
– - Мои дела вот какие: живу я, слободный мальчик. Хочу, из буден праздник сделаю, а то из праздника будни.
– - По какому ж случаю сегодня-то запраздновал?
– - Пришли симоны, гулимоны да лентяи преподобные… Ну, только это сегодня… А завтра я и опохмеляться не буду. Выеду на покос, глотну лопатошник холодной воды, и небитой косой все утро прокошу, вот ей-богу!..
– - В самделе?
– - Ну, конечно! Что ж мне зря говорить.
– - Так и надо. А то нам теперь забота: скоро землеустроитель приедет землю выделять; надо себя держать честь честью.
– - Костинтин Иваныч! Дорогой мой, неужели это сбудется? Эх, и рады же мы тогда будем! Развяжемся со всей сволочью, не будем по кулацкой дудке плясать, будем сами себе господа! Да я тогда на хутор уйду, прощай, Харьков, до свиданья.
– - Уйдешь ты на хутор, -- сказала жена, -- там тебя зимой снегом занесет.
– - Отроюсь! Снег отскребу. А вот чем тут заносит живого человека -- этого не скоро отскребешь. Здесь всякая свежина портится. Есть ли чего в свете хуже, как мужицкое стадо? Около таких чертей сам чертом будешь. Вы вот в Питере живете, ничего нашего не видите, а вы бы вот пожили с нами.
