Елена Ткач - Царевна Волхова
Стол загудел, зазвенели бокалы, и началось! Минут через двадцать от возникшего было предвкушения праздника не осталось следа. Тася, сидевшая на краю стула возле дверей на кухню, пожалела, что согласилась присесть а не скрылась у себя, сославшись на нездоровье. Многие уже заметно подвыпили, другие старались от них не отстать, и все прелести разгула, сдобренного гортанными выкриками, неприличными сальными шутками и бабьими взвизгами были налицо…
«Боже мой! — думала Тася, оглядывая сидящих и теребя стебелек черемши, и это — праздник?! Это — веселье? И мои дети должны на такое смотреть, слушать вой вместо музыки и ржание вместо смеха. А что я могу им предложить? Ни друзей, ни людей вокруг… Ты сама хотела одиночества, сама не принимала того, что окружало тебя. Кто ты? Как тебя называть? Мать-одиночка? Прислуга? Интеллигентка? Ха! Кишка тонка… В учителях не прижилась, творчество не одолела, не состоялась душа! Все теперь перевернуто. Прежнего больше нет, новое не наладилось. И средь этого хаоса чудища бродят, химеры… Их ведь и людьми-то не назовешь. Милые мои, бедные мои дети! Что может дать вам такая мать? Которая сама не больше чем дым, химера… Только химеры не пьют вина. А я пью. Вот назло себе и выпью!»
И не дождавшись очередного тоста, она плеснула себе вина и залпом выпила. И вскоре поплыла по убаюкивающим сладким волнам забвения, перебирая в памяти любимые стихотворные строки и перестав замечать происходящее за столом.
Между тем Эля все подмечала: через окно на кухне она могла наблюдать происходящее на веранде. Покормила малышей, поела сама и села за книжку, то и дело поглядывая из окна на маму. Былое оживление, показавшееся было на мамином лице, сменилось тоской и унынием. Она снова погасла. Только хмель понемногу оживлял её скулы нездоровым румянцем. Вано, как ни странно, куда-то исчез. Мишка восседал рядом с отцом, налегал на салат из крабов и изо всех сил старался держаться как взрослый. Это у него не слишком-то получалось. Он глупо хихикал, услыхав очередную сальность, а однажды не удержался и фыркнул, слегка оплевав подругу «Дона Корлеоне», сидевшую напротив. Та с негодующим видом поднялась и вышла из-за стола, наверное, чтобы замыть маленькое пятнышко, расплывшееся на её шелковой блузке. Ермилов что-то коротко бросил сыну и тот поспешно ретировался — похоже, его выгнали из-за стола. А хозяин, перегнувшись через стол, что-то горячо зашептал «Дону» и тот в ответ благосклонно кивнул. Тогда Ермилов вскочил и захлопал в ладоши, призывая всех сделать паузу и немного размяться.
На расчищенной от снега площадке под елками устроили импровизированную танцплощадку. Перенесли на лавочку магнитофон, скинули плащи и куртки и, разгоряченные, возбужденные, принялись топтаться под «Модерн Токинг». Длинноногая девица, замыв пятно, вернулась в стаю и с азартом принялась дергать попой, обтянутой апельсиновой мини-юбкой. Она то и дело сбивалась с ритма и сталкивалась с танцующими: только теперь стало заметно, что девица пьяна.
За столом осталась одна Тася. Полуприкрыв глаза и подперев щеку ладонью, она грезила о своем. На губах блуждала рассеянная полуулыбка, губы чуть-чуть шевелились: душа призывала на помощь исцеляющие ритмы стиха…
— Дитер Бо-о-олен! — вопила захлебывающаяся от смеха девица, вихляясь возле смуглого крепыша с толстой золотой цепью на бычьей шее, сидевшего за столом по правую руку от «Дона Корлеоне». Тот, полуприкрыв глаза, похотливо улыбался, глядя на её вихляющиеся бедра, и курил сигарету, от которой исходил сладковатый приторный аромат.
— Дитер… ха-ха-ха! Болен! Он всегда БОЛЕН! Он всегда… — повторяла девица как заведенная и, споткнувшись, рухнула на руки подхватившего её крепыша.
— Эй, вы слышите? Он БОЛЕН! Эй! — она обвела всех стеклянным блуждающим взором. — Эй! Почему там кто-то сидит за столом? Тан-цуют ВСЕ! и взмахнула руками перед лицом крепыша. — Гурам! Все… чтобы… танцевали, слышишь? Пусть эта… танцует. Давай ее… — девица икнула, закрыла лицо руками и, зашатавшись, отступила к скамейке, на которой стоял орущий магнитофон.
Упав на нее, девица откинулась на спинку скамьи и, дергая в такт ногами, повернула ручку громкости до отказа. В этом грохоте теперь невозможно было расслышать ни слова.
Крепыш, которого эта взбесившаяся кобылица называла Гурамом, вопросительно глянул на «Дона Корлеоне». Тот, еле заметно усмехнувшись, кивнул. Дескать, пускай девочка веселится!
Гурам вернулся к столу и, склонившись над Тасей, что-то сказал ей и тронул за руку, увлекая за собой. Та резко вскинула голову, выдернула руку и вскочила, что-то гневно бросив навязчивому партнеру по танцам. Тот продолжал настаивать, уже не в шутку ухватив её за руку. Тася замахнулась, как видно, решившись влепить пощечину, но её взлетевшую руку кто-то неожиданно перехватил. Это был Вано, вынырнувший как из-под земли. Мягко улыбаясь, он что-то сказал, выпустил её руку и, не глядя, через плечо бросил Гураму два коротких слова на родном языке. Тот мгновенно ретировался и, выйдя за ворота, скрылся в салоне одной из машин.
Надо сказать, что этой сцены Эля не видела. Ее вниманием целиком завладел Мишка, ошивавшийся возле мангала. Парень расковыривал палкой уголья и улыбался самой гнусной улыбкой. Он явно что-то затеял, решив отыграться за свое недавнее унижение. Эля, конечно, и внимания бы на него не обратила, если бы возле Мишки не стоял Сенечка. Минут пять назад братишка спустился по ступеням крыльца, привлеченный громкой музыкой, доносящейся из сада. Широкая доска на потемнелых старых канатах чуть раскачивалась под ветерком. Она словно бы приглашала присесть и покататься… Едва Сенечка появился на ступенях веранды, Мишка указательным пальцем поманил малыша и, взявши за руку, повел к качелям. И этот его манящий жест вкупе с хитрой улыбочкой насторожил Элю. Она уже накинула куртку, чтобы вернуть брата, как все её внимание поглотили дивные звенящие звуки. Рев магнитофона внезапно прервался: его кто-то выключил. И в наступившей тишине средь снежной белизны, бликов огня и танцующих огненных искр, поднимавшихся к небу, запела гитара.
Эля сбежала по ступенькам в сад, в котором стало уже заметно темнеть, и увидела завораживающую картину: под густыми лапами ели стоял Вано, любовно прижимая к себе гитару, его тонкие нервные пальцы быстро перебирали струны. Что-то томящее, горестно-сладкое пела гитара, притихшие гости образовали круг возле танцплощадки, а в кругу… в кругу танцевала мама!
Подол её длинной юбки взлетал и опадал долу, откинутый легкой ногой, стан клонился и выгибался, гибкий, упругий… Вдохновенное лицо сияло улыбкой, а глаза… о, они были ночи темней! И лучились они отблесками огня, который загадочней всех огней… горячий, неукротимый огонь сверкающих женских глаз!
Она танцевала так хорошо, такой зачаровывающей силой полнились все движения, переходящие от плавного наговора к резким, исполненным дерзости поворотам и внезапным как смерть остановкам. Она ворожила в этом танце, пела без слов и, бросая вызов, словно призывала на свою бесшабашную голову гром небесный!
Никто не мог оторваться от этого зрелища. Никто не видел, как из машины, сжимая в руке сотовый телефон, выскочил побелевший Гурам и, почему-то пригибаясь, побежал к своему боссу. И «Дон Корлеоне», услыхав Гурамову весть, как-то весь вытянулся, дернул шеей, уголком рта, отдал несколько коротких распоряжений и обвел мрачным подозрительным взглядом всех собравшихся на притихшем участке. На участке, где царила гитара и колдовала, танцуя, женщина с разгоревшимся вдохновенным лицом…
И никто не заметил как маленький мальчик сел на качели, а другой, тот, что постарше, принялся эти качели раскачивать. Он с торжеством глядел на летящего вниз и вверх малыша, раскачивая все сильней… И только Эля, которая без отрыва глядела на маму, почувствовала вдруг чье-то злое присутствие. Точно её кто толкнул! Она зажмурилась и какое-то время боялась раскрыть глаза, потому что знала — волк здесь. Он совсем близко. И он сейчас кинется… вот сейчас! Она вдруг резко обернулась и увидела, что качели, на которых едва удерживается её братик, взлетают уж чуть ли не выше ели, что веревка трещит… И вот-вот…
В этот миг из-за ели прыгнуло что-то большое, мощное — наперерез взлетавшему к небу Сене… Эля видела только горящие злобой глаза и оскал жуткий оскал волчьей пасти. Клыки чиркнули по канату, тот оборвался и полет малыша продолжился… только его больше не поддерживала доска. Он летел над поляной, и Эля видела его округлившиеся от страха глазенки и разинутый рот. Сдирая кожу, он упал прямо в ель, послышался хруст ломаемых веток и крик дикий крик этот все услыхали и звон гитары вмиг оборвался.
В мгновение ока Тася была возле ели. Вано в три прыжка оказался возле неё и, опередив, рывком достал из изломанных, спутанных веток ребенка. Он осторожно положил Сеню на скамейку, тот задыхался от боли и крика. Все личико у него было расцарапано, правая ручка сломана, и из разорванной курточки, окровавленная, выпирала лучевая кость.
