Борис Казанов - Полынья
10
Неподалеку покачивалось несколько навигационных аэробомб, сброшенных с вертолета. Леха Шаров, выключив двигатель, сбросил на воду плавучий якорь, собираясь здесь стоять. Для обслуживания Суденко выбрал молчаливого Леху, когда почувствовал неохоту рыбака. К тому же шлюпка все же прочней рыбацкой лодки.
Старшина слез за борт, шумно расплескав воду, и посмотрел в боковой иллюминатор. Поморник, круживший поодаль, испуганно понесся прочь, махая широкими, словно лакированными, крыльями. Вода слепила глаза, но как только старшина в нее погрузился, его удивило, как здесь темно. Этот день, так ярко горевший наверху, уже не имел под водой сил. Лучшее время для спуска старшина упустил. Он сразу включил фонарь, намеренно расфокусировав его, чтоб расширить площадь освещения. Фонарь был похуже лампы, зато годился для осмотра парохода, так как с ним можно было пролезать во всякие щели. Однако именно из-за фонаря неприятности начались сразу за погружением, когда он наткнулся на косяк ледовой трески.
Обойти косяк водолаз не мог и полез сквозь толщу висящих рыб, не подозревая, сколько их там собралось. Поверху плавала мелочь, не отлавливаемая никем, проскакивавшая в ячейки рыбацких сетей, а под ее прикрытием дремали крупные особи. Рыбы висели, застыв в разных позах: кто на боку, кто вниз головой. Но свет фонаря их расшевелил, и весь этот косяк, растянутый на километр, пришел в движение. Такой вот косяк способен засосать в своей гуще даже морское животное. С минуту старшина пробивался среди хвостов, голов, острых плавников, которые рыбы расставляли веером при атаке. Потом заметил, что косяк, совершая круги, не пересекает черты холодной воды, которая делила море по вертикали, как изгородь. Кое-как отплыл с помощью Лехи и, когда косяк остался в стороне, вздохнул спокойно.
Эта глупая треска так запутала Судсико мозги, что он проворонил границу глубин, на которой улавливается смена освещения. Даже темнота способна светить, если разглядишь ее в примесях, когда она выдает свое существо. Он не успел вовремя к ней приспособиться и сейчас спускался, как слепой, надеясь, что просигналит тело. Однако зрение включилось само, и он увидел, что мрак расступается, обозначив подстилающую поверхность. Похожая с высока на снег, она превратилась в густую облачность, образованную из водоворотов, которая на время закрыла обзор. Он прошел ее на скорости, поставив тело углом, то ослабляя, то натягивая лини. Эта вода, закручивавшаяся винтом, которая сейчас проносилась, создала ощущение, что он поднимается с ней, хотя с поста начали тормозить, считая, что он спускается чересчур быстро. Так продолжалось минуту-две, как внезапно, скатившись с откоса облачной воды, он различил под собой провал сумрачной синевы, похожей на грозовое небо. Освещение создавали струи течений, люминесцировавших от трения. Он видел несколько течений, которые колебались на разной высоте и, по-видимому, текли в разных направлениях. А то течение, к которому хотел спуститься, заметил не сразу, так как оно смазывалось тем, которое текло над ним, уже знакомым Суденко, Это был поток, родившийся в проливчике, еще не улегшийся в границы, не оформленный настоящей скоростью. В потоке пришлось прибавить вес, и хотя он был научен первым спуском, казалось, попался опять, неожиданно увидев прямо иод собой несущуюся реку, пронизанную вспышками электричества. В воде трудно представить расстояние, но есть все-таки приметы, которые подсказывают, что есть правда, а что есть ложь. Как он и ожидал, течение лежало глубоко, и было видно, как оно то вздымалось, словно приподнималось на ноги, то тяжело опадало, отбрасывая гигантские тени. Неизвестно, сколько до него метров и какая в нем плотность воды. Быть может, гибельная для дыхания. Да и сама эта яма с дымками водоворотов, со струями пузырьков, простреливавших ее, как трассирующие пули, выглядела так зловеще, что он остановился.
Было ясно, что медленный спуск с торможением с поста не принесет пользы. Синяя вода не может быть стоячей, - он это отлично знал. К тому же будет мешать слой, трущийся с течением. Надо было решиться на свободный спуск. Только сам, по воде, он может решить: какая понадобится скорость и какой вес, чтоб войти в течение.
Переговорив с постом, начал снижаться и, как только потянула вода, завинтил головной клапан. Какое-то время ему удавалось притормаживать, используя поддержки пузырьков, разных водоворотов и водоворотиков, разлетавшихся вдребезги. Падение началось после, когда потянуло течение. Конечно же он не падал в буквальном смысле. Было превышение скорости, которое водолаз воспринимает мучительно, как падение. Но вскоре вода стала пересиливать воздух в костюме. Выравнять давление он не мог: скорость нарастала так, что воздух, который поступал с поста, не догонял его по шлангу. Воздух в костюме, отхлынув от ног, устремился вверх, прессуясь в рубахе. От разрыва спасал автоматический клапан, но он и делал зло, стравливая теперь не излишек, а защитный запас. Надежда была лишь на то, что успеет войти в течение раньше, чем произойдет обжим. Он уже начинался с ног, с холода, разрезающего унты, с ломоты в ступнях, с ощущения, что вытаскивают из костюма. Море захватывало в свои стальные тиски, готовясь выдавить, как тюбик с пастой, а пропасть не кончалась, и, думая, что никакого течения нет, что все это какая-то чудовищная галлюцинация, застывая, превращаясь в лед, он почувствовал, как во что-то проник, ворвался, глаза обдало светом, тело отметило скольжение, такое быстрое, словно он продолжал падать, и понял, что дотянул, что течение не обмануло, и только сейчас, с этой минуты, поверил и в то, что видел пароход, что он там есть.
Возможно, этой мысли о корабле, к которому плыл, у него и не возникло. Он сразу же потерял сознание от скачка плотности, которая в течении своя и не обязательно зависит от верхнего пласта. И все же такое беспамятство водолаз осознает как сон, где поначалу растекаешься весь, становясь водой, которая перестраивает кровь, изменяет ритм сердца, оформляет частицей своего движения, и эта частица, которую ты сторожишь, в которой заключено все, медленно растет, разрастается ощущениями тела, возвращает к самому себе, плывущему в воде, - как будто выходишь из чрева течения.
Как только он попал в поток, наверху засекли время, а он, очнувшись, представил скорость, чтоб вывести минуты до точки. Получалось около пяти минут, и он отложил их на часах, защелкнутых на манжете рубахи.
Теперь надо было наполниться воздухом, но рефлекс не приподнял руки. Он понял, что рука завернута, прижата к спине, и медленно вывел ее впереди себя, дотянулся до шлема и отвинтил клапан. Воздух стал поступать, отделяя костюм от тела. Он ослабил тяжелый пояс из хромовой кожи с зашитыми свинцовыми пластинами, чтоб воздух протек свободно, окутал ноги. Освежился, сделав перед лицом ветерок, и увидел, что излишек не улетел, а собрался над головой, перекатываясь, как голубые шары.
Нужно было поймать шарик, чтоб понять плотность течения. После нескольких попыток ухватил, но шар проскользнул между рук и поднялся на свое место. Этот шарик, который он из себя выдохнул, был по твердости как железное ядро, но вода, размытая скольжением, казалась легкой, создавала ощущение невесомости. Течение держало его как бы независимо от того, сколько воздуха в костюме, и это было опасно. Он не мог заранее приспособиться, подготовить себя к той воде, которая была под ним. Осложняло и то, что он сидел в каком-то завихрении, то сдвигаясь к краю течения, то соскальзывая к его середине. Выброситься из течения мешал трущийся слой воды, который двигался противоположно. В этом месте, когда течение наваливалось массой, вихрь спеленывал по рукам и ногам и начинал крутить. К середине вращение убывало, уходя вглубь, к острию. Ему удалось поймать вращение на себя, но из вихря не выкрутило, как он рассчитывал. Эти гладкие струи, на которых держались вихри, закупоривали наглухо.
Оставалось ждать, что произойдет.
Сейчас глаза отразили воду, похожую на ночное небо, где как бы горели несколько звезд, излучая пульсирующие вспышки. Эти звезды тоже крутились в вихрях: то разгорались, когда сносило к краю потока, то убывали светом, когда проходило сжатие. По-видимому, какие-то глубоководные существа с органами свечения. Зная, что электричество действует в воде как проявитель, он направил на них луч фонаря. Свет преломился, ушел в сторону. Лишь от одной звезды, не мигающей, как планета, отлетело золотистое пятно. Потом разглядел самого себя, с грузами, искрящимися от электричества, похожими на драгоценные слитки. Представление о ночном небе и звездах постепенно вызвало иллюзию, что он сидит в самолете. Иллюзия была полной, с фосфорическими кругами приборной доски - отражением водолазных часов, сдвоенных с компасом. Такое представление опасно, как любое другое, не соответствующее действительности. Но оно мобилизовывало приготовлением, как пилота, готового катапультироваться из кабины. Поэтому он не сразу выполнил приказ Гриши: закрыть циферблаты крышками, чтоб не выдавило стекла. Смотрел на них, круглые, с пульсирующими стрелками, похожие на живые лица, и не мог решиться. Наверное, то, что он сейчас испытывал, называется одиночеством. Но он не думал о нем, так как и вода не знает, что это такое. Ни радости у него не было, что плыл, ни страха, что произойдет на точке.
