Юрий Трифонов - Единственная
Где кричат орлы и птицы, - повторяла в такт шагам.
"Мой орел кричать не любит. Говорит всегда тихо, ровным голосом. Он орел, так его назвал в стихах какой-то казахский старец. "Горный орел", а я птица, вроде... сороки. Еще в детстве мамаша говорила, что у меня сорочий взгляд. А один человек говорил, что я лебедь, которого заколдовали".
Он говорил это всего четыре года назад, а кажется - прошла вечность. Он бывает у них в доме, и иногда она ловит на себе то ли насмешливый, то ли вопросительный взгляд. Для всех - он лучший друг Иосифа, его ближайший сподвижник. Иосиф приводит его в детскую, показывает спящих детей. Но ее не обманешь. Она помнит ту светлую ленинградскую ночь, и как они с отцом стояли, затаив дыхание, у двери.
- Вы поднимались сегодня в горы?
- Да.
- Панорама не обманула ваших ожиданий?
- Она прекрасна.
- Говорят, что такие же прекрасные виды есть в Грузии, в Карпатах тоже. Вы уже принимали кофеин?
- Да.
- У вас уже с утра болела голова?
- Не сильно.
- То есть почти не болела. В этих случаях принимать не надо. Я надеюсь, к концу курса, вы совсем откажетесь от кофеина.
- Это невозможно.
- Это совершенно возможно.
- Нет. То чего хотите вы, и чего хочу я - невозможно.
- Эту фразу вы сказали кому-то, и вы вспоминали об этом человеке недавно...
- Да.
- Но вот Вы снова рядом с ним.
Это антракт, потому что он пригласил ее и Чудова с женой в комнату за ложей. Накрыт стол, фрукты, вино. Она стесняется своего поношенного костюма, поэтому сидит в глубине маленькой ниши, куда почти не достигает свет канделябра.
Он сидит напротив. Взял яблоко и начал сосредоточенно спиралью срезать кожуру. Руки - маленькие, крепкие и очень загорелые. Время от времени он поглядывает на нее. В отличие от Иосифа, никогда не смотрящего в глаза, у него прямой, но, то ли с усмешкой, то ли с вопросом, взгляд.
Чудовы восхищаются Улановой, она кивает, поддакивает иногда невпопад, потому что вдруг возникает неловкое ощущение от того, что он чистит это яблоко для нее. Конечно же для нее, и что-то в медлительности маленьких рук - слишком интимное, почти шокирующее. Почему-то кажется, что именно так он медленно и очень нежно раздевал бы ее. Возможно, это действовал кофеин, который она приняла перед выходом из дома, чтобы унять мигрень.
И когда он протянул тарелку с очищенным и мелко нарезанным яблоком, рука его чуть дрожала.
Второе действие обернулось мукой. Ей казалось, что с детства знакомая музыка звучит сейчас по-другому - трагически и непоправимо. Особенно мучительны были звуки флейты - это были звуки навсегда потерянного счастья, потому что Иосиф иногда играл для нее на флейте старинные грузинские напевы.
"Мне всего лишь двадцать пять лет, а я потеряла любовь, потеряла мужа, потеряла дом, меня околдовали, я теряла волю и делала то, чего никогда, ни за что не должна была делать. Я, наверное, преступница, может быть - самая ужасная из всех, поэтому ищу спасения в кофеине. И никогда не придет уже тот, кто снимет с меня злые чары, и когда-нибудь станет известно, что у меня черная душа, и меня проклянут все, даже мой родной, горячо любимый отец".
- Не стесняйтесь ваших слез. Их никто не видит...
Она чувствовала, что лицо ее мокро от слез.
- Надя, пересядьте сюда, здесь вам будет удобнее, - прошептал в ухо хрипловатый тенорок. Она вздрогнула, глянула на Кирова. Он жестом показал на стул в глубине ложи. Она пересела, вынула из сумочки платок, промокнула глаза, щеки.
- Вам очень жалко себя. Очень, очень жалко...
- Что с вами? Неужели на вас так действует Чайковский? - он дотронулся маленькой крепкой горячей рукой до ее щеки. - Вы просто горите. У вас жар, может, лучше уйти?
- Да, да. Я пойду.
- Мы пойдем, - он наклонился к Чудову, что-то шепнул, она встала, он отодвинул бесшумно стул, освобождая ей проход.
Чудовы сочувственно и понимающе закивали, прощаясь.
Охрана было двинулась им вслед, но он на ходу, отмахнулся: "Мол, ждите здесь, сейчас вернусь".
В машине сел рядом с ней на заднее сиденье.
- Хотите домой, или поездим немного, вы успокоетесь.
- Давайте поездим. Если можно на Выборгскую, на Сампсониевский.
- Теперь это проспект Карла Маркса.
На Гренадерском мосту почему-то горели ненужные фонари. Уродливый Ловизский тупик с вечно светящимися желтыми окнами фабрики.
- В соседнем доме окна желты, а по утрам, а по утрам гремят заржавленные болты... - тихо продекламировал он. - Наверное, об этой фабрике, ведь Блок жил на той стороне прямо у моста. О чем вы плакали? О ком? Хотите выйдем?
- Сергей Мироныч! - тревожно сказал водитель. - Не надо выходить. За нами едут.
- Это в каком смысле?
- В самом прямом. Следят.
- Ну-ка развернись и назад.
Водитель резко развернулся, и ее бросило к нему. Он обнял ее и, не отпуская, прошептал:
- Так лучше. В целях вашей безопасности.
Машина мчалась по набережной на бешеной скорости.
- Не бойтесь! Доверьтесь этому человеку.
- Я вас украду, и никакая погоня нас не настигнет. Вы - заколдованный лебедь...
- Мне надо домой. Уже, наверное, беспокоятся.
- Давай, на Гоголя, - он отпустил ее. - Ну что едут за нами?
- Да вроде нет. Но честное слово, от самого театра ехали.
- Тебе показалось, или совпадение.
В подъезде он сразу опередил ее, поднялся на несколько ступенек.
"Как Иосиф. Привычка людей маленького роста".
- Надежда Сергеевна, Надя...
- Сергей Миронович, у меня шалят нервы, извините меня за то, что вам пришлось уйти из театра...
- Я о другом. Как долго вы еще пробудете в Лениграде?
- Не знаю. Я ничего не знаю. Но сколько бы мы здесь ни пробыли, то, чего хотите вы и то, чего хочу я - невозможно.
- Я не понял, - он положил маленькие легкие руки ей на плечи. - Это "то", о котором вы говорите, это...
- Надя! Сергей Миронович - раздался сверху тревожный голос отца, Почему вы не поднимаетесь?
Сергей Миронович молча уступил ей проход на узкой лестнице.
- Добрый вечер и спокойной ночи, Сергей Яковлевич! - громко сказал он.
- Надя, я места себе не нахожу, - почему-то почти шепотом сказал отец, закрыв за ней дверь. - Подожди, тсс! - Он прилип ухом к двери.
- Вам страшно? Кому-то страшно? Кто-то за дверью? Да, там кто-то есть.
Ей тоже послышались за дверью осторожные шаги. Человек был в сапогах. Этот звук она могла отличить от любого другого, потому что Иосиф всегда ходил в сапогах: зимой, летом, в спальне, в лесу - везде. Отец за руку потянул ее на кухню.
В молочном свете матового шара его лицо показалось ей лицом старика ("а ведь ему только шестьдесят, и он только на тринадцать лет старше Иосифа - сравнить нельзя").
- Стой здесь. Я посмотрю из столовой.
Вернулся нескоро, а, может, для нее ошеломленной всем происшедшим за вечер, время изменило ритм.
- Они ушли. Вам ничто не грозит.
- Они ушли, - отец сел на старый кожаный диван с полочкой на спинке.
На этой полочке она когда-то играла, стоя на сидении дивана и прогуливая на полочке свою единственную куклу.
- Кто ушел? Чем ты так взволнован?
- За тобой следят.
- Папа, это у тебя воображение играет. Это же не одиннадцатый год, когда на Сампсониевский за Иосифом притащились шпики. Помнишь, мы все по очереди, бегали в лавочку за всякой ерундой, чтобы удостовериться. Я, Нюра, Павел, а они были такие смешные - оба маленького роста и в одинаковых пальто.
- Перестань, что ты лепечешь. Ты, видимо, решила, что в результате подпольной деятельности я повредился в рассудке. Эти тоже довольно одинаковые.
- Вашего мужа зовут Иосиф?
-Когда машина повезла тебя в театр, я остался на балконе и увидел, как через минуту из подворотни из того двора, где сапожник, выехала машина и поехала вслед. Я старый подпольщик и знаю, что случайностей не бывает. Разволновался, конечно, - он кивнул на пузырек с валерианой и рюмочку, стоящие на столе. - Но потом взял себя в руки, позанимался с Васей, кстати, он совершенно не интересуется сказками, стали играть в шашки. Проигрывать он тоже не умеет - злится.
- Ну хорошо, хорошо. О Васе потом. Почему ты так взволнован?
- Вашего мужа зовут Вася?
Незадолго до вашего возвращения на улице появились эти - в сапогах. Один вошел в наш подъезд и поднялся на этаж выше. Двое других, прогуливались, курили и наблюдали. Очень непрофессионально, впрочем. Царские это делали лучше. А перед самым вашим приездом по улице на бешеной скорости промчалась машина. Сначала к Адмиралтейству, потом обратно. А когда вы подъехали, эти двое зашли в подъезд, ну, знаешь, в тот, где дверь со стеклом. А потом эти шаги на лестнице. Третий ушел из нашего подъезда.
Надя, на Сергея Мироновича готовится покушение. Надо сообщить Иосифу, ведь он его ближайший друг, поверь мне, так готовят покушение.
- Кто? Зачем? Его здесь так любят.
- Кто-нибудь из Закавказья, или из меньшевиков...
- У кого и машина, и люди в сапогах в распоряжении. Нет, папа, - это Иосиф. Он следит за мной.
