Лев Толстой - Ходите в свете, пока есть свет
X.
Прошло еще двадцать лет. Жена Юлия умерла. Жизнь его текла в заботах общественной деятельности и в поисках за властью, которая то давалась ему, то ускользала от него. Состояние его было велико и еще увеличивалось. Но сыновья его выросли, и особенно второй, стал вести роскошную жизнь. Он делал дыры в дне ведра, в которое собиралось состояние, и по мере увеличения состояния увеличивалась быстрота течки в дыры. Началась у Юлия борьба с сыновьями такая же, какая была у него самого с отцом. Злоба, ненависть, ревность. К этому же времени новый наместник лишил своих милостей Юлия. Юлий был заброшен прежними льстецами и ему предстояло изгнание. Он поехал объясняться в Рим. Его не допустили и велели уехать. Приехав домой, он застал сына с распутными юношами в доме. В Киликии прошел слух, что Юлий умер, и сын праздновал смерть отца. Юлий вышел из себя, ударил сына так, что он упал замертво, и ушел в покои жены. В покоях жены он нашел Евангелие и прочел: "Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас". "Да, - подумал Юлий, - давно уж он зовет меня. Я не верил ему и был непокорен и зол, и иго мое было тяжело и бремя мое было зло". Долго просидел Юлий с развернутым списком евангелия на коленях, размышляя о всей своей протекшей жизни и вспоминая то, что в разное время говорил ему Памфилий. Потом Юлий встал и пошел к сыну. Он застал своего сына на ногах и несказанно обрадовался тому, что не нанес ему повреждений своим ударом. Не говоря сыну ни слова, Юлий вышел на улицу и пошел по направлению к христианской общине. Он шел весь день и вечером остановился ночевать у поселянина. В комнате, в которую он вошел, лежал человек. При шуме шагов человек поднялся. Это был врач. - Нет, теперь уж ты не отговоришь меня, - закричал Юлий. - Я третий раз иду туда же и знаю, что там только найду успокоение. - Где? - спросил врач. - У христиан. - Да, может быть, найдешь успокоение, но ты не исполнишь своей обязанности. В тебе нет мужества, несчастия побеждают тебя. Не так поступают истинные философы. Несчастия - это только огонь, которым испытуют золото. Ты прошел через горнило. И теперь-то ты и нужен, и теперь-то ты и бежишь. Теперь-то испытай людей и себя. Ты приобрел истинную мудрость и ее-то должен употребить на благо республики. Что бы было с гражданами, если бы те, которые познали людей, их страсти и условия жизни, вместо того, чтобы нести свои знания, свою опытность на пользу общества, зарывали бы их в поисках за успокоением. Жизненная мудрость твоя приобретена в обществе, и ее ты должен отдать тому же обществу. - Но у меня никакой мудрости нет. Я весь в заблуждениях. Они стары, но от этого не стали мудростью. Как вода, как бы она ни была стара и гнила, она не станет вином. Так сказал Юлий, и, схватив свой плащ, вышел из дома и, не отдыхая, пошел дальше. В конце другого вечера он пришел к христианам. Его приняли. радостно, хотя и не знали, что он друг всеми любимого и уважаемого Памфилия. За трапезой Памфилий увидал своего друга и с радостной улыбкой подбежал к нему и обнял его. - Вот я и пришел, - сказал Юлий, - скажи, что мне делать, я буду слушаться тебя. - Не заботься об этом, - сказал Памфилий. - Пойдем со мной. Памфилий провел Юлия в дом, где жили приходящие, и, указав ему постель, сказал: - Чем ты можешь служить людям, ты сам увидишь, когда успеешь приглядеться к нашей жизни; но чтобы знать, куда сейчас определить свой досуг, я укажу тебе на завтра дело. В садах наших идет сбор винограда, иди и подсобляй там. Ты сам увидишь, где тебе место. На утро Юлий пошел в виноградник. Первый был виноградник молодой, обвешанный гроздьями. Молодые люди обирали и снимали его. Все места были заняты, и, походив долго везде, Юлий не нашел себе места. Он пошел дальше; это был виноградник более старый, плодов было меньше; но и тут нечего было делать Юлию - все работали попарно, и ему не было места. Он прошел еще дальше и вошел в уже перестаревший виноградник. Он был весь пустой. Лозы были корявые, кривые и, как казалось Юлию, все пусты. "Так вот что моя жизнь, - сказал он себе. Если бы я пришел в первый раз, она была бы, как плоды первого сада. Если бы я пришел, когда пошел во второй раз, - она была бы, как плоды второго сада, а теперь вот моя жизнь - она, как эти, ненужные, состаревшиеся лозы, годные только на топливо". Испугался Юлий того, что он сделал, испугался того наказания, которое ждет его за то, что ни за что погубил всю свою жизнь. И опечалился Юлий и говорил: "Никуда я не годен и ничего не могу сделать теперь". И не поднимался с места и плакал о том, что погубил он то, чего возвратить уже нельзя было. Но вдруг услыхал он старческий голос, звавший его: - Трудись, брат милый, - говорил голос. Юлий оглянулся и увидел согнутого годами белого, как лунь, старичка, насилу передвигавшего ноги. Он стоял у лозы и собирал с нее кое-где оставшиеся сладкие гроздья. Юлий подошел к нему. Трудись, милый брат. Труд радостный. И он указал ему, как отыскивать оставшиеся кое-где гроздья. Юлий пошел искать, нашел несколько и принес и сложил в корзину к старцу. И сказал ему старец: - Посмотри: чем хуже эти гроздья тех, которые собирали в тех садах? "Ходите в свете, пока есть свет в вас", сказал наш учитель. "Воля пославшего меня есть та, чтобы всякий, видящий сына и верующий в него, имел жизнь вечную, и я воскрешу его в последний день". Ибо не послал бог сына своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через него. Верующий в него не судится, а не верующий уже осужден, потому что не уверовал в единородного сына божия. Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий худые дела, ненавидит свет, и не идет к свету, чтобы не отличились дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в боге сделаны. "Ты опечален тем, что не сделал больше того, что сделал. Не печалься, сын мой. Мы все сыны бога и слуги его. Мы все одно войско его. Что же, разве, кроме тебя, думаешь, нет слуг ему? И что ж, если бы ты во всей силе своей отдался служению его, разве бы ты все сделал, что нужно ему, все то, что должно делать людям, чтобы установить царство его? "Ты говоришь, что ты сделал бы вдвое, вдесятеро, в сто раз больше. Да если бы ты в тьмы-тем больше всех людей сделал, - что бы это было в деле божьем? Ничто. Делу божьему, как и богу, нет пределов и нет конца. Дело божье в тебе. Ты приди к нему и стань не работником, но сыном, и ты станешь участником беспредельного бога и дела его. У бога нет малого и большого, и в жизни нет малого и большого, а есть только прямое и кривое. Войди в прямой путь жизни, и ты будешь с богом, и дело твое станет не малым и не большим, а станет делом божьим. Вспомни, что на небе больше радости за одного грешника, чем за сто праведников. Мирское дело, все то, что ты пропустил, показало тебе только грех твой. А когда ты увидел грех твой, ты и покаялся. А как ты покаялся, так ты нашел прямой путь. А нашел прямой путь, иди по нем с богом, и не думай о прошлом, о большом и малом. Для бога все живые равны. Один бог и одна жизнь. И успокоился Юлий, и стал жить и работать по силе и мочи для братьев своих. И прожил так в радости еще двадцать лет и не видал, как умер плотской смертью. 1887
Примечания
Начало работы над повестью, первоначально не имевшей названия, потом, может быть, называвшейся по имени действующего лица "Юлий", относится, судя по словам в примечании к повести В. Г. Черткова (в "Полном собрании сочинений" под ред. Бирюкова), ко времени до 1880-ых гг.: "В первое время моего знакомства о Л. Н-чем в 80-ых годах, - говорит В. Г. Чертков, - приводя в порядок разные залежавшиеся его рукописи, я наткнулся на несколько листов, исписанных его убористым почерком, которые, как оказалось, содержали вступление к задуманной им повести из времен древних христиан и начало и конец самой повести. Рукопись эту я по своему обыкновению переписал, и под впечатлением прекрасного со держания того, что Л. Н. уже успел набросать на этих листах, я в свое время, когда он был свободен от других работ, попросил его пополнить, хотя бы на черно, оставшиеся в повести пробелы для того, чтобы общая идея всего замысла не пропала для читателей". В письме к С. А. Толстой 7 января 1887 г., которое Толстой писал от Олсуфьевых из их имения Никольского, читаем: "Я пишу, когда в духе, ту повесть, начатую, о которой я говорил тебе". Это было начало переработки повести, о которой говорится в примечании Черткова. Тогда же он писал В. Г. Черткову, что "в Москве еще начал вписывать в середину повести об Юлии". Эта вставка, как отмечает Чертков, всей недостававшей в середине эпизодической части, где он особенно ярко выставляет "рассуждения язычника-материалиста, противодействующего идеалистическим стремлениям героя повести и под конец ставшего христианином". "Очень меня заинтересовало, - говорит Толстой в письме к Черткову, - и кажется, если бы бог дал кончить, вышла бы очень полезная вещь. Мало очень так называемого художественного, но очень много о противоположности мирской и христианской жизни. И для всякой, не совсем одуревшей цензуры, - очень удобное для напечатания". "По числу страниц, - пишет он С. А. Толстой, - написал много, но не знаю, будет ли на пользу людям, т. е. хорошо. Завтра думаю кончить начерно - подмалевку. Это одно из обстоятельств, по которому я не уехал" (10 января 1887 г.). И действительно, 13-го он "дописал начерно свою повесть". "Бумаги измарал много, - пишет он жене, - но очень пока еще не хорошо, но непременно поправлю и кончу, коли буду жив". В начале февраля С. А. Толстая принялась за переписку повести. "Я перечитаю, - пишет Толстой Черткову, - тогда и увижу, стоит ли она работы, в чем сомневаюсь". 13 февраля Толстой сообщает Черткову, что он перечел повесть и "она стоит работы - надо поправить, одеть реальными подробностями, что и делаю". После этого, в апреле 1887 г., Толстой передал повесть Черткову для просмотра. Она, - как пишет Чертков, - "читалась в рукописи в кружках, соприкасавшихся к ближайшим друзьям Л. Н-ча, и вызывала величайший интерес не только, как все вообще, что писал Толстой, но в особенности еще и потому, что затрогивала самые насущные вопросы жизни и поведения". Но в это время Толстой уже охладел к работе. "Повесть Ходите в свете, - писал он Черткову 25 апреля, - переделать не могу. Когда увидимся, переговорим о ней, и вы ее возьмете и выключите; измените, как получше, общими силами, и напечатайте. Мысли там добрые, но написано художественно-холодно. Я впрочем оставлю эту повесть в Москве у жены. Если мы не увидимся, то вы проездом возьмете ее". После этого некоторые из его друзей, как читаем в примечании Черткова, "предложили ему для просмотра список повести, в котором они предположительно наметили желательные вставки". Толстой "вновь перечел, желая, - как он пишет в письме к Черткову, - сколько-нибудь поправить повесть о Юлии и Памфилии, ну и перечел. Все очень плохо по форме - очень. Поправки ваши разумеется все на пользу, а прибавки можно оставить первые, но последняя, несмотря на то, что мне сначала, когда я ее читал отдельно, без связи со всем, мне очень понравилась, по моему мешает впечатлению. Памфилий должен с грустным лицом молчать на все речи, и это сильнее. А на опровержение есть всегда опровержение, и на доказательство - антидоказательство. Ну, да делайте, как хотите. Вообще не стоит над этим трудиться" (21 июля 1887 г.). При новом пересмотре рукописи Толстому, как пишет В. Г. Чертков, "бросилась в глаза чрезмерная пространность отвлеченных споров в произведении, первоначально задуманном в художественной форме; и он сделал некоторые выпуски в рассуждениях христианина. Еще позже он, опять перечитав всю вещь, почувствовал, что она вообще не удалась по форме, не представляя из себя ни чисто художественного произведения, ни строго теоретического рассуждения, а являясь нежелательным смешением того и другого вместе. Тогда он и решил вовсе не включать этой работы в число своих литературных произведений". Последний пересмотр был, вероятно, в сентябре 1887 г., по крайней мере, эта дата стоит при первом в России издании повести в сборнике "Путь-дорога" (Спб. 1893). Вступление к повести "Ходите в свете, пока есть свет" составляет "Беседа досужих людей". Она написана в 1888 г. В первый раз повесть "Ходите в свете, пока есть свет" была напечатана в 1890 г. по-английски в журнале "Fortnightly Review" под заглавием "Work, while you have light". По-русски повесть в первый раз была напечатана в Женеве у М. Ельпидина в 1892 г.
