Николай Наумов - Святое озеро
-
На другой день, часов в десять утра по узенькой лестнице двухэтажного деревянного здания, стоявшего около базарной площади, в верхнем этаже которого помещалась контора маклера, поднимались Петр Никитич и Харитон Игнатьевич, надевший на себя на этот раз лисью шубу и высокую бобровую шапку, отчего вся наружность его представляла сплошной мех, разнообразный только по цвету и густоте шерсти. Раздевшись в смрадной передней, они вошли в контору. Помолившись на икону, висевшую в переднем углу, Харитон Игнатьевич подошел к маклеру, сидевшему у стола за грудой бумаг и книг и не обратившему даже внимания на вошедших.
— Вексёлек бы мне требовалось, Матвей Степанович, засвидетельствовать; за большое бы это одолжение счел, — обратился к маклеру Харитон Игнатьевич, подавая вексель.
Маклер молча взял из рук его вексель и, внимательно прочитав его, осмотрел к свету.
— Ого-го-о! Пятнадцать тысяч! — с удивлением произнес он, посмотрев на Харитона Игнатьевича. — Ты на что же этакую страсть денег занимаешь? — более мягким и даже радушным голосом спросил он, окинув в то же время своим насупленным взглядом Петра Никитича, стоявшего у порога, в стороне от них.
— По делу понадобилось: новое дело завожу, Матвей Степанович! — ответил Харитон Игнатьевич,
— Какое?
— Ругаться будете, коли сказать-то вам… Да оно, пожалуй, и следует обругать меня… Ну, да уж коли фундамент заложил, так волей-неволей, а дом выводи, — говорил он, разводя руками. — Кожевенный завод сооружаю, слыхали ли?
— А-а… что ж, это дело хорошее, выгодное, только смотри, пойдет ли? — предупредил маклер.
— В этом-то и задача вся! Про себя-то полагаю, что надо бы пойти ему, — задумчиво говорил Харитон Игнатьевич, — а за все прочее никто как бог!
— Хорошее дело… похвально… Пора тебе за ум взяться, не докуда хламьем торговать. Человек вы оборотистый… наперед скажу: маху не дадите… Поздравляю… рад… рад… — и маклер, протянув ему руку, дружески пожал широкую с коротенькими сучковатыми пальцами длань Харитона Игнатьевича. — В мещанах уж не останетесь… гильдию внесете? — спросил он.
— Уж как ни пойдет дело, а гильдии не минуешь!
— Видней… видней будет… почету будет более, — убедительно говорил маклер, то хмуря, то приподнимая свои густые брови. — Очень рад за вас, давай вам бог… может быть, еще и послужим вместе, кто знает, — заключил он. — Только… только… — произнес он, искоса осмотрев Петра Никитича. — Ведь это, кажется, тот самый Болдырев, что писарем в X-ой волости? — вполголоса спросил он. — Поселенец, что несколько лет тому назад шлялся по городу в опорках и рвани… с поздравительными стихами по купцам ходил, а-а?..
— Он самый, — улыбаясь и так же тихо ответил ему Харитон Игнатьевич.
— Неужели он за несколько лет службы в писарях нажил такое состояние? — удивленно спросил маклер. — Пятнадцать тысяч под вексель дать… это ведь… ой-ой!
— Хе-хе-хе! Полноте-с! Где ему до этаких денег дожить; у него, чай, и пятиалтынного-то в кармане нет! — успокоил его Харитон Игнатьевич. — Он ведь подставное лицо, — шепнул он на ухо. — Только вексель-то на его имя, во избежание огласки.
— Подставное-е-е… от кого? — удивленно спросил маклер.
— Отца Пимена знаете? Б-го благочинного…
— Знаю, как не знать!
— Я у него деньги-то занял! Вексель-то он на свое имя боится делать: опасается, чтобы по духовенству не разнеслось, до архиерея бы не дошло… А этот-то гусь кум ему будет. Счеты меж ними какие-то да дела ведутся… Бог их разберет! В большой они приязни живут, Ну, для отвода он и велел сделать вексель-то на его имя.
— А-а, вот что-о! Ну, теперь понятно, — ответил маклер. — Пимен-то богатый человек, знаю.
— Богатый, первеющий по округе.
— Богатый, богатый человек, — подтвердил маклер… Так вот оно что-о… Архиерея боится… ха-ха-ха! Да, строгонек он у них, поблажки не дает! Ну, теперь понятно, а то уж я подумал: откуда у Болдырева такие деньги взялись? Как так вдруг разбогател, что по пятнадцати тысяч под вексель дает… Оно точно, волость богатейшая… но все же… Ну, а Пимен-то и тридцать отсыплет да не почешется, бога-а-ат!
Процедура засвидетельствования векселя и внесения его в маклерскую книгу продолжалась не более часу. Маклер, холодно встретивший Харитона Игнатьевича, теперь не только проводил его до дверей, но даже сам отворил ему дверь и, почтительно пожимая руку его, пригласил его к себе в гости в ближайший праздник. От маклера приятели отправились в казенную палату, и Петр Никитич в присутствии Харитона Игнатьевича, зорко следившего за ним, сдал пакет с рапортом и общественным приговором дежурному чиновнику, под расписку его в разносной книге волости. Когда они вышли из палаты, Харитон Игнатьевич, сняв шапку, набожно перекрестился.
— Надоть бы, Петр Никитич, для почину дела молебен отслужить, — сказал он.
— Служи… я не прочь, — ответил Болдырев.
— Пойдем-ко! Мы бога не забудем, так и он взыщет нас своею милостью, — произнес с умилением Харитон Игнатьевич.
Обедня окончилась и священник вышел из собора, стоявшего против здания присутственных мест, когда на паперть вошли Харитон Игнатьевич и Петр Никитич. Остановив, священника, Харитон Игнатьевич попросил его отслужить молебен.
— С божьей бы помощью надоть дельце сеорудить… ваше благочиние, — ответил он на вопрос священника, по какому поводу он служит молебен. Все время молебна Харитон Игнатьевич стоял на коленях, осеняя голову и грудь широкими крестами и кладя земные поклоны.
— Ровно оно легче на душе-то, свободней стало! — сказал он Петру Никитичу, выходя из собора и оделяя нищих грошами и копейками из длинного кожаного кошелька.
Через несколько дней, ранним утром, Харитон Игнатьевич подошел к воротам нищенского деревянного дсма, стоявшего в пустынной улице одного из предместий города, называвшегося Солдатской слободкой. Рядом с домом, на обширном пустыре, обнесенном плетнем, высился недостроенный деревянный дом на каменном фундаменте. Широкие окна дома, еще без рам, были завешены рогожами, на крыше высились одни стропила. Груды накатанных бревен и квадратами сложенный кирпич загромождали почти всю улицу. Низенький покосившийся домик и строившийся дом-щеголь принадлежали начальнику хозяйственного отделения казенной палаты, Андрею Аристарховичу Второву. Войдя во двор, Харитон Игнатьевич прошел сначала в людскую, и через несколько минут чистенько одетая горничная ввела его в кабинет Андрея Аристарховича. Присев на плетеный стул, Харитон Игнатьевич с любопытством осмотрел письменный стол, заваленный бумагами и уставленный различными дорогими безделушками и серебряными и бронзовыми пресспапье в форме легавых собак, бегущих лошадей, изящных женских ножек и т. п. Стены кабинета были увешаны картинами, выражавшими вкус и наклонности Андрея Аристарховича. Широкое маслившееся лицо Харитона Игнатьевича сложилось в сладострастную улыбку при взгляде на обнаженную нимфу, готовившуюся спуститься в прозрачные струи ручья. Он до того увлекся созерцанием роскошных девственных форм нимфы, что не слыхал, как из соседней комнаты, дверь в которую была завешена шелковой портьерой, вошел в кабинет Андрей Аристархович, низенький толстый человек, казавшийся еще толще от широкого, халата, свободно охватывавшего его выхоленное тело.
— Харитон Игнатьевич, добро пожаловать! — приветливо встретил его Андрей Аристархович, протянув ему два пальца. — Вот, как нельзя кстати подошел ты ко мне… Правду пословица-то говорит, что на ловца и зверь бежит! А я только что на днях собирался ехать к тебе, — говорил он, опустившись в кресло и предложив ему стул напротив себя.
— Нешто дельце какое встретилось для меня? — спросил Харитон Игнатьевич, заворачивая полы своего суконного длиннополого сюртука и осторожно присаживаясь на кончик стула.
— С постройкой замучился, только что одно закупишь — другое требуется. Не рад, что и затеял: деньги так и тают! — пожаловался ему Андрей Аристархович.
— Эфто точно-с, на мелочи эфти невидимо деньги идут. А я, признаться, шедши к вам, осмотреть обновку-то вашу полюбопытствовал.
— Что ж, как находишь?
— Отлично, хорошо… краса!
— Дом будет хороший, правда твоя… Средств не жалею. Все по возможности делаю в современном вкусе: и ванна у меня будет и звонки электрические… И самый наружный вид…
— Патрет касательно наружи, если взять, — прервал Харитон Игнатьевич.
— То есть, как это портрет? Чей? — с удивлением спросил Андрей Аристархович.
— Картина, говорю-с, — поправился сконфузившийся Харитон Игнатьевич, откашливаясь в руку, — первеющее, можно сказать, сооружение в городе…
— Да, да… мне и то завидуют многие.
— А что бы вам от меня потребовалось, что изволили собираться пожаловать ко мне? — спросил Харитон Игнатьевич, когда разговор пресекся.
