Валерий Исхаков - Легкий привкус измены
9
Страданьице не помешало Алексею Михайловичу наилучшим, как ему казалось, образом подготовиться к возвращению жены: коврик был тщательно пропылесосен, мешок пылесоса очищен от спрессованной пыли (он допускал, что Людмила произведет археологические раскопки и обнаружит в слежавшейся пыли женские волосы: длинные, вьющиеся, черные - К., и короткие, светлые - О.), полы вымыты, постельное белье сдано в прачечную, бутылки - в приемный пункт, и не осталось вроде бы никаких улик, никаких свидетельств его двойной неверности, если, конечно, наблюдательные соседи не поспешат осведомить жену о происходивших в ее отсутствие безобразиях.
Соседи не поспешили. Но брак Алексея Михайловича это не спасло. Напрасно он терзался ревностью, напрасно подозревал Бабника, напрасно старался опередить жену, отомстить ей за неверность до того, как она изменила ему. Она, конечно, изменила, но на целостности их брака эта мимолетная измена, уравновешенная двумя полноценными изменами самого Алексея Михайловича, не сказалась.
Хотя как знать... Тут сработала достаточно сложная ассоциация идей. Когда уверенный в себе Бабник отработанным движением завалил трепещущую в ожидании Людмилу на небрежно застеленную койку, ей, надеявшейся испытать какое-то неведомое, сказочное блаженство, неожиданно припомнились обстоятельства их с Алексеем Михайловичем знакомства. Такая же там была небольшая комната в общежитии, только не с двумя, как здесь, в доме отдыха, а с тремя впритык поставленными койками; так же точно распаленно дышал на нее алкоголем и табаком будущий супруг; так же точно совокупляться приходилось молча и быстро, в постоянном страхе, что кто-нибудь войдет и увидит. И так же точно, сделав свое дело, ее первый после мужа любовник отвалился от тела и закурил. А потом и вовсе торопливо попрощался и ушел.
Тут она впервые поняла смысл выражения, которое часто употребляли ее подруги, рано повыходившие замуж, и коллеги - две солидные, заметно за сорок, дамы, учившие ее жить. Не нагулялась, говорили они про женщину, которая, вырвавшись на курорт, спешит наставить рога мужу. Не отгуляла свое.
А я ведь действительно не нагулялась, с острой жалостью к себе думала Людмила, сидя в одиночестве покинутой любовником спальни. В прямом смысле не нагулялась. Я ведь совсем молодая еще. Можно сказать, девочка. Гадкая девочка. Ну и что? Я была хорошая девочка раньше - а что я видела? Как поступила в университет со школьной скамьи, так полгода буквально пробегала шальная, надышаться не могла вольным воздухом большого города - после нашего-то городишки, где каждая собака тебя, блин, знает и родители за тобой бдят с утра до ночи, как бы доча в подоле не принесла. И только, блин, очухалась немного, приноровилась, начала понимать что к чему - нарисовался будущий супруг, красавец неописуемый, драгоценный Алексей свет Михайлович. И долго не размышляя, с размаху - куда? Да в койку, в койку, да еще и мордой вниз, потому что ему, подлецу, до безумия нравится, видите ли, моя аккуратная круглая попка, он от нее торчит, оказывается. И так вот оставшиеся четыре курса - то мордой в подушку, то ногами в потолок - и все с ним, с ним ненаглядным, на других и посмотреть не моги.
А что кроме койки в общежитии? Ну, погулять иногда выведет, в кино, если фильм, который ему нравится. Ну, в ресторан. На каток выбирались, помнится, но редко. К родителям его ездили в деревню, в Тюменскую область. А больше и вспомнить нечего. Никаких тебе романтических ухаживаний, прогулок при луне, цветов охапками. Девчонки, дуры, мне еще завидовали: надо же, какая любовь, с первого курса и до конца вместе, студенческая свадьба, отдельная комната в общежитии (потому что отличники оба, он даже Ленинский стипендиат), такое счастье, такое счастье тебе, Людмилка, привалило!..
А что осталось от этого счастья? Мордой в подушку, два аборта, волосы, вечно пропахшие дымом его сигарет, от которых меня тошнило, пока сама не научилась дымить. Фотографии студенческой свадьбы - сплошь улыбки да поцелуи, а мне так хотелось послать всех к этой самой матери и бежать. Сама не могла понять, почему хочется. Не скажешь ведь, что не любила. Любила его, еще как. И он вроде тоже. Чувствовала, наверное, что рано или поздно задушит он меня этой любовью, как подушкой.
10
После таких размышлений молодую женщину не тянуло снова встречаться с Бабником. Да и он успокоился: отметился, добился своего - и достаточно. К тому же и жена его стала как-то приторно ласкова с Людмилой, и вспомнились смутные слухи о ее не совсем обычных наклонностях. В другом настроении, Людмила, может быть, и не прочь была бы попробовать непривычно-остренького, но не теперь. Теперь ей хотелось чего-то иного, воздушного, невесомого и обязательно чистого - чтобы прикосновение мужской руки к кончикам твоих пальцев заставляло дрожать всем телом, а не так, чтобы выпить по двести грамм в курортном ресторане, пообжиматься на танцплощадке под знойное танго, выплевываемое в микрофон сквозь желтые лошадиные зубы затраханного вида певицей, - и в койку. Мордой в подушку. Или, для разнообразия, ногами в потолок.
Бабник предпочитал ногами в потолок: его, видите ли, заводила не Людмилина круглая попка, а ее чуть продолговатая грудь, которой сама Людмила немного стеснялась, потому что у нее вокруг сосков росли длинные черные волосики. Бабник от этих волосиков чуть не кончил преждевременно. Но с собой совладал опыт.
Думалось, что после Бабника уже ничего другого не будет, страшно хотелось домой, к мужу - хоть и не было у них романтики, но все же свой, родной человек, залезешь под одеяло, к нему под бочок, уткнешься в него носом - и так спокойно, так сладко спится, никакой романтики не надо, - но тут она познакомилась с молодым инженером с их завода, и между ними завязался робкий, совсем наивный, детский роман, какого ей как раз и не хватало. Были и долгие прогулки при луне, и букеты алых роз, и даже стихи - вот уж чего в ее жизни точно не было, так это стихов в ее честь, если не считать примитивных поздравлений с днем рождения, - но такие вирши по заказу она и сама могла сочинять.
А тут были настоящие стихи, печальные, проникновенные, написанные на небольших листочках плотной, чуть желтоватой бумаги черными чернилами, его аккуратным, очень разборчивым почерком:
Мы встретимся в толпе, в разгаре дня
Меня не различишь ты среди прочих;
Нас ночь сведет, но под покровом ночи,
В кромешной тьме - узнаешь ли меня?..
Это было самое первое, анонимное, потому что еще не были знакомы. Он тайно подкладывал листочки со стихами на ее столик, прятал под салфетку, и однажды она подкараулила его за этим занятием - и так они познакомились. И потом он уже шептал стихи ей на ухо во время тех романтических прогулок при луне, о которых она мечтала как о несбыточном, и лишь затем вручал очередной желтоватый листочек, который она берегла, как драгоценное предсказание судьбы.
Одно только немного встревожило ее, когда они стали подробно рассказывать друг другу о себе. Немного напугало Людмилу то, что юный инженер еще там, в их родном городе, был заочно, не видя никогда Людмилы, влюблен в нее. Вернее - в ее несравненный голос. Он так и сказал: несравненный - отчего она, однако, не пришла в восторг.
- И где же вы слышали мой несравненный голос? - спросила она, заранее догадываясь, каким будет ответ.
- По радио, Людмила Васильевна, - ответил он, глядя на нее с обожанием. Ни одного вашего выступления не пропускаю. Ваш голос - я, знаете, просто упиваюсь им...
Ну вот, думала она. Одному подавай мою круглую попку. Другому - грудь с волосками. А этому - голос. Кончится тем, что он вообще откажется со мной встречаться, будет часами со мной беседовать по телефону, чтобы спокойно, без помех, наслаждаться моим несравненным голосом. А если я, не дай бог, охрипну или вовсе голоса лишусь, он тут же меня бросит. Потому что я целиком, но без голоса, ему не нужна.
11
Людмила - первая моя героиня, которая столкнулась с этой разновидностью любви: любви не к человеку как таковому, а к какой-то части его души или тела. Она первая еще робко, по-студенчески, задумалась, почему иногда человеку тяжело выносить другого человека. Не только физическое присутствие рядом, но и сам факт его существования. Если, конечно, воспринимать другого человека так же, как воспринимаешь себя, - то есть целиком, во всех его внешних и внутренних проявления.
Алексей Михайлович вывел бы из этого целую теорию. Но Людмила была практична - и мысль свою использовала позже на практике. Став хозяйкой собственной газеты, чей желтоватый окрас ничуть ее не шокировал, она отвела специальный уголок для такого рода любителей - "Магазин запчастей". Название присоветовал второй муж -инженер на заводе по производству запасных частей для грузовых автомобилей.
И сколько же писем с откровениями, сколько фотографий самого интимного свойства приносила ей ежедневно почта! Изрядно их оказалось в маленьком уютном городке - поклонников женских ножек, грудей, шей, ушек, пальчиков, писек и попок... Ну, и женские особи не отставали, и предметы их восторга, снятые на цветную пленку и отпечатанные в натуральную величину, причем рядом обязательно для сравнения была приложена линейка, спичечный коробок, бутылка с портвейном, а один раз почему-то масляный насос от ЗиЛ-130, могли бы смутить кого угодно, только не ее, своим давним курортным опытом подготовленную к такому обороту.
